– Весь этот город, его построили люди, ведь так? – Он спросил это как можно небрежнее, чтобы она не догадалась, какое значение имел для него следующий, уже подготовленный вопрос.

– Конечно. Они все здесь бросили, потом несколько раз приходили, но это было очень давно.

– И с тех пор… Я хочу сказать, в последний раз, когда вы видели человека?

Ему не удалось полностью скрыть волнение.

– Насколько я знаю, людей здесь больше нет. Они все ушли в лес. Потом много лет были стычки между ними и нашими. Если кто-то еще и есть, то только там, в лесу.

Если предположить, что Филин сказал правду, у него оставался шанс найти людей. Но искать их надо не в городе… Он старательно припомнил всю свою встречу с Филином; конечно, все это можно было подстроить специально: и стрельбу на улице, и все остальное. Он не очень-то верил, что они его отпустили без каких-то особых планов, что-то им было от него надо, и тогда этот Филин мог быть подставной фигурой, пешкой в той игре, которую с ним вели. Но он бы наверняка заметил хоть что-то, какую-то деталь, мелочь вроде того жучка… Но ничего не вспоминалось. Жаль, что тогда он был не слишком внимательным. Не было для этого особых причин, да и сама обстановка – темный склад, бегство по улицам, потом стрельба… Все-таки он мог ошибиться, и если Филин один из них… Когда они стояли в подворотне, что-то такое было… Запах… Запах человеческого пота. Вряд ли они и его догадались подделать.

Возможно, у него есть надежда. Нужно найти место, о котором говорил Филин. Наверно, там сохранился последний укрепленный плацдарм, место, где люди сражаются до последнего с этой враждебной планетой…

– Скажи, почему вы воевали с людьми? Чем они вам мешали?

– Мы? Мы никогда не воевали с ними. Только оборонялись, потому что люди хотели нас уничтожить.

– Вас уничтожить?! Как они могли этого хотеть, когда их была здесь горстка, а вас…

– Нас было еще меньше… Это сейчас нас стало больше, а вначале, когда началась война… Нет, я не знаю, почему она началась, но начали ее люди. Люди, наверно, очень злые.

Он смотрел на нее, не пытаясь скрыть изумления. Меньше всего он ожидал услышать что-нибудь подобное. По ее неподвижному лицу невозможно было понять, что она чувствует. Даже глаза ничего не говорили, они оставались холодными и пустыми, словно там застыли два кусочка льда.

– Но в таком случае, если все, что ты говоришь, правда, ты должна была бы ненавидеть людей и меня в том числе. Ведь так?

– Почему? Все это не имеет никакого значения. Наверно, нашим было интересно победить, но на самом деле это совсем не важно. Мы не чувствуем боли. Ненависть, горе, страх – все это чуждо для нас. Мы же не люди, я тебе уже говорила. Только внешне… Поэтому нам было все равно. Дневной сезон слишком короток, за ним приходит ночной, и нас всех не станет. Поэтому, мне кажется, война забавляет наших. Я не уверена, что нашла именно то слово, чтобы ты мог понять. Во всяком случае, им интересно. Но ненавидеть? Почему? За что я должна ненавидеть? Раз это всего лишь игра…

– Но люди?! Для них это не было игрой! Наверно, они по-настоящему умирали и обливались кровью, которой у тебя нет! – Он почти кричал.

– Это их дело. Они сами начали войну.

Он замолчал. Чувствовал, что все время натыкается на какую-то стену, тупик, за которым всякое понимание обрывалось и начиналось нечто совершенно чуждое ему, какая-то черная яма. Он даже не заметил, когда они перешли на «ты». Было совершенно бессмысленно возмущаться и что-то доказывать. Человеческая этика не имела ни малейшего значения в ее мире. Она и слова-то для этого подбирала с трудом, чтобы попонятнее ему объяснить. До конца он не сможет в этом разобраться, наверное, никогда, но кое-что поймет, когда узнает, с чего все началось и откуда появились на планете эти человекоподобные существа, так непохожие на людей.

– Тебе, наверно, пора?..

– Куда пора?

– Ты же хотел выбраться из города?

Ротанов готов был поклясться, что он ей этого не говорил.

– Сейчас самое время – видишь, солнце почти зашло. Все наши уже на местах, но энергию в подземке еще не выключили, и если хочешь, я покажу тебе дорогу.

– Это тоже игра?

– Я не понимаю.

– Ну то, что ты решила помочь мне?

– Ты не такой, как остальные люди. Ходишь без пистолета и умеешь не показывать своих чувств. Мне это нравится, но все равно ты, наверно, прав. Игра – самое точное слово. Все, что происходит вокруг, все это игра. Меняются только правила, иногда сами игроки, часто игру ведут законы природы, суть от этого не меняется. Так ты идешь?

Она провела его по лестнице на задний двор. Кабина подземки оказалась в соседнем доме. Она набрала под схемой линий комбинацию из нескольких цифр. Он ни о чем не спрашивал, решив полностью положиться на нее. Ему хотелось узнать, какое она выберет направление. Он хорошо понимал, что от этого будет зависеть и то, как ему следует относиться ко всему, что она говорила.

Когда она молчала, ее можно было принять за статую. Не шевелился ни один мускул, даже грудь не приподнималась, словно не дышала. Почему-то он не решался спросить об этом. В кабине опять пахло старым деревом, машинным маслом, пахло чем угодно, только одного запаха он совершенно не ощущал, как и в тот первый раз, – запаха человеческого пота… Духами она тоже не пользовалась наверняка, ей они просто ни к чему. Он чувствовал, что скоро кабина остановится и начнется, по ее определению, «совсем другая игра». Возможно, он ее больше не увидит. Странно, он не испытывал от этой мысли ни малейшего облегчения, словно ее общество не было ему в тягость, хотя он прекрасно понимал, что это противоестественно, и понимал тех, кто сразу хватался за пистолет, встретившись с таким вот подобием человека. Чем больше человеческого в чужом, тем это страшнее. Уж лучше гигантские жабы с Арктура… Но если иметь в виду только разум, логику, тогда конечно… И еще, пожалуй, едва заметную, хорошо замаскированную печаль… Несмотря на все ее рассуждения о полном отсутствии всяких чувств, на старательно подчеркнутое равнодушие, а может быть, как раз поэтому…

– Как тебя зовут?

– У меня нет имени.

– Как это?

– Когда ко мне обращается кто-нибудь из наших, я и так знаю, что он имеет в виду именно меня. А с людьми мне не приходилось общаться. Но ты можешь назвать меня как угодно, сам придумай имя, если оно тебе необходимо.

– Это, пожалуй, лишнее. Мы ведь не увидимся больше? – полуутвердительно спросил он.

– Не знаю. Все зависит от того, как сложится игра, которую вы, люди, называете жизнью. Ну вот, мы уже приехали.

Двери кабины распахнулись, и он увидел рыжеватую пыль. Зеленые подушки леса километрах в трех и широкое пустое пространство вокруг. Определенно они были не в городе. Он сделал шаг к выходу и, видя, что она не двигается, тоже остановился.

– Ты возвращаешься?

– Конечно. Здесь мне нечего делать.

– Если понадобится… Я хотел бы знать, как мне найти тебя?

– Это невозможно. Я сама не знаю, где буду находиться завтра. – Она повернулась и нажала кнопку. В последний раз мелькнуло перед ним ее лицо, полузакрытое рассыпавшейся волной волос, потом двери кабины захлопнулись, и он услышал глухой шум включившихся механизмов. Он даже не успел попрощаться и только сейчас, когда она уехала, ничего больше не сказав, понял, насколько это не важно.

Он осмотрелся. Фиолетовое солнце наполовину опустилось за горизонт.

«Слишком долгий день, – подумал Ротанов. – Всего один день, но, пожалуй, слишком долгий…»

Далеко на юге горные вершины разорвали зеленую шкуру леса и тянулись вверх, словно клыки огромного зверя.

Между лесом и предгорьями пролегла полоса ничейной земли, и, хотя настоящего фронта не было и никто не объявлял войны, полоса была здесь. В редких зарослях усатых перекрученных растений расположились передовые посты колонии. Если смотреть вниз со склона, оттуда, где начинались первые пещеры, пикетов не было видно. Многолетняя, повседневная опасность приучила людей к осторожности.