12
Около Витта шло большое строительство. Склон холма, на котором, как ему сказали, он найдет виллу «Настя», был весь в грязи и рытвинах. Участок, прилегающий к ней вплотную, был более или менее приведен в порядок, составляя оазис покоя посреди наполненной стуком и грохотом пустыни, заполненной глиной и подъемными кранами. Здесь даже успел появиться бутик, поблескивающий среди лавок, полукругом обступивших недавно посаженную рябину, под которой уже образовалась кучка мусора — пустая бутылка, брошенная рабочим, итальянская газета. Способность ориентироваться изменила Персону, но женщина, продававшая яблоки с лотка, указала ему дорогу и отозвала назад большую белую собаку, кинувшуюся ему вслед с показным усердием.
Он стал подниматься вверх по крутой асфальтированной дорожке, вдоль которой тянулась белая стена с торчащими за нею елями и лиственницами. Решетчатая дверь в стене вела в какой-то лагерь или школу. Оттуда доносились голоса играющих детей, и волан, перелетев через стену, улегся у его ног. Он его оставил без внимания — не из тех он, кто поднимает чужие вещи: перчатку, катящуюся монетку.
Немного дальше каменная стена прерывалась короткой лесенкой, ведущей к двери выбеленного бунгало с французской кудрявой надписью «Вилла Настя». Как это часто бывает в произведениях R., «на звонок никто не ответил» {106} . Сбоку от входа Хью заметил еще несколько ступенек, после всего этого дурацкого подъема опять спускающихся в колючую влажность самшитовых зарослей. По этим ступенькам он, обойдя дом, вышел в сад. В шезлонге посреди лужайки с недостроенным бассейном загорала полная дама средних лет с болезненно-красными лоснящимися конечностями. Тот же самый, без сомнения, экземпляр «Силуэтов» и т. д. в бумажной обложке, заложенный торчащим из него письмом (которого Персону, мы считаем, лучше не замечать), лежал поверх закрытого купального костюма, который обтягивал основной объем дамы.
Мадам Шарль Шамар, née [82] Анастасия Петровна Потапова (имя вполне почтенное, хотя и искажавшееся ее покойным мужем до «Патапуфф» {107} ), была дочерью преуспевающего скотопромышленника, который вскоре после большевистской революции эмигрировал со своей семьей из Рязани в Англию через Харбин и Цейлон. Она давно уже привыкла развлекать молодых людей, которых водила за нос капризная Арманда, но в новом красавце, одетом как коммивояжер, было что-то такое (твой гений, Персон!), что мадам Шамар раздражило и озадачило. Ей нравились люди, которые соответствовали. Юный швейцарец, с которым Арманда в тот момент каталась на лыжах по вечным снегам высоко над Виттом, соответствовал. Близнецы Блейки — то же самое. То же — рыжеволосый Жак, сын старого альпийского проводника, чемпион по бобслею. Но мой нескладный и угрюмый Хью Персон, со своим ужасным галстуком, вульгарно повязанным поверх дешевой белой рубашки, в этом невозможном каштановом костюме, не принадлежал к приемлемому ею миру. Когда ему было сказано, что Арманда развлекается где-то в другом месте и к чаю, может быть, не вернется, он даже не потрудился скрыть свое недовольство и удивление. Он стоял, почесывая щеку. Подкладка его тирольской шляпы потемнела от пота. Получила ли Арманда его письмо?
Ответ мадам Шамар был неопределенно-отрицательный — она могла получить сведения у красноречивой закладки, но из инстинктивной материнской осторожности воздержалась и, напротив, запихала книжку в садовую сумку. Хью заметил, что только что встречался с ее автором.
— Он, кажется, живет где-то в Швейцарии?
— Да, в Дьяблоннэ, около Версекса.
— Дьяблоннэ мне всегда напоминает русское слово «яблони». Хороший у него дом?
— Мы встречались не у него, а в гостинице в Версексе. Дом, говорят, очень большой и старомодный, там всегда полно гостей, и довольно веселого нрава, а нам нужно было поговорить о делах. Я, пожалуй, немного передохну и пойду.
Он отказался снять пиджак и присесть рядом с мадам Шамар, пояснив, что на солнцепеке у него кружится голова. «Alors allons dans la maison» [83] , — сказала она, точнехонько переводя с русского. Увидев, какие она прилагает усилия, чтобы встать, он вызвался ей помочь, но мадам Шамар велела ему отойти подальше и не создавать ей «психологических помех». Сдвинуть с места ее неуправляемые телеса могла только одна маленькая хитрость: надо было забыть обо всем, кроме предстоящей попытки обмануть земное притяжение, тогда внутри у нее что-то щелкало и само собой совершалось чудо, подобное чуду чихания, — требуемый рывок поднимал ее с места. А пока что она неподвижно лежала в шезлонге, словно в засаде, и отважные капли пота блестели у нее на груди и над пурпурными дугами ее пастельных бровей.
— Это совершенно не требуется, — сказал Хью, — я с удовольствием посижу здесь в тени, главное — это тень. Никогда не думал, что в горах может быть так жарко.
Внезапно все тело мадам Шамар устремилось вверх с такой силой, что рама шезлонга издала почти человеческий крик. Еще миг — и она заняла сидячее положение, спустив ноги на землю.
— Вот и все, — сказала она уютным голосом и поднялась, обернутая, словно в магическом превращении, яркой махровой простыней. — Пойдемте я напою вас чем-нибудь холодненьким и покажу свои альбомы.
Что-то холодненькое оказалось теплой водой из-под крана в высоком граненом стакане; домашнее клубничное варенье расплылось в ней облаками розоватой мути. Альбомы — четыре больших переплетенных тома — были выложены на очень низкий, очень круглый столик в очень moderne [84] гостиной.
— Я вас на несколько минут оставлю, — сказала мадам Шамар и при всем честном народе с поразительной проворностью взобралась по полностью просматриваемой и прослушиваемой лестнице на столь же открытый второй этаж, где сквозь одну распахнутую дверь виднелась кровать, а через другую — биде. Арманда любила говорить, что этот архитектурный шедевр ее покойного батюшки — одна из местных достопримечательностей, привлекающая туристов из дальних стран, в том числе из Родезии и Японии.
Альбомы отличались той же неприкровенностью, что и дом, хотя впечатление оставляли не столь тягостное. Цикл, посвященный Арманде, — единственное, что интересовало нашего voyeur malgré lui {108} [85] , — открывался снимком, на котором покойный Потапов, седобородый старец на восьмом десятке, весьма щеголевато выглядящий в своем китайском халате, осеняет близоруким русским крестным знамением невидимого младенца в высокой колыбельке. Снимки отражали не только все периоды жизни Арманды, но и достижения любительской фотографии, а также разные стадии ее невинной наготы. Ее родители и тетки — неутомимые изготовители хорошеньких снимочков, — казалось, были уверены, что десятилетняя девочка, мечта любого лютвидгеанца {109} , имеет такое же право выступать совершенно обнаженной, как малое дитя. Чтобы истинный предмет своего интереса не был виден сверху, гость наш составил из альбомов пирамиду и несколько раз возвращался к фотографиям маленькой Арманды, сидящей в ванночке, прижав хоботоподобную резиновую игрушку к блестящему животику, или встающей во весь рост, чтобы ей намылили спину и задик с очаровательными ямочками. Еще один снимок представлял иное откровение допубертатной прелести: она сидела нагишом на траве (тонкая прямая черточка посредине едва отличима от чуть наклонившегося в сторону травяного стебля), расчесывая пронизанные солнцем волосы и широко расставив в ложной перспективе прелестные ножки великанши. Сверху из уборной донесся шум сливаемой воды, и он, виновато вздрогнув, захлопнул толстую книгу: его отзывчивое сердце с сожалением оторвалось от нее, забилось тише, но никто не спустился с инфернальных высот, и он, урча, вернулся к глупым картинкам.
К концу второго альбома фотографии расцветились красками, словно приветствуя ее вступление в пору подростковых линек и смены оперения. Она стала появляться в цветастых платьях, модных брючках, теннисных шортах, купальниках, на фоне резкой зелени и голубизны коммерческого спектра. Обнаружилась очаровательная угловатость загорелых плечей и продолговатая линия бедер. Выяснилось, что в восемнадцать лет водопад ее светлых волос излился до поясницы. Никакое брачное агентство не смогло бы предоставить своим клиентам такого количества вариаций на тему одной-единственной девственницы. В третьем альбоме он с приятным чувством возвращения домой обнаружил признаки ближайшего окружения: лимонные с черным диванные подушки в другом конце комнаты и бабочка-птицекрылка в застекленной коробке над камином. Четвертый альбом, до конца не заполненный, заблистал самыми ее целомудренными образами. Арманда в розовой куртке, Арманда, сияющая как бриллиант, Арманда, вздымающая сахарную пыль на слаломном спуске.
