Когда я вернулась с прогулки, тетушки уже ждали меня. Тетушка Рита сказала что для того чтобы смягчить боль утраты, господин Эней хочет увезти Нелл в Эос и там заняться ее будущем. Он очень разбит смертью госпожи Кармины и вся его нежность теперь сосридоточелась на Нелл – так объяснила тетушка Седна. Но чтобы Нелл не грустила они предлагают мне сопровождать ее в поездке. Мне даже неверится! Не ужели я поеду в Эос? Конечно было бы лучше если бы тетушка Рита неехала с нами – она на верняка постарается испортить нам с Нелл все лучшие моменты. Но все равно это так здорово – оказаться в столице, где так много молодых и красивых юношей, не то, что в нашем захолустье! В нас с Нелл обязательно влюбятся два молодых дворян – ах, вот здорово, если бы они оказались близницами! Они будут писать нам письма, а мы с Нелл будем тайком передовать их друг другу!!!
Главное чтобы Нелл поскорее утешилась. Мне больно видеть ее такой.
Но мне надо идти собираться и проведать Нелл – мы с ней еще неуспели даже словом перекинуться. Так что, милый дневник, до скорого!
(Письмо Маргариты, кастелянши N, к Августе Сильвии, 16 ноября, год 860)
(Отступление. История этих писем оказалась долгой и причудливой. Августа Сильвия, мелкая провинциальная дворянка, была детским другом кастелянши Маргариты. Их матери так же дружили между собой, поэтому неудивительно, что у них была вначале одна кормилица, а затем их обучал один и тот же учитель. Августу Сильвию рано выдали замуж, и она уехала в дальний эосский уголок в дом своего мужа. Кастелянша Маргарита так никогда и не вышла замуж. Близким, в частности, своей сестре Седне, она объясняла это своей высокой добродетелью и скромностью. Впрочем, мне приходилось с ней встречаться, и мне больше кажется, что виной тому ее склочный и непреклонный характер. Что касается писем кастелянши, то они пролежали в письменном ящичке Августы Сильвии с того дня больше четверти века, пережив своего адресата, которая была уже немолода и к тому же слаба здоровьем. Многочисленные дети, чей выводок едва умещался в довольно скромном жилище, не замедлили занять комнату матери, едва она испустила дух. Все ее вещи, которые не приглянулись новым обитателям комнаты, перекочевали на чердак. И лишь спустя лет двадцать ее юные правнуки, играя на чердаке, нашли эту лаковую шкатулку и, желая взломать ее хитрый замочек, принесли ее в дом. Их родители, мельком проглядев зажелтевшую и пыльную переписку, решили, что она не имеет никакой ценности, и вернули ее владельцам. Письма принял один из внуков баронессы Паулины. Он так же не знал, что с ними делать, фамилия госпожи Маргариты не говорила ему ничего, хотя принесшие их настаивали, что женщина эта является ему какой-то родственницей. Другие из его фамилии так же не признали покойную кастеляншу. И только спустя добрых два года кто-то случайно показал эти письма самой баронессе Паулине. Я представляю ее изумление, когда она увидела их. Мы с ней поддерживали дружеские связи все это время, и она написала мне тогда письмо, где рассказывала, как неприятно ей было перечесть их. «Я никогда б не подумала, что тетушка Рита на самом деле так ненавидела Нелл, – цитирую ее письмо. – Я была уверена, что она злится на нее в шутку. Ведь на Нелл нельзя было злиться – такое это было милое дитя. Впрочем, даже подруга тетушки Риты в своих обратных письмах не раз писала ей, что не верит, чтобы ребенок (о, мы все для них были еще детьми, подумать только!) мог быть настолько злым и испорченным. Я сама никогда не видела этой дамы, Августы Сильвии, но мне она представляется весьма приятной женщиной. Я была поражена, узнав, какое количество детей она сумела вырастить и прекрасно воспитать. Поэтому я склонна думать, милый мой друг, что она хорошо разбиралась в детях». Сам же лично я смог ознакомиться с ними уже после смерти баронессы, когда по ее завещанию они перешли Фелисии, а затем мне. Впрочем, к тому моменту от доброй полусотни писем уцелело не больше десятка – лишь баронесса Паулина сумела позаботиться о них должным образом. Остальные же не считались со старыми бумажками и позволили большинству писем бесследно пропасть, послужить бумагой для растопки или обертки продуктов. Вот так, жестоко и совершенно естественно истиралась и вымарывалась из живой жизни память об ушедшем человеке. Так некогда волнующие и тревожащие мысли были оценены как старинный хлам и исчезали в небытие, весело потрескивая в пламени каминов, согревающих живых.
Ф.А.)
Здравствуй, дорогая Августа.
Как твои дела? Как поживает маленький Септимий? Надеюсь он поправился от лихорадки? Как ты только успиваешь за ними всеми следить? Я тебе порожаюсь! Да, удивительно видить в это время такую удивительную женщину как ты. Столько детей, и ты каждого успеваешь обслужить! Сейчас все стримитильно катится в пропась, и женщины измельчали и опустились. Совершенно забыли и стыд, и приличия, и традиции!
А помнишь, как было в наше время? Конечно и тогда были похатливые кошки вроде Мирины, но вцелом общиство не было таким гнустным и развратным. А сейчас я чем больше смотрю, тем больше меня возмущает, что все стремится к тому, чтобы выстовить свою стыдобу напоказ. Ты не поверишь, дорогая, но я слышала, некоторые даже кичатся тем, что совершают совакупление. И чем больше они это делают, тем больше хотят, чтобы их ценили за это. Мне пришлось на днях уволить одну такую девку из своего дома. Помнишь, я рассказывала тебе о ней – это та самая Помпея, которая так чудестно готовила мне по утрам кофе. Мне так трудно было это зделать, я привыкла к ней и никто неумел готовить так хорошо, как она. Но знаешь, она ведь пол-года как вышла замуж, и все у нее не было детей. Я спросила ее, отчего так, может быть, мне следовало бы дать ей денег, чтобы она съездила отдохнуть и поправила свое женское здоровье. А представляешь… ох, мне даже написать это стыдно! Эта мерзавка, не таясь, рассказала мне, что нарочно пользуится ведьминским отваром, поскольку, видители, ей еще хочится пожить в свое удовольствие! И как только ее муженек не избил ее за такие слова? Впрочем, он такая размазьня, что неудивительно, как согласился на это. И я ее уволила. Клавдия готовит кофе на много хуже Помпеи, но я должна была показать своим служанкам, что в моем доме будут служить только благорозумные и добрадетельные девушки.
Ах, Августа, у меня такое горе! Вдобавок к этому ужастному кофе… Неделю назад сканчалась Кармина, та самая приблуда. Представляешь, ее муженек, он всегда был такой тряпкой, таким не собранным, таким безатветственным, что даже не прислал не то, что бы приглошение на похароны, но и самого известия о ее смерти! И тут приезжают они оба – он и его дочка, и сообщает, что вот, мол, умерла Кармина, все скорбят и так далее… Я хотела было ему высказать, что так дела неделаются, но что ему, дураку, объяснять? Все равно так туп, что не поймет ни чего.
Нет, ты не подумай, что я собераюсь скорбеть по ней. Она никогда мне не нравилась, и ты знаешь, что я всегда стыдилась, что она являится в какой-то мере моей родствинницей, хоть и очень дальней. Сама такая же безответственная, как и ее муж. Вульгарна до мозга костей. Впрочим, что можно взять от дочки купчишки, да еще такой, какая сама по своей воле незамужней пять лет жила под одной крышей с мужчиной? И только потом, видимо, для сокрытия стыда, вышла за него. Нет, дорогая, горе мое заключаится в том, что… Я так возмущина, что не смогу даже объяснить это!
Одним словом, приехал Эней со своей дочкой и говорит, мол, вот теперь у него никого неосталось и Нелька у него единствинное счастье… Ну ты знаешь, каким балтливым может быть этот обармот. в общем, собрался он ехать в Эос, пристраевать свою дуреху, и заодно предложил и нашу взять с собой. Я только, конечно за – ведь нельзя всю жизнь держать на своей шее Паулину? Она и без того туповата, и не немного, а на всю голову. Одни сказочки в уме и поигрушки, а все из-за этой кошкиной дочки Нелл! Конечно же, я соглосилась – чем быстрее наша найдет себе мужика, тем скорее мозги поправит. Да и непридется вечно за ней ходить, как за маленьким ребенком. Но мне предется тоже ехать с ними!
