Мина обрушилась на них, и санитар, видимо, в последний момент услышал ее. Выпустил ручки носилок, шарахнулся в сторону, но не успел. Мина калибром 81 миллиметр подбросила, перевернула его. На снег шлепнулось мертвое тело, сплошь издырявленное осколками. Раненого тоже добило. Уцелел лишь второй санитар, убегавший прочь, видимо, крепко контуженный.

И вот сейчас мы ожидали, что подобное может случиться с нами.

– Сидите спокойно, ребята, – неторопливо говорил Черников. – Мины ложатся на позиции, а мы немного впереди.

Мое отделение усилили и переформировали. Теперь со мной был Федя Долгушин, еще один расчет ПТР и Родька Шмырёв со своим «дегтяревым». Нам приказали выдвинуться шагов на полста вперед, вырыть окопы для стрельбы и соединить их траншеей. Вместе с нами окапывалось отделение Черникова.

Пятьдесят шагов – ерунда. Но мы невольно чувствовали себя оторванными от общей цепи. Решили, что здесь, на склоне, среди редких кустов, у нас будет лучше обзор, а танки мы будем обстреливать сверху вниз. Решение принял командир второго батальона, в который входила шестая рота. Зайцев согласился, что это разумно, а лейтенант Ступак, как всегда, бурчал.

Дело в том, что рота окопалась на гребне. Землянки, в том числе неплохо укрепленная землянка Ступака, располагались на тыльной стороне холма. Обзор из них был никудышный, зато защищал гребень. Теперь роту частично передвинули вперед. Мы отлично видели нейтралку, пятьсот-шестьсот метров снежной равнины, но стали более уязвимыми для огня противника.

Нейтральная полоса, покрытая воронками, представляла тягостную картину. Среди закопченного весеннего снега вытаивали тела красноармейцев, погибших в зимних боях.

Посреди поля, среди жидкого проволочного заграждения, застыли две сгоревшие «тридцатьчетверки» и легкий Т-26, разваленный взрывом на две половинки. Если присмотреться, можно было увидеть обгорелые останки танкистов – некоторые разорванные на части. В голову невольно лезла мысль, что не сегодня завтра полк снова поднимут в наступление и кто-то из нас ляжет рядом с ранее погибшими. На таком ровном поле от пуль и мин не спрячешься.

Ближе к нашим позициям еще дымили сгоревшие танки Т-3, Т-38 и массивный восьмиколесный бронеавтомобиль «Бюссинг». Возле них лежало несколько убитых фрицев. Это отчасти поднимало настроение – сражались мы не зря.

Минометы вели огонь редко, зато нас старательно пытались подловить два дежурных пулемета МГ-34, открывая стрельбу, едва кто-то неосторожно высовывался. Мы к ним вскоре привыкли, и головы под пули не подставляли.

Принесли обед: капустный суп (только не щи!) с очень кислой размякшей капустой и пшенкой вместо картошки. Мелкие кусочки жилистого мяса были подозрительно темного цвета, наверное конина. Налили граммов по сто двадцать разбавленного спирта, отметили успешную стрельбу. Хлеба досталось по увесистому ломтю, но Черников посоветовал:

– На вечер половину оставьте. Все сразу не ешьте. Фрицы что-то зашевелились, ужина может и не быть.

– Думаете, удар затевают? – спросил Родька Шмырёв.

– Вполне возможно. Снег и земля еще не раскисли, техника пройдет. Да и стрельбу что-то прекратили, словно выжидают.

– Пусть полезут, получат еще, – самоуверенно заявил Родион Шмырёв.

– Ты за «дегтяревым» получше следи, – осадил я пулеметчика. – Снова заест, как в прошлый раз, и будем кулаками махать.

– Больше не заклинит. Я все в порядок привел.

Мой заместитель Федя Долгушин тем временем вел неторопливый разговор с сержантом Черниковым, воевавшим с германцами еще в прошлую войну.

– Порядок у них, дисциплина, – рассуждал командир отделения, годившийся нам всем в отцы. – Блиндажи как следует строят, в траншеях настилы. В грязи не утонешь. Да вон гляньте хоть сейчас. Все в касках, с противогазами. А вы чего каски поснимали?

– Чего лишнюю тяжесть таскать? В пятой роте парню осколком башку вместе с каской насквозь просадили. Да не пулей, а осколком. Жестянка есть жестянка.

– У немцев каска потолще, – согласился Черников. – Но когда шапка под ней, то мелкие осколки удержит. И башку не разобьет, если взрывной волной ударит.

– У них и пулеметы бьют, как звери, только что не рычат, – продолжал рассуждать Шмырёв.

– «Максим» тоже неплох.

– Где они, «максимы»? – дожевывая хлебную горбушку, отмахнулся Федя. – Их за километр не спрячешь. В шестой роте, кажется, один остался, да и то кожух весь перелатанный. Один пулеметчик стреляет, другой воду доливает, чтобы ствол не перегрелся.

К ночи мы вырыли окопы, осталось лишь углубить траншею. Лейтенант Ступак, из вредности или какой-то особой необходимости, приказал мне с тремя бойцами отделения (а всего нас было восемь) ночью дежурить. Из отделения Черникова оставили лишь дежурного пулеметчика – у них тоже был «дегтярев».

– Зачем столько много? – не выдержал я. – Пусть ребята в тепле поспят.

– Вы теперь наше противотанковое боевое охранение, – с усмешкой объявил ротный. – На вас главная надежда.

Кажется, он был выпивши. Мне с ребятами водку в ночь пить не разрешил.

– Задрыхните, как сурки. Утром выпьете.

Вскоре пришел наш командир роты ПТР Зайцев. Жаловаться ему, что половину отделения оставляют ночью дежурить, я не стал. Зачем хорошего человека с чурбаном сталкивать? За ротные позиции отвечает Ступак, хоть и спит с землянке за гребнем, откуда ничего не видно.

– Ребята, – дельно подсказал старший лейтенант, – курите осторожно. Этим байкам, что фрицы по расписанию воюют, не верьте. Самокрутку за километр разглядят. Пулеметы у них пристреляны точно, влепят очередь, – мозги вышибут.

– Из ПТР можно ответить? – спросил я.

– Нежелательно, – подумав, ответил он. – Если что, долбаните из «дегтярева».

Федя Долгушин, мой заместитель, уходил отдыхать с чувством какой-то вины.

– Если хочешь, Андрюха, я с тобой останусь.

– Не надо. Отдохните, как следует, а мы завтра поспим.

Долго длилась война, и ночей таких бессонных хватало. Но эта мартовская ночь мне запомнилась. Дул легкий ветерок, четвертушка луны куда-то спряталась, небо светилось от крупных звезд и десятков созвездий.

За горизонтом вспыхивали зарницы, но звука выстрелов или взрывов слышно не было. Немцы довольно часто пускали ракеты. В том числе, долгоиграющие «люстры» из минометов. Эти фонари заливали все вокруг неживым белым светом. От подбитых танков ползли черные тени, я видел поблескивающие каски наших погибших солдат. С немецкой стороны изредка раздавались пулеметные очереди. Одна прошла совсем рядом, смахнув верхушки кустов.

Время от времени прилетали мины. Взрыв, через четверть часа – другой. Это был редкий, так называемый будоражащий огонь. Люди просыпались и долго не могли заснуть снова. Казалось, что следующая мина прилетит в их землянку. Ко мне переполз Родион Шмырёв:

– Можно я с тобой посижу, Андрюха?

– Устраивайся.

Осторожно закурили. Родька рассказал, что закончил в Челябинске девять классов, работал на заводе. Осталась невеста – хотели пожениться, но не успели.

– Вот и оставил я ее не девкой и не женой.

– Переспали, что ли?

– Ну. Даша сама настояла. До утра не спали. Думаю, повторить еще разок – и умирать не жалко.

Меня задело, что невидный из себя, еще совсем молодой Родька Шмырёв, уже знает, что такое женщина. А я ничего не успел. Была возможность с соседкой побыть – не решился.

– После войны поженимся, – вздохнул Родион.

Я промолчал. Заметил, что Шмырёв приполз ко мне без своего пулемета. Не иначе как от ревности я зашипел на него:

– Ты почему оружие оставил?

– Да здесь всего пять шагов.

– Забыл, что мы на войне? – продолжал поучать я своего товарища и подчиненного.

– Сейчас уйду, – с досадой огрызнулся Родион.

Но я уже опомнился. Стало стыдно, что человек мне самое сокровенное рассказывает, а я нравоучения читаю.

– Оставь самокрутку и сползай за «дегтяревым».