Пот заливал тело Брайона, пот пропитывал тугую набедренную повязку – единственную его одежду. Легкая рапира казалась тяжелой, как свинцовый брусок: мышцы, изнуренные предельными нагрузками, отказывались работать. Но это было неважно. Свежий порез на груди, из которого все еще сочилась кровь, боль в перенапряженных глазах, даже окружавшие арену высокие трибуны с тысячами зрителей – все это было пустым и ненужным, не заслуживающим размышлений. Во всей Вселенной существовало сейчас только одно: плясавший перед ним сияющий узкий клинок, со звоном скрещивающийся с его собственным. Он чувствовал дрожь клинка, словно бы жившего своей жизнью, он знал, угадывал следующее его движение – и перемещался сам, парируя его. А когда он атаковал, клинок взлетал перед ним, отбивая его оружие.

Внезапное движение. Он отреагировал мгновенно – но его клинок встретил только пустоту. Мгновение паники стоило ему короткого резкого удара в грудь.

– Касание!

Голос, сотрясший мир, казалось, прорычал одно это слово в миллионы микрофонов, и тишина взорвалась аплодисментами множества зрителей.

– Одна минута, – произнес голос, а вслед за этим прозвучал сигнал таймера.

Брайон тщательно воспитывал в себе этот рефлекс. Минута – не слишком большой отрезок времени, а для отдыха телу нужна каждая доля секунды. Жужжащий сигнал заставил мускулы мгновенно расслабиться: работало только сердце и легкие – уверенно и равномерно. Глаза закрылись; он смутно осознавал, что секунданты подхватили его, не дав упасть, и повлекли на скамью. Покуда они массировали его безвольно расслабившееся тело и обрабатывали рану, он обратил взор внутрь себя. Он погрузился в мечты, он скользил по границе сознания. Потом перед ним возникло навязчивое воспоминание о предыдущей ночи: он снова и снова прокручивал его в мыслях, рассматривая происшедшее со всех сторон, словно многогранный кристалл.

Уже одно то, что это произошло, было необычным. Участникам Двадцатых Игр требовался полный, ничем и никем не нарушаемый отдых, а потому по ночам в спальнях было тихо, как на кладбище. Конечно, в первые несколько дней это правило особо не соблюдалось. Сами люди были слишком возбуждены, чтобы отдыхать спокойно. Но с каждым следующим кругом соревнований, когда все больше участников стало выбывать, по ночам в спальнях стала воцаряться мертвая тишина. А в особенности в последнюю ночь, когда занятыми остались только две маленькие комнатушки, а тысячи прочих стояли пустые, с распахнутыми дверями, и за их порогами царила тьма.

Гневные слова вырвали Брайона из объятий глубокого сна. Разговор велся шепотом, но каждое слово было слышно отчетливо – спорили два человека, остановившиеся как раз напротив металлической двери его спальни. И один из них произнес его имя.

– …Брайон Брандт. Разумеется, нет. Тот, кто тебе сказал, что это получится, совершил ошибку, и я предвижу крупные неприятности…

– Ты рассуждаешь, как идиот! – резко оборвал второй голос: в нем звучали командирские нотки. – Я здесь, потому что дело это чрезвычайной важности. И видеть я должен именно Брандта. А теперь отойди!

– Но Двадцатые…

– Плевать я хотел на ваши Игры, на ваши радостные вопли и тренировки. Это важно, иначе меня бы здесь не было!

Первый из говорящих ничего не ответил (он, должно быть, был должностным лицом). Брайон почти физически ощущал его гнев и ярость. Должно быть, он выхватил пистолет, потому что второй голос быстро проговорил:

– Убери эту штуку. Глупец!

– Вон! – вместо ответа прорычал первый. Снова воцарилась тишина, и Брайон, хотя разговор и пробудил в нем любопытство, снова погрузился в сон.

– Десять секунд.

Голос прервал цепь воспоминаний Брайона; он вернулся в реальность. К несчастью, он осознавал, что практически полностью истощил запас своих сил: он был предельно измотан. Месяц постоянных поединков, как физических, так и интеллектуальных, явственно сказался на нем. Сейчас ему будет тяжело даже просто держаться на ногах, не то что собрать силы и знания, чтобы сражаться и выиграть…

– Какой счет? – спросил он массажиста, разминавшего его невыносимо болящие от перенапряжения мускулы.

– Четыре-четыре. Вам нужно только одно касание, чтобы победить!

– Ему тоже, – мрачно буркнул Брайон и, приоткрыв глаза, посмотрел на того, кто растянулся на другом краю мата. Никто из тех, кто выходил в финал Двадцатых, не был слабым соперником; но этот, Иролг, действительно лучший из лучших. Гора мышц, полная неистощимой энергии. В этом последнем раунде будет немного от искусства: только продержаться, парировать и нападать, и пусть победит сильнейший.

Брайон снова закрыл глаза, сознавая, что наступил момент, которого он старался избежать всеми силами.

У каждого, кто принимает участие в Двадцатых Играх, есть свои маленькие хитрости и приемы. У Брайона они тоже были, и пока что изрядно помогали ему. Он был средним шахматистом, но добивался быстрой победы в шахматных партиях благодаря тому, что делал весьма нестандартные ходы. И это было не случайностью, а результатом долгих лет работы, анализа шахматных книг: чем древнее, тем лучше. Он запомнил десятки старинных партий. Это было разрешено правилами. Позволено, впрочем, было все, за исключением допинга и применения технических средств. И самогипноз был вполне принятым приемом борьбы.

У Брайона ушло более двух лет на то, чтобы разыскать источник дополнительной силы. В книгах этот феномен описывался достаточно часто, но воспроизвести его оказалось практически невозможно. Он был связан со смертельной травмой настолько прочно, что возникало ощущение, будто это одно явление, а не два. Берсерки продолжают сражаться и убивать, даже иссеченные множеством ран, каждая из которых смертельна. Люди, у которых прострелено сердце или мозг, продолжают драться, хотя находятся в состоянии клинической смерти. Смерть, похоже, составляет неотъемлемую часть этой силы. Однако существует разновидность той же силы, которая проявляется в состоянии глубокого транса: та сила, которая позволяет человеку стоять на голове и пятках, не имея иных точек опоры. Находясь в сознании, воспроизвести подобное невозможно. Работая с этим ключом, Брайон разработал технику самогипноза, позволявшую ему получать доступ к источнику неведомой силы – источнику так называемого «второго дыхания». К силе выживания, отличающей жизнь от смерти.

Но подобные упражнения могли и убить – истощить тело настолько, что восстановление станет попросту невозможным, особенно в той стадии усталости, в которой он находился сейчас. Во время Двадцатых умирали и прежде; к тому же смерть в последнем поединке была во многих отношениях лучше поражения.

Глубоко дыша, Брайон тихо произнес фразы, «включавшие» процесс самогипноза. Усталость ушла, и с нею исчезло ощущение жара, холода и боли. При этом прочие его чувства заметно обострились.

С каждой секундой эта сила вытягивала из него жизненные резервы, словно бы сама жизнь по капле вытекала из тела.

Когда прозвучал сигнал, Брайон выхватил у ошеломленного секунданта свою шпагу и бросился вперед. Иролг едва успел схватиться за оружие и парировать первый удар своего противника; но сила этого удара была так велика, что их рапиры столкнулись гардами. Брайон с размаху врезался в своего противника. Иролг выглядел удивленным неожиданно яростной атакой, но потом улыбнулся. Он подумал, что это последний всплеск энергии; он знал, насколько они оба устали.

Противники расцепились, и Иролг немедленно ушел в глухую оборону. Он не пытался атаковать: пусть сперва Брайон утомится, пусть его последние силы уйдут на попытки прорваться сквозь защиту Иролга.

Когда он наконец понял свою ошибку, Брайон заметил на его лице выражение паники. Брайон не уставал. Напротив, он усиливал атаки. Он ощутил волны отчаянья, исходившие от Иролга, и понял, что пятое очко будет его.