Еще лаконичней высказался Ф.В. Потемкин, так охарактеризовавший французскую монархию во введении к известному коллективному труду о Революции XVIII в.: «Располагая неограниченной властью, освященной теорией так называемого "божественного права", король мог по своему усмотрению решать все дела административные и судебные, объявлять войну или заключать мир, издавать или отменять любые законы»[219]. Парадоксально, но этой лапидарной формулировкой, да разве что ещё краткой репликой о всевластии на местах интендантов, подобных персидским сатрапам[220], практически исчерпывается все, что создатели этого 850-страничного тома сочли необходимым сказать о французском абсолютизме. Видимо, им механизм действия государственных институтов предреволюционной Франции представлялся настолько очевидным, что просто не заслуживал более подробного описания.
И в послевоенные годы советская историография Французской революции, характеризуя монархию Старого порядка, продолжала воспроизводить те же самые стереотипы, восходящие к сочинениям представителей "русской школы". Приведу в качестве примера два наиболее широко известных в нашей стране и неоднократно переиздававшихся обобщающих труда по истории французской революции, написанные соответственно А.З. Манфредом и В.Г. Ревуненковым.
Первое издание работы А.З. Манфреда вышло в 1950 г.[221], второе, радикально переработанное и значительно дополненное – в 1956 г.[222], третье – уже после смерти автора[223]. Таким образом, хотя данное сочинение сохраняло определенную научную актуальность, в частности благодаря последнему переизданию, до конца XX в., изложенные в нём идеи соответствовали уровню, достигнутому данным направлением отечественного франковедения к середине 1950-х годов. Вот какой виделась тогда французская абсолютная монархия одному из ведущих советских историков Революции XVIII в.:
«Король по-прежнему обладал неограниченной, самодержавной властью; ему принадлежало окончательное решение всех внутренних и внешних дел государства, он назначал и смещал министров и чиновников, издавал и отменял законы, карал и миловал. Людовик XVI ... любил напоминать о своих самодержавных правах и ссылаться на "божественное начало" своей неограниченной власти. В годы его правления царил полный произвол ... Огромный бюрократический аппарат абсолютистской монархии охватывал своими щупальцами все области общественной и даже личной жизни ... Невежественные и продажные чиновники ревностно следили за незыблемостью установленных порядков и подвергали мелочной опеке и контролю производство, торговлю, строительство, просвещение, культуру, все сферы духовной жизни и частную жизнь подданных короля... С крайней придирчивостью правительство контролировало и держало под неусыпным полицейским надзором произведения человеческой мысли... Всякое печатное слово находилось под строгой цензурой»[224].
Если заранее не знать, что автор этих строк написал их в середине XX в., вполне можно было бы подумать, что мы имеем дело с текстом рубежа XIX-XX столетий, так сильно все здесь сказанное напоминает пассажи из работ Н.И. Кареева о "всепоглощающем" государстве.
Впрочем, ничуть не меньшее ощущение déjà vu испытываешь при ознакомлении с характеристикой французской абсолютной монархии в трудах В.Г. Ревуненкова, написанных в гораздо более поздний период. Хотя широкую известность и в профессиональных кругах, и среди широкой читающей публики этому автору принесло участие в дискуссии 60-70-х годов о классовой природе якобинской диктатуры, ему приходилось высказываться в печати не только по этой теме, но и по самому широкому спектру проблем Французской революции, в частности как автору обобщающего труда о ней, на текущий момент последнего в отечественной историографии. Первое издание этой работы появилось в двух томах в 1982-1983 гг.[225] Последующие, выходившие одной книгой, – в 1989, 1996 и 2003 гг.[226] Причем каждое из них автор не только пополнял некоторым фактическим материалом, но и постоянно раздвигал хронологические рамки текста, добавляя к нему все новые главы. Иначе говоря, в определенном смысле можно сказать, что мы имеем дело не столько с переизданиями одного произведения, сколько с серией обобщающих трудов по истории Французской революции, над которой В.Г. Ревуненков работал на протяжении последних двух десятилетий XX в. В каждой из этих книг есть раздел о положении Франции накануне Революции, и от издания к изданию он увеличивался в объеме за счет включения в него все новых фактических данных, однако концептуальная характеристика французского абсолютизма не претерпевала ни малейших изменений:
"В XVIII в., как и раньше, французские короли обладали абсолютной, т.е. неограниченной властью... Король мог устанавливать и собирать любые налоги, не спрашивая разрешения у кого-либо. Он мог издавать и отменять любые законы, объявлять войну и заключать мир, решать по своему усмотрению все административные и судебные дела ... Главной фигурой в провинциальном управлении уже давно стали интенданты. Центральная власть отправляла на места высших чиновников судебных и иных ведомств, облеченных всей полнотой власти: административной, финансовой, судебной, а впоследствии даже и военной... При дворе короля царили интриги и творился чудовищный произвол. Король в гневе мог бросить в тюрьму кого угодно и держать его там десятки лет без суда, даже без предъявления обвинений"[227].
Как видим, если у В.Г. Ревуненкова и были острые противоречия с А.З. Манфредом в оценках якобинской диктатуры, то характеристики французского абсолютизма, данные обоими историками, полностью совпадают. Более того, эти характеристики, как видим, практически целиком совпадают и с интерпретацией французской монархии Старого порядка Н.И. Кареевым. Так же, как и он, оба крупнейших советских специалиста по истории Французской революции фактически сводят суть абсолютистского государства к знаменитому "государство – это я", причем, в отличие от Н.И. Кареева, сомневавшегося в подлинности данного высказывания, считают, что Людовик XIV, действительно, подобным образом сформулировал основополагающий принцип своего правления[228].
Ознакомившись с представлениями отечественных историков Французской революции о том государственном строе, который она разрушила, нетрудно убедиться, что за сто с лишним лет эти представления не претерпели существенных изменений. Почти все из рассмотренных нами авторов считали французскую монархию Старого порядка "самодержавной", а те, кто этот термин не использовал, характеризовали её как "неограниченную", что, строго говоря, означает то же самое, ведь словарь В.И. Даля определяет "самодержавие" как "управление самодержавное, монархическое, полновластное, неограниченное, независимое от государственных учреждений, соборов или выборных, от земства и чинов"[229]. Любопытно заметить, что, хотя уже в середине XX в. отечественные лингвисты ограничили употребление понятия "самодержавие" исключительно российским контекстом[230], в исторической литературе оно, как мы видели, по-прежнему применялось также и по отношению к дореволюционной Франции.
Но обладал ли французский король реально такой же властью, как царь в России? Действительно ли французская монархия была "самодержавной" или хотя бы, по меньшей мере, воспринималась как таковая своими современниками?
Начнем с теоретического аспекта проблемы и рассмотрим, как представляли себе французскую монархию Старого порядка её идеологи.
Уже с конца XIII в., находившиеся на службе у французского короля правоведы – легисты – прилагали немало усилий, стремясь обосновать "абсолютный" характер власти своего монарха. Для этого они активно использовали формулировки римского права, вычленяя их из исторического контекста и перенося на французскую почву: Quod principi placuit legis habet vigorem (Что угодно государю имеет силу закона), Princeps legibus solutus est (Государь выше закона), Princeps id est lex (Государь и есть закон) и т.д.[231]
