Ксантиппа догадалась, что он ее поддразнивал, но не поняла смысла шутки. Впрочем, она отправилась домой уже в плохом настроении. Ведя ребенка за руку, молодая мать пошла кратчайшим путем, потому что Проклес был утомлен. Ей пришлось проходить как раз поблизости городского театра; у дверей происходила страшная давка. Очевидно публика ожидала чего-нибудь особенного. Многие из театральных завсегдатаев останавливались и посматривали в сторону Ксантиппы, пока она спешила мимо их, со своим малюткой. Она заметила, что на нее указывали пальцами, и слышала произносимое насмешливым шепотом имя своего мужа. У нее закружилась голова от стыда и страха. Тут к бедной женщине приблизился один из учеников Сократа и с участием произнес:
— Бедный Сократ! Все против него. Это будет прескверный вечер.
Ксантиппа не хотела больше слушать. Она схватила сынишку на руки и быстрыми шагами направилась домой. Но и здесь она не нашла покоя. Когда Проклеса уложили в постель, Ксантиппа рассказала служанке о случившемся и спросила у нее совета.
— Это все вздор, — ответила нянька, — таких лентяев, как наш господин, никогда не станут представлять на сцене. Там представляют только царей, богов, полководцев да разбойников, а не нашего брата, простых людей. Но ведь кто знает, что еще затеял Сократ? Пожалуй, он, чего доброго, поступил на старости лет в комедианты и играет сегодня какого-нибудь царя. Только вы не пугайтесь, госпожа, если его даже убьют на сцене; вот увидите, он опять воскреснет и только больше захочет есть. Был как-то у меня один приятель, который играл провожатого какого-то царя. После представления он постоянно съедал у меня весь ужин до последней крошки.
Долго сидела Ксантиппа у кроватки сына, не произнося ни слова. Потом она вдруг встала, схватила платок, накинула его на голову и вышла из дому, крикнув изумленной служанке, чтобы та присматривала за малюткой.
Она поспешила к театру. Галерея была набита и ей пришлось остановиться позади последней скамейки, потому что первая пьеса шла к концу. Ксантиппа могла только разобрать, что на сцене происходит основательное побоище и на какого-то человека, вместе с бранными словами: «негодяй, безбожник, софист, вор», сыплются удары. Занавес опустился при громе рукоплесканий и публика начала выходить из театра.
Ксантиппа, прижатая к дверям у входа в верхний ярус, стояла сама не своя и до нее долетали обрывки разговоров, от которых кровь бросалась у нее в лицо, хотя она и не понимала хорошенько их смысла:
— Так ему и надо, надутому глупцу! Зачем суется туда, где его не спрашивают?
— Он презирает народ и водится с аристократами!
— Кто разрушает веру в народ, тот хуже разбойника и душегубца. Нам, охранителям веры, следовало бы…
— Ну, он еще не самый худший. Другие софисты богатеют, давая уроки, а этот Сократ, говорят, до того беден, что жене приходиться содержать его поденной работой.
— Ах, пустяки! Богат ли он, беден ли, это все равно. Его следовало бы действительно казнить в острастку аристократам, чтобы заставить их поскорее прекратить войну.
— Казнить его! По крайней мере, при осаде города, будет одним ртом меньше.
— Я его не знаю. А только как славно было смотреть, как лупили этого молодца! Говорят, в следующей пьесе: «Облака» его отделают еще чище.
Галерея опустела и Ксантиппа могла занять местечко на другой скамье, откуда были лучше видны и сцена, и зрительный зал. Тут она просидела, не шевелясь, пока театр опять не наполнился и началось представление второй пьесы. Ей надо было собраться с мыслями, чтобы следить за ходом действия. Бедная женщина чувствовала, что ей угрожает что-то ужасное, но она все-таки еще не понимала, какая может быть связь между именем ее мужа и веселой комедией. Она так редко бывала в театре, что в первые минуты не поняла почти ничего. Возвращавшаяся публика к тому же громко шумела, мешая расслышать слова актеров. Но мало-помалу смысл действия начал проясняться.
По сцене метался, бранясь и стеная, придурковатый землевладелец-крестьянин; к своему несчастью, он женился на городской жительнице, сын которой, отчаянный кутила наделал долгов. Доведенный до отчаяния, он обращается к одному софисту, славящемуся уменьем необыкновенно скоро выучивать в своей «вольнодумие» искусству превратного толкования законов. Один из учеников тут же приводит самые забавные примеры педагогических приемов своего профессора.
Уже эта первая сцена рассмешила публику. Зрители, очевидно, понимали лучше Ксантиппы, о ком идет речь. Они хохотали до упаду, между тем как бедная женщина спрашивала себя, зачем она тут сидит и смотрит на глупые кривлянья актеров, вместо того чтобы идти домой к своему ребенку. Вдруг она услыхала, как ученик громко позвал своего учителя: «Эй, Сократ!» В публике, наэлектризованной ожиданием новой потехи, послышался сдержанный ропот, а Ксантиппа была принуждена приложить руку к груди, чтобы не крикнуть, когда перед ней в глубине сцены открылась поразительно похожая декорация ее домика. Над входом красовалась надпись: «Вольнодумия». Все остальное было совершенно верно действительности. Вслед за тем появился с важной миной, с толстым животом и лысиной… Сократ. Публика встретила его неистовым хохотом. Ксантиппа дрожала всем телом. Неужели ее муж мог до того забыться, чтобы представлять собственные дурачества на публичной сцене? Но нет, это не был ее Сократ! Он никогда не говорил так смешно, не надругался подобными словами над святыней и не отпускал таких плоских шуток. А голос, которым произносились эти пошлости? Актер старался изо всех сил скопировать и в этом добряка Сократа. Но напрасно! Мягкий выразительный голос философа, очаровывавший слушателей, — хотя его речи и возмущали их порою, — звучал совсем иначе: в нем было столько простоты и задушевности! Тут Ксантиппа разом поняла все: ее мужа хотели поднять на смех и вся пьеса была написана с этою целью. Молодая женщина хотела тотчас уйти, находя неприличным присутствовать на зрелище, где выставлялись на позор слабости ее мужа. Но раздавшийся взрыв рукоплесканий снова приковал бедную женщину к месту. Крестьянин поклялся богами, что он заплатит какой угодно гонорар за обучение искусству искажать законы. Тут Сократ принялся осмеивать Зевса и Геру, противопоставляя им «облака», бывшие будто бы могущественными божествами.
Сотни глаз в эту минуту обратились к одной из нижних лож. Ксантиппа также взглянула в том направлении и увидала, рядом с красавицей-женой Лизикла, своего мужа, — поднятого публично на смех, Сократа; опершись на барьер, он смеялся от души. Настоящий Сократ хохотал над своей карикатурой на сцене!
Тем временем комик, изображавший философа, произнес молитву, грубо пародируя обряды, и тут из-за кулис, весело маршируя, показались новоявленные богини. Это зрелище было очень забавно. Несколько прелестных молоденьких девушек, окутанных, точно дымкой, тончайшими материями, появились перед публикой. Широкая одежда, не облегавшая фигуры, делала их похожими на снежные хлопья или на облака, а из этого пышного клубка выступала хорошенькая головка, как будто лишенная туловища, и две руки, забавно торчавшие справа и слева. Волосы актрис были намочены и прилипали влажными, спутанными прядями к голове, спускаясь на плечи и теряясь в складках бесформенного одеяния, в виде широчайшего балахона. Каждое облако держало в левой руке зонтик и производило им во время арии самые замысловатые движения; в правой руке у девушек были садовые лейки, из которых они угрожали облить водою сидевших рядом со сценой зрителей.
Актеры долго не могли продолжать действия по причине поднявшегося оглушительного шума; наконец, зрители немного приутихли. На каждое богохульное замечание Сократа, следовал смешной, но ловко направленный против софистов ответ простака-землевладельца, который, наконец, не мог открыть рта, чтобы не вызвать гомерического хохота в публике. Оглушенная криками и громким смехом соседей, Ксантиппа едва могла расслышать, что говорилось на сцене; она с мольбою подняла глаза к небу, точно ожидая мщения разгневанных богов, которые вот-вот покарают происходящее перед нею мерзкое издевательство. Слезы неудержимо текли у нее по щекам, но она их не замечала. Каждое слово поддельного Сократа ударяло ее в сердце; несчастная женщина не могла не видеть, что актер поразительно верно представляет ее мужа. Он также смеялся во время разговоров, как и настоящий Сократ, также прикидывался дурачком, огорошивая своих собеседников притворно невинными или лукавыми вопросами. И как последователи философа заходили дальше его самого в богохульстве, как сама Ксантиппа и ее служанка чувствовали у себя в голове страшную путаницу понятий после его речей, то же самое происходило и с сельским жителем на сцене. Да разве, наконец, ей не пересказывали давным давно шуток Сократа, которые повторялись теперь на подмостках, при громких криках восторга бесновавшихся афинян? Разве старый носильщик не отвечал однажды на разъяснения Сократа, пытавшегося просветить его теми же точно словами, которые произносил в данную минуту придурковатый крестьянин: «я не хочу больше и смотреть на старых богов, хотя бы они повстречались со мной лицом к лицу на улице?»
