Толпа состояла никак не менее чем из двухсот-трехсот тысяч человек. Многие из них несли зажженные факелы, флаги и флажки, оглушительно били в барабаны или извлекали пронзительные звуки из сотен флейт и свирелей.

Над людьми, словно корабли над бушующими волнами, возвышались сотни слонов, на спинах которых восседали их гордые хозяева, каждый в компании двух-трех стражников или слуг, разодетых почти так же пышно, как и их господа. Мое внимание привлек один из этих слонов. На его спине было прилажено серебряное сиденье богатой работы, на котором сидели четверо молодых ребят, без сомнения, дети какого-то вельможи, судя по значительному количеству слуг, шедших рядом со слоном. Слон заметно нервничал и беспокоился — то ли из-за тысяч факелов, то ли из-за шума и крика толпы, не могу сказать, однако его погонщик-махоут никак не мог совладать с ним и заставить его перестать шарахаться из стороны в сторону. Раз за разом махоут втыкал в загривок слона анкуш, то есть маленький острый багор, которым управляют слонами, однако добился лишь того, что довел зверя до окончательного, бешеного раздражения. Слон задрал хобот и гневно затрубил, однако глупый махоут опять ткнул его анкушем, да еще, как на грех, на спину слона упал горящий факел, видать, плохо закрепленный на длинном шесте, на котором его нес какой-то правоверный. Слон отчаянно замотал башкой и, яростно завизжав от боли, ринулся в самую середину толпы.

О Аллах! Что тут началось! Сотни людей бросились было врассыпную, но, стиснутые со всех сторон толпой, не могли никуда скрыться от разгневанной зверюги, кроме как с воплями ужаса буквально бежать по головам друг друга. Словно таран, слон ударился в непробиваемую стену из людских тел и не видя, как ему выбраться отсюда, в ярости схватил какого-то человека хоботом и высоко подбросил его в воздух. Когда несчастный грохнулся о землю, слон упал на него, подогнув передние ноги, и превратил его в кровавое месиво. Все это произошло в мгновение ока, буквально под моими ногами, и было так страшно и отвратительно, что я поспешно отвел свой взгляд в сторону.

Взглянув через некоторое время снова вниз, я увидел, что слон стоит тихо. Видимо, дав выход своему гневу, он успокоился и позволил сбежавшимся слугам увести себя прочь. Толпа же, словно ничего не произошло, опять исторгла из тысяч своих глоток отчаянный рев — «Шах Хуссейн, вах Хуссейн! Дин, дин!!!», вновь возобновила движение вперед, к Чар Минару, в сопровождении оглушительного грохота сотен больших барабанов-нагара. Сгрудившись у Чар Минара и озаряя его белоснежные стены светом факелов, толпа замерла в ожидании счастливого момента, когда на обозрение ей вынесут главную святыню всех мусульман города — подкову коня, на котором благословенный пророк Мохаммед ускакал в Медину из своей родной Мекки, спасаясь от расправы нечестивых своих соотечественников. Наконец, главный имам Чар Минара бережно вынес священную реликвию, возлежавшую на красной бархатной подушке. При виде ее толпа вновь набожно взревела, причем с неслыханной еще силой. К ее вящему восторгу, тотчас же с самой вершины Чар Минара в воздух взмыл целый куст зеленых ракет, заливших своим светом всю округу. Долетев до самых облаков, ракеты разом лопнули, и на землю пролился дождь из тысяч голубых искр.

Выдохнув одной огромной грудью, толпа двинулась вокруг Чар Минара, сначала медленно, а потом все более ускоряясь, особенно ее передние ряды, на которые сзади напирала масса народу. Вскоре, впрочем, толпа успокоилась и медленно и плавно потекла вперед, словно река, на которой после бури прекратилось волнение. И кого только не было в этом людском потоке! Тысячи дервишей в едином позыве воспевали деяния пророка и его последователей; воины размахивали своими мечами и саблями; многие правоверные облачились в самые невероятные и пестрые одеяния, в то время как другие шли в жалких рубищах, нанося себе по плечам и спине удары плетью, чтобы разделить боль и муки зверски убитого Хуссейна. Какой-то человек, раскрасив свое тело под тигра, с отчаянным ревом бросался на толпу, которая встречала его прыжки криками дикого восторга. Некоторые напялили на себя овечьи шкуры, изображая медведей, другие уподобились обезьянам и с отчаянным визгом и ужимками подпрыгивали на месте, размахивая руками и ногами, к которым были привязаны десятки бубенцов. Сотни воинов-арабов, распевая свои боевые песни, беспрестанно палили из мушкетов в воздух. Вой, грохот, визг и рев достигли небывалой степени, когда какой-то вельможа, восседавший на слоне, стал разбрасывать целые пригоршни мелких серебряных монет. Сотни людей бросились одновременно за монетами, и вокруг слона тут же образовалась неимоверная, копошащаяся и орущая куча людей, из-под которой с громкими проклятиями пытались выбраться счастливчики, успевшие первыми броситься на землю и схватить серебро.

Через некоторое время это невиданное скопище людей прошло мимо нас и скрылось среди дальних домов. Улица под нами вновь погрузилась в ночной мрак и тишину, нарушаемую только позвякиванием браслетов на ногах отставшего дервиша, который торопился догнать толпу.

«…ТОЛЬКО ЗОЛОТО!»

На следующий день я пришел к отцу. Там уже был Мохан Дас и еще какой-то сахукар. Мохан Дас добился немалых успехов. Сахукар, сидевший у отца, представлял богатейший торговый дом в Хайдарабаде, который выразил желание купить все наши товары. Сахукар внимательно осмотрел все ткани, а также драгоценности, которые мы предложили купить. Одобрив их, он ушел, пообещав вскоре вернуться с предложением по цене.

— Ну? — спросил Мохан Дас. — Какую же цену нам с них запросить?

— Тебе лучше знать, — ответил отец. — Помни, однако, что чем выше будет цена, тем тебе больше достанется.

— Я не забыл о вашей щедрости, — заверил индус, — и могу сразу сказать, что ткани стоят никак не менее шестнадцати, а драгоценности — десяти тысяч рупий. Запросить же надо не менее тридцати тысяч, тогда мы наверняка получим двадцать пять.

— Слишком мало! Все это стоило мне почти столько же. Спрашивается — чем я буду платить охране и нести другие расходы, если не получу прибыли? Я запрошу за все тридцать пять тысяч рупий.

Ваша воля! — молвил Мохан Дас. — Чем больше вам дадут, тем лучше и для меня, но поверьте, вы не получите больше той суммы, что я назвал. Теперь, с вашего позволения, я пойду и попробую договориться с ними.

Мохан Дас вернулся вскоре, и с радостным лицом. Отвесив множество почтительных поклонов, он поспешил обрадовать отца:

— Вам покровительствует счастье: вам удалось добиться отличной сделки! Мне предложили тридцать тысяч шестьсот рупий за все товары. Мне пришлось долго торговаться и спорить с покупателями, но да будет благословен Нараян, ваш раб довел дело до успешного конца. Смотрите, вот письмо от сахукара с подтверждением согласия на ваши условия.

Отец взял документ и сделал вид, что читает его; меня же разбирал смех от серьезного выражения его лица, с которым он разглядывал текст, написанный на хинди: отец ведь не мог понять ни одной буквы ни этого, ни любого иного языка, поскольку был совершенно неграмотный.

— Да! — наконец важно изрек отец. — Все в порядке! Каковы условия выплаты?

— Как вам будет угодно — наличностью или векселями, — пояснил Мохан Дас.

— Хорошо! Ступай, приведи опять сахукара, пусть он скорее заберет товар.

Между тем, пока было время, я решил сходить проведать Бадринатха, который остановился со своими людьми в другом караван-сарае и которого я не видел три дня.

— Ага! — воскликнул тот, завидев меня. — Наконец-то нам дозволено увидеть ваш светлый лик! Где же, во имя Бховани, изволило пропадать ваше благородство?

— Лучше ты расскажи мне сначала, что ты тут делал, а потом и я поведаю тебе кое-что, — ответил я.

— Что я тут делал, спрашиваешь? Да занимался самым благочестивым занятием — книгу читал! Думаешь, я шучу? На, глянь! — сказал Бадринатх и вытащил из-под подушки огромную и пыльную книгу, весьма древнюю на вид. — Не думай, что один ты умеешь читать. Когда я был еще совсем маленький, мой отец начал учить меня грамоте и я…