— Вы уверены?

Однако уже в следующее мгновение она, не дожидаясь ответа, пересела на свободное место рядом с Джино, пристегнула ремень и впилась в его ладонь напряженными пальцами с длинными, ухоженными ногтями.

Ну и пускай. К черту! Если ей от этого легче…

— Вы, должно быть, считаете меня круглой идиоткой, — пробормотала она. — Но мне гораздо спокойнее, когда я хотя бы дотрагиваюсь до кого-то живого.

— Понимаю. — За стеклом иллюминатора простиралось море огней. Ночной Нью-Йорк. Незабываемое зрелище!

— Эй! — внезапно воскликнул он.

— Что такое? — всполошилась его спутница.

— Ничего, — нарочито небрежным тоном ответил Джино. Не хватало, чтобы она совсем распсиховалась. Но это неминуемо случится, если она увидит то же, что и он.

Нью-Йорк исчез — прямо у него на глазах. Только что это был залитый огнями сказочный город, и вдруг на его месте — черная дыра. Море черноты. Ничего себе возвращение домой! О Господи!

— Прекрати сейчас же!

— Почему?

— Сам знаешь почему.

— Объясни еще разок.

— Нет, Джино! Я серьезно… Нет!

— Тебе же приятно.

— Нет. Нет! Ох, Джино!.. О-о-о!..

Вечно одна и та же история. «Нет, Джино! Не делай этого! Не трогай меня там!» И всегда — счастливый конец. Стоило ему добраться до волшебной кнопки, как они прекращали сопротивление, раздвигали ноги и вряд ли замечали тот момент, когда он убирал палец и замещал его своим чудесным итальянским пенисом.

Джино-Таран — вот как его прозвали, и совершенно справедливо, так как он взял гораздо больше крепостей, чем любой другой парень из их квартала. Неплохо для пятнадцати лет!

Джино Сантанджело. Симпатичный малый, за словом в карман не полезет. В настоящее время он обдумывает план побега из двенадцатой по счету семьи, которая его приютила. Он попал в Нью-Йорк в трехлетнем возрасте. Родители, молодая итальянская чета, наслушались россказней о том, как легко в Америке разбогатеть, и решили попытать счастья. Майре было тогда восемнадцать лет, Паоло — двадцать. Оба были преисполнены энтузиазма и готовы взять от Америки все, что она могла предложить.

Мучительные поиски работы. Наконец Майра устроилась на швейную фабрику. Паоло брался за любую работу — не всегда в рамках законности.

Джино не доставлял особых хлопот многочисленным, сменявшим друг друга женщинам, которые брались присматривать за ним. Каждый вечер в пять тридцать мать забирала его домой. Этого он ждал весь день.

Однажды — ему тогда было пять лет — она не пришла. Женщина, у которой он находился, пришла в негодование. «Где твоя мать, а? А? А?» Как будто он мог ответить. Он старался не плакать и терпеливо ждал. В семь приехал отец — с постаревшим, озабоченным лицом.

К тому времени женщина дошла до белого каления. «Платите сверхурочные, слышите вы? Уговор был, что в пять тридцать духу его здесь не будет!» Последовала короткая стычка. Обмен любезностями. Потом в ход пошли деньги. В свои пять лет Джино уже успел понять, что его отец — из породы неудачников.

— Где мамочка? — спросил он.

— Не знаю, — пробормотал Паоло, усаживая сына на плечи и торопясь вернуться в ту каморку, которую они звали своим домом. Там он покормил Джино и уложил спать.

В темноте было страшно. Джино отчаянно тосковал по матери, но понимал: плакать нельзя. Может быть, если он удержится от слез, мама к утру вернется.

Майра не вернулась. Вместе с ней исчез управляющий фабрикой, на которой она работала, человек значительно старше нее, отец трех дочерей. Когда Джино подрос, он разыскал этих девочек, одну за другой, и овладел ими. Это была единственно доступная для него, хотя и неудовлетворительная, форма мести.

После бегства Майры жизнь круто изменилась. Паоло постепенно становился все более озлобленным. В нем проявилась склонность к насилию, а Джино был удобным объектом. К семи годам мальчик уже раз пять побывал в больнице. Но он оказался цепким, выносливым парнишкой и быстро приспособился к ситуации. Нутром чуя приближение экзекуции, он преуспел по части игры в прятки. Когда под рукой не было ребенка, чтоб сорвать на нем злость, Паоло принимался избивать своих многочисленных подруг. Эта привычка привела его в тюрьму, а Джино впервые узнал, что такое сиротский приют. По сравнению с ним жизнь с отцом показалась ему настоящим раем.

Вскоре Паоло убедился в том, что уголовщина неплохо оплачивается, и начал браться за любую работу. Тюремная камера стала для него вторым домом, а Джино проводил все больше времени в сиротских приютах.

Когда Паоло выходил из тюрьмы, главным его интересом становились женщины. Он звал их сучками. «Всем им нужно только одно, — делился он с сыном. — Только на это и способны».

Джино нередко приходилось наблюдать и даже присутствовать при том, как отец, точно разъяренный бык, набрасывался на женщин. Это и возбуждало, и внушало отвращение. В одиннадцатилетнем возрасте он сам попробовал испытать то же, что и отец, с перезрелой шлюхой, которая жадно схватила свои двадцать центов и всю дорогу сыпала ругательствами.

В кругу восхищенных приятелей Джино небрежно пожимал плечами. Его самым близким другом стал жилистый паренек по имени Катто — он работал вместе со своим отцом на свалке, и от него всегда воняло. «Я тут ни при чем», — беспечно заявлял он. В их квартире не было ванны, а посещать публичную баню на Сто девятой улице означало двухчасовое ожидание в очереди. Заветной мечтой Катто стало подцепить девчонку с ванной.

Другим приятелем Джино был Розовый Банан Кассари, долговязый подросток, гордившийся своим огромным пенисом, который действительно напоминал розовый банан — отсюда и прозвище.

— Чем сегодня займемся? — спросил Джино.

Парни немного подискуссировали и, повернувшись к вожаку, выдали привычное решение:

— Чем скажешь.

— Я говорю, что мы немного позабавимся, — заявил Джино. Дело было субботним вечером, он только что трахнулся и был в превосходном настроении. Пускай в карманах у него не наскребется и десяти центов, а башмаки каши просят; пускай очередные опекуны терпеть его не могут — душа требовала развлечений. Имеет он право?

Они двинулись в центр города — свора плотоядных крыс во главе с Джино. Он усвоил особую важную походку и всегда шествовал с высоко поднятой головой — хозяин жизни! За ним тянулись восемь его корешей — с повадками мартовских котов, свистя и улюлюкая при встрече с девчонками: «Эй, сладенькая, хочешь отведать моей сладости?» — или: «Фу-ты, ну-ты, прелестная крошка, посадят меня за одни мысли!»

Джино первым обратил внимание на этот автомобиль: длинный, блестящий, кофе с молоком; его оставили на стоянке и — он с трудом поверил в такую удачу — забыли ключи зажигания. Секунда — и вся честная компания втиснулась в салон; Джино, естественно, — на водительское сиденье. Еще секунда — и машина молнией сорвалась с места. Месяц назад он бросил школу и устроился автомехаником, поэтому хорошо разбирался в автомобилях. Умение водить машину пришло как-то само собой: легкая заминка с переключением передач — и вот уже они плавно катят по шоссе в сторону Кони-Айленда.

На улицах почти не было прохожих. Дул ледяной ветер с океана. Но это не имело значения. Они побалдели на берегу, вдоволь набегались, взметая тучи песка, пригоршнями бросая его друг в друга. И оказались легкой добычей для патрульного полицейского, который терпеливо поджидал их с пушкой в руке возле краденого автомобиля.

Это был первый раз, когда у Джино случились неприятности с полицией. А поскольку именно он сидел за рулем — и охотно признался в этом, — основная тяжесть наказания пришлась на него. В нью-йоркской комиссии по делам несовершеннолетних нарушителей ему определили год в исправительной колонии для малолетних преступников — той, что в Бронксе.

Это было первое в его жизни лишение свободы. Его основательно застращали и посадили в каталажку. Братья-монахи, в чьем ведении находилось это заведение, оказались настоящими садистами. Днем их главной заботой была дисциплина, а ночью — упражнения с мальчиками. Джино с души воротило от таких порядков. У младших мальчиков не было шансов избегнуть своей участи.