На последний вопрос можно, пожалуй, со всей определенностью ответить да, ибо чувство долга, чувство ответственности прививалось ему с самого рождения. Но теперь он сильно раскаивался, что видел перед собой в жизни лишь одну-единственную цель, не видя миллиарда возможных других. Его брат, восстав, обрел собственную дорогу к счастью. У самого же Стивена не хватало смелости, силы воображения, чтобы понять, что у него есть возможность выбора. Может быть, приложив достаточно усилий, он смог бы сбалансировать чувство долга с какими-то своими интересами.

Но вот он умирает, и сознание исполненного долга — что-то вроде жидкой кашицы, если сравнить ее с тем пышным пиршеством, каким изо дня в день является жизнь Фицджералда. Он отхлебнул еще эля и вдруг ощутил вкус золы. Показалось, или так оно и есть на самом деле?

— Нелегко, верно, было организовать собственную труппу. Но вы смогли достичь очень редкой степени свободы.

— Да. — Глаза Томаса похолодели, он усмехнулся. — Я так мечтал о своем театре где-нибудь в Бристоле или Бирмингеме. Удобный дом, достаточно денег, чтобы обеспечить жене и детям хоть какие-то радости жизни. Я мог бы испытать все свои теории о реалистической манере игры, об исторических костюмах… — Его голос пресекся. — Но у меня никогда не было достаточно денег для этого, а еще лет через десять я стану слишком стар, чтобы сыграть какую-нибудь великую роль, кроме короля Лира. Как сказал Эдмунд, я стану жалкой развалиной и, сидя у камина, буду вспоминать обо всех своих неудачах.

Его лицо выражало такое типично театральное горе, что Стивен невольно рассмеялся:

— Вы сильно преувеличиваете. Такая уж у вас, правда, профессия.

Томас улыбнулся:

— Ирландцы очень любят жалеть себя. Я ведь прожил хорошую жизнь, играл замечательные роли, радовал своей игрой многих людей, и все это время рядом со мной — самая чудесная женщина на свете. Многие из моих учеников с успехом играют теперь в знаменитых театрах, значит, мои методы обучения не так уж плохи. К тому же у меня трое детей, которыми любой вполне мог бы гордиться. Так что памятник, можно считать, я себе воздвиг.

Боль острым ножом пронзила внутренности Стивена. Если считать, что дети — наше лучшее наследие, то он и тут потерпел неудачу. Конечно, он мог взять приемного ребенка, но это даже не пришло ему в голову, потому что только его собственный сын мог унаследовать Ашбертон, а он больше думал о будущем поместья, чем о состоянии своей души. А теперь уже слишком поздно. Он спокойно сказал:

— Вы оставляете после себя наследство, которым можно справедливо гордиться. — И поднялся на ноги, опасаясь, что, подобно ирландцу, может преисполниться самосострадания. — Надо пойти в театр, посмотреть на этот чертов герцогский костюм.

Томас допил кружку. Заметив, что Стивен не справился со своей порцией, осушил и его кружку.

— Жалко оставлять столько эля, — объяснил он. — Иду писать мистеру Саймону Кенту. Надеюсь, он окажется хотя бы вполовину хорош, как его расписывает мой друг Бейтс.

Кивнув, Стивен вышел из гостиницы. Но хотел он взглянуть не на свой костюм, а на Розалинду. Только ее солнечное тепло, доброта могли бы улучшить его хмурое настроение.

Идя по главной улице к театру, он не позволял себе думать, как страстно хочет ее видеть. И не только видеть.

После того как репетиция закончилась и все было приготовлено к спектаклю, Розалинда вышла из театра.

Она уже закрывала дверь, когда появился Стивен. Он шел своими большими свободными шагами. Господи, до чего же он хорош — широкие плечи, волосы, пламенеющие на солнце. Но он сильно исхудал за две недели, что прошли со дня спасения Брайана. Резко обозначились скулы. Должно быть, они перегружают его работой.

А может быть, она просто стала смотреть на него более внимательно? Она широко улыбнулась, надеясь в глубине души, что не выглядит запыленной и растрепанной, как обычно. Но что поделаешь, такая уж у нее работа.

Стивен остановился прямо перед ней. Его откровенно восхищенный взгляд говорил, что, если она и припорошена пылью, он этого не замечает.

— Когда вы улыбаетесь, Розалинда, кажется, будто восходит солнце, — сказал он. — Вы, должно быть, не впервые слышите этот комплимент.

Она улыбнулась, чувствуя себя польщенной, хотя, естественно, и не придала большого значения его словам.

— Общение с актерами придает вашему языку образность, мистер Аш. О чем с вами говорил папа? Стивен низко, по-театральному поклонился.

— Вы видите перед собой, мадам Калибан, новоиспеченного члена вашей труппы. Он будет работать с вами по крайней мере до тех пор, пока ему не подыщут замену. Ваш отец хочет нанять кого-то по рекомендации своего друга.

— Замечательно. — «Стало быть, Стивен побудет с нами еще неделю-другую». — Вы очень быстро разучиваете диалоги и великолепно справитесь.

— Я хотел выбрать себе костюм для вечернего представления. Неужели мне придется перебрать весь ваш гардероб, чтобы найти нужный?

Она знала ответ, но все же несколько мгновений помолчала, с удовольствием разглядывая его ладное тело.

— Вы наденете ту же мантию, в которой играли Тезея. Для человека такого высокого роста, как вы, у нас почти ничего нет, и этот костюм единственный достаточно нарядный для герцога Клаудио.

— О, — разочарованно вздохнул он.

И она тоже была разочарована, ибо это означало, что им не придется вместе искать костюм. Но неужели, чтобы побыть вместе, им нужен какой-то особый предлог? Они люди взрослые и вполне могут общаться друг с другом без каких-либо трудностей. Наверное, могут.

— Вы не хотели бы погулять со мной? — выпалила она. — Когда я приезжаю в Уитком, то обычно гуляю по дорожке вдоль реки.

Взглянув на нее с теплой улыбкой, он предложил ей руку.

— Очень заманчивое предложение.

Когда они направились к реке, он сказал:

— Возможно, ваша улыбка и не вполне напоминает восход, но в самой вашей природе есть что-то солнечное.

— По-моему, это вполне естественно. Я женщина удачливая и счастливая. У меня прекрасная семья, очень интересная работа. — Она усмехнулась. — Приятно к тому же сознавать, что, если бы не мои организаторские способности, наша труппа уже давно оказалась бы в бедственном положении.

— Но ведь на основе своей жизни вы вполне могли бы написать трагедию, — сказал он. — Вы сирота, подобранная странствующими людьми, которым приходится вести упорную борьбу за существование. Очень рано овдовели. Вынуждены участвовать в общем семейном деле. У вас весьма неопределенное будущее.

Она звонко рассмеялась:

— Возможно, вы и правы, но тут у меня есть своя версия. Не у меня одной неопределенное будущее, почему же я непременно должна выступать в роли трагической героини? Это не слишком-то благодарная роль.

— Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, какое это счастье — родиться веселой и доброй, всегда быть в хорошем расположении духа. И какое это несчастье — быть от рождения мрачным, даже если в жизни тебе сопутствует у дача.

— Вы правы — если обособиться от обычных жизненных проблем. Я всегда была счастлива, но в этом нет никакой моей заслуги. Мама говорит, что я всегда улыбалась, даже когда была маленькой замарашкой. — Она искоса взглянула на него. — А как бы вы определили свой характер? Как мрачный?

— Нет. Но во мне всегда воспитывали здравомыслие. Всякий деловой человек, втолковывали мне, должен иметь чувство ответственности, быть надежным. — И, посмеиваясь над самим собой, он добавил: — Еще он должен отличаться некоторой занудливостью.

Она рассмеялась, сжала его руку.

— Ну, занудой-то вас не назовешь. Вы, должно быть, пошучивали еще в детской. Правда, юмор у вас какой-то суховатый, но в его присутствии сомневаться не приходится.

— Верно. К счастью, немногие понимают мой юмор. Они дошли до тропинки, которая шла среди деревьев по берегу реки. Здесь, в этот жаркий день, царила относительная прохлада. Она глубоко втянула воздух:

— Как приятно пахнут деревья, цветы и травы. Я очень люблю позднее лето.