– Что происходит, друг мой? – в голосе Адиманта звучало возмущение. – С каких это пор ты стал следовать советам Фемистокла?

Еврибиад, закреплявший ремнями бронзовые поножи на своих коленях, поднял глаза на Адиманта и произнес:

– Сейчас не время и не место для склок и споров, дружище. Солнце садится, а нашим триерам нужно успеть до заката пересечь пролив и попытаться разбить флот Ксеркса. Ступай к своим кораблям!

На красивом лице Адиманта появилось выражение нескрываемой досады.

– Ладно, по праву верховного наварха ты прислушался к совету Фемистокла, – проговорил коринфянин, нервно топчась на месте. – Но почему ты не меня, а Фемистокла назначил своим заместителем? Ведь я имею больший опыт в морской войне! В чем дело, Еврибиад?

– Дело в том, что у афинян триер больше, чем у коринфян, – холодно ответил Еврибиад. Он распрямился, затянув шнуровку панциря у себя на левом боку. – Все дело только в этом, друг мой.

Слуга-илот протянул Еврибиаду металлический шлем с большими нащечниками и с красным султаном из торчащих щеткой конских волос.

Видя, что Адимант не уходит, собираясь и дальше выражать свое недовольство, Еврибиад промолвил непреклонным голосом, держа шлем в руках:

– Сигнал к битве уже прозвучал, друг мой. Ты понесешь наказание, если коринфские триеры задержат выступление нашего флота. Ступай!

Сверкнув глазами, Адимант выбежал из палатки.

Багровый диск солнца, скатившийся к кромке далеких гор, вздымавшихся над Пагасейским заливом, окрасил небосклон и гряды облаков в зловещий пурпур. Потемневшее море расстилалось, подобно бескрайней равнине, перед носами эллинских триер, идущих на веслах к противоположному берегу Эвбейского пролива. Было безветренно и тихо.

Греческие триеры двигались, построившись огромным ромбом. Такое построение было удобным против внезапной вражеской атаки, а также для быстрого перестроения в круг. Острие этого боевого строя занимали афинские триеры. В основании ромба находились спартанские и коринфские корабли. Позади были сгруппированы эгинские триеры, а также корабли мегарцев, эвбейцев, трезенян, сикионян, эпидаврийцев и кеосцев. Всего на битву с персами вышли двести семьдесят одна триера и девять пентеконтер.

В отличие от триеры, число гребцов на которой составляло сто семьдесят человек, пентеконтера имела всего пятьдесят гребцов. При этом на пентеконтере палуба имелась лишь на носу и на корме, а середину судна занимали сидящие вдоль бортов гребцы, не укрытые палубным настилом. На триере же палубный настил был сплошной от носа до кормы. Хотя и на триере гребцы, располагавшиеся по бортам в три яруса, тоже были не укрыты палубой.

Гребцы самого нижнего яруса назывались таламитами, их было пятьдесят четыре человека. Выше над ними сидели гребцы-зигиты, коих тоже было пятьдесят четыре. Гребцы самого верхнего яруса назывались транитами, их число достигало шестидесяти двух человек. Если таламиты и зигиты помещались ниже уровня палубы триеры, то гребцы-траниты сидели на скамейках почти вровень с палубой.

Кроме гребцов на триере имелся флейтист, задающий игрой на флейте темп людям, сидящим на веслах. Также на триере имелось больше десятка палубных матросов, обязанных управляться с парусами. При попутном ветре на мачте триеры расправляли большой прямоугольный парус. Другой парус, поменьше, обычно вывешивали на носу судна на специальной наклонной мачте с перекладиной. Старшим среди матросов являлся прорат, так назывался впередсмотрящий на корабле. Начальником над гребцами был келевст, который, в свою очередь, подчинялся кормчему, орудовавшему большими рулевыми веслами, находясь на корме судна.

Еще на триере находились воины на случай абордажной схватки, обычно число их не превышало пятнадцати человек. Среди них четверо или пятеро были лучниками, остальные имели тяжелое вооружение. Общее главенство осуществлял командир триеры – триерарх.

Чаще всего эллины окрашивали свои боевые корабли в черный и красный цвета. При этом на носу триеры обязательно рисовали два глаза. Древние греки верили, что триера без глаз непременно сядет на мель или наскочит на рифы. Корма триеры сколачивалась в виде высоко задранного рыбьего хвоста, а на носу судна закреплялся длинный прочный таран, обитый медью. Таран находился под водой, чтобы наносить удар в подводную часть вражеского корабля.

Триера, на которой находился Еврибиад, была выкрашена в темно-рубиновый цвет. Носовое украшение и перила вдоль бортов блистали золотисто-желтым цветом. Глаза на носу триеры были нарисованы белой краской с круглым черным зрачком посередине. «Сатейра» – таково было название флагманской спартанской триеры, что в переводе с греческого означает «Спасительница».

Находясь на корме рядом с кормчим Фрасоном, Еврибиад напряженно вглядывался в далекий скалистый берег Магнесийского полуострова, который, постепенно надвигаясь, вырастал на глазах. Где-то там, под мрачной сенью этих скал, затаился флот Ксеркса. Скрипят снасти бойко идущих эллинских триер, тысячи весел шумно вспенивают свинцовую морскую гладь. Громко играют флейты, поддерживая ритм гребли. То и дело раздаются властные окрики кормчих и келевстов.

Еврибиад оглянулся назад. Мыс Артемисий, отдаляясь, терял четкие очертания. Прибрежный лес уже слился в неясную темно-зеленую полосу, над которой горделиво вздымалась двурогая вершина горы Телефрии.

Невеселые мысли одолевают Еврибиада. Всю свою жизнь он постигал военное искусство, сражаясь с врагами Спарты на суше. К пятидесяти годам Еврибиад выдвинулся в симфореи, это была важная и почетная должность. Симфореями в Лакедемоне называли военных советников спартанских царей. В Спарте всегда правили два царя: один из рода Агиадов, другой из рода Эврипонтидов. В войне с Ксерксом Еврибиад рассчитывал быть в сухопутном войске рядом с царем Леонидом. Однако власти Спарты постановили назначить Еврибиада верховным навархом над общегреческим флотом. Иначе как злым роком назвать этот приказ эфоров Еврибиад не мог.

Не веря в победу над несметным персидским флотом, Еврибиад мысленно прощался с жизнью, сожалея лишь о том, что его мертвое тело скорее всего не будет предано погребению, но пойдет на корм рыбам.

– А вон и неприятельские корабли показались! – произнес кормчий Фрасон. – Надвигаются, словно туча!

Еврибиад вновь обратил свой взор к скалистому побережью Магнесии, над которым разливалось багряное сияние вечернего низкого солнца. Неясная темная масса, отделившаяся от магнесийского берега, сначала показалась Еврибиаду огромной волной, надвигающейся на эллинские триеры. Через минуту глаза Еврибиада разглядели мачты и очертания кораблей, идущих на веслах. Вражеские суда шли длинными рядами, они приближались с северо-запада и с северо-востока, постепенно окружая небольшой эллинский флот. Рев вражеских труб и боевой клич персов прокатывался над морской гладью, разрывая вечернюю тишину.

Видя, что корабли варваров скоро замкнут кольцо вокруг греческих триер, кормчий Фрасон обеспокоенно бросил Еврибиаду:

– Не пора ли подать сигнал для перестроения в круг?!

Еврибиад очнулся от созерцания флота Ксеркса, заполнившего воды Эвбейского пролива, и отдал приказ трубачу.

Чистые звонкие звуки, рожденные медной спартанской трубой, пронзили свежий морской воздух, заглушая протяжный вой варваров. Эллинские триеры прекратили движение вперед, осуществляя маневр под названием «киклос». Передовые афинские триеры образовали большой полукруг, обратив свои тараны в сторону врагов. Все прочие эллинские корабли стремительно совершили разворот на месте, образовав второй полукруг. Таким образом, всего за несколько минут эллинский флот изготовился к битве. Все греческие корабли стояли кормой к центру круга, устремив свои тараны на вражеские суда. Расстояние между бортами триер было таково, что концы их весел соприкасались друг с другом.

Еврибиад обратил внимание, что финикийские и египетские корабли гораздо крупнее всех прочих судов персидского флота. Борта у финикийских и египетских кораблей столь высоки, что брать их на абордаж с низких палуб эллинских триер не представлялось возможным.