Мы поговорили о моих похоронах.

— Все было очень хорошо, — сказала тетя Сью. — Нельзя было ожидать, конечно, что в это время года придет много народу, так как слишком многие за городом, но большинство прислали цветы. Я только собиралась поблагодарить их за это. Теперь ты можешь сделать это сама.

— Мне хотелось бы взглянуть на эти цветы, — сказала я.

— Ты должна всех их пережить. Никто не сможет всерьез воспринять вторые похороны.

Бесси сообщила, что к двери подходили люди, несмотря на то, что я якобы скрылась в одном из отелей. Теперь у нас на лестнице дежурят два сыщика и дверной звонок не звонит. Я по-прежнему смотрела на часы, меня удивляло, почему Марк не дает о себе знать.

— Я уверена, он не может зарабатывать больше тысячи восьмисот долларов в год, максимум две тысячи, — сказала вдруг тетушка Сью.

Я засмеялась. Это был такой же психоз, как и неожиданное заявление Бесси, что он настоящий мужчина.

— Некоторые мужчины стоят больше, чем размер их доходов. Такого нечасто можно встретить.

— В ваших устах, тетя Сью, это звучит как ересь.

— Однажды я оказалась в тисках любви, — сказала она. — И это было ужасно. Я к тому времени уже была звездой, я была молода. И как я выглядела в глазах девочек-хористок? Естественный отбор — это чушь, дорогая, если не иметь в виду джунгли.

Тетю Сью всегда приятнее воспринимать, когда рядом нет мужчин. Она относится к тем женщинам, которые должны флиртовать с каждым водителем такси, с каждым официантом. А потом она приходит в бешенство, потому что должна наказывать мужчин за то, что они не домогаются ее. Я люблю тетю Сью, но когда нахожусь в ее обществе, радуюсь, что никогда не была знаменитой красавицей.

— Ты в него влюблена, Лора? — спросила она.

— Не говорите глупостей, — ответила я, — я знакома с ним только…

Я не смогла посчитать, сколько часов мы знакомы.

— С тех пор как я пришла, ты все время смотришь на часы и напрягаешь слух, ожидая звонка в дверь. Ты не слушаешь и половины того, что я тебе говорю…

— Тетя Сью, у меня на уме другие вещи. Другие, которые связаны с убийством, — сказала я, понимая, что должна спросить о Солсбери, Хэскинсе, Уордере и Боуне.

— Лора, ты в смятении. Тебя запомнил этот мужчина. — Она пересекла комнату и дотронулась до меня своей мягкой, как будто бескостной рукой; сквозь макияж проступили вдруг черты молодой девушки. — Не стоит с собой бороться, Лора, на этот раз не стоит. Я видела, как ты слишком легко поддавалась влиянию всех этих дурных людей, не сопротивляйся же влиянию хорошего человека.

Со стороны тетушки Сью это был странный совет, и в нем я увидела признаки ее неудовольствия. После того как она ушла, я долгое время сидела в неудобной позе на подлокотнике кресла, погруженная в свои мысли.

Я думала о моей матери и о том, как она рассуждала, что девушки слишком легко отдают себя. Никогда не отдавай себя, Лора, часто повторяла она, никогда не отдавай себя мужчине. Я, должно быть, была очень молода, когда она в первый раз сказала мне об этом, потому что эти слова глубоко засели в моем сознании, подобно тем стихам и песням, которые я слышала, когда была совсем маленькой, когда даже не умела сама застегивать пуговицы. Вот почему я всегда отдавала так много другого, но себя всегда оставляла на свободе. Женщина может покоряться, не отдавая себя, как тетя Сью покорилась дяде Горасу, хотя на самом деле предпочитала оказаться в любовных тисках в своем театре.

Я была пристыжена, я не переставая думала о своей жизни, которая казалась мне раньше такой честной, я прятала лицо от дневного света. Я думала о том, как мы, гордые молодые женщины, коверкаем и извращаем любовь, приводя аргументы в пользу того или иного ее суррогата, так же как я придумываю аргументы, когда пишу рекламные тексты для фирмы «Джикс» и «Леди Лилит». Естественный отбор, сказала тетя Сью, — это чушь, если не иметь в виду джунгли.

Кто-то прошел мимо дежурных сыщиков, к моей двери приближались шаги. Я поспешила открыть входную дверь.

Это был Уолдо.

— Миллионы людей в городе и в пригородах говорят о Лоре Хант, — сказал Уолдо с завистью. — Твое имя, волшебница, передается по всем проводам страны.

— Прекрати дурачиться, Уолдо. Мне необходима помощь. И ты единственный человек в мире, с кем я могу говорить откровенно. Ты можешь быть серьезным?

Его глаза походили на маленькие острова мерцающего света за толстыми линзами очков.

— А как же Шелби? — В его голосе звучал полный триумф. — Разве не он должен быть рядом с тобой в этот трудный час?

— Уолдо, дорогой, сейчас ужасный и серьезный момент. Не надо терзать меня сейчас своей ревностью.

— Ревностью! — Это слово прозвучало как выстрел. — Дорогая моя, разве тебе не следует быть более терпимой к чувству ревности?

Мы почувствовали взаимное отчуждение. Между нами встала стена. Ревность Уолдо имела место с давних пор, задолго до появления Шелби. Уолдо был умен и жесток, когда дело касалось других привлекательных мужчин. Это было дурно, но меня это забавляло, и я гордилась тем, что смогла разжечь страсть в этом на удивление бесчувственном существе. Какая же ты сирена, Лора Хант, думала я, если пробудила любовь в человеке с врожденным бесстрастием! Окружающие обыкновенно отпускали комментарии, подтрунивали, удивленно поднимали вверх брови, когда заходила речь о преданности Уолдо, а я самодовольно пользовалась своим положением компаньона и протеже известного человека. С моей стороны обстоятельным фундаментом нашей дружбы было мое уважение к его учености и к веселой гимнастике его ума. Он всегда демонстративно ухаживал за мной, эти ухаживания продолжались семь лет и сопровождались лестью, цветами, дорогими подарками и клятвами в бесконечной преданности. Уолдо упорно и неколебимо придерживался роли влюбленного и никогда ни на одно мгновение не позволял кому-либо из нас забыть, что он носил брюки, а я юбку. Вместе с тем мы соблюдали определенную деликатность и избегали всяких намеков на то, что ухаживание может таить в себе иные причины, кроме самого процесса. Тетя Сью часто повторяла, что она бы содрогнулась, если бы Уолдо поцеловал ее. Он часто целовал меня, у него была привычка целовать меня, когда мы встречались и когда расставались, он это делал с чувством в связи с каким-нибудь сказанным комплиментом. Я при этом ничего не испытывала, ни дрожи отвращения, ни ответного чувства. Котенок терся о мои ноги, собака лизала руки, влажные губы ребенка дотрагивались до моей щеки — таковы были поцелуи Уолдо.

Он схватил меня за руки, заглянул в глаза и сказал:

— Лора, я люблю твою ревность. Ты была прекрасна, когда набросилась на нее.

Я освободила руки.

— Уолдо, что бы ты подумал, если бы меня обвинили в убийстве?

— Бедное дитя!

— У меня нет алиби, Уолдо, и в моем загородном доме находится ружье. Прошлым вечером он был там, я уверена. Я боюсь, Уолдо.

Кровь отхлынула от его лица. Он побледнел.

— Что ты хочешь этим сказать, Лора?

Я рассказала ему о портсигаре, о бутылке «Бурбона», о моей лжи и о лжи Шелби, о том, что в присутствии Марка Шелби сказал, что он лгал, чтобы защитить меня.

— Знаешь, Шелби был здесь с Дайяне в тот вечер. Поэтому он знал, что я жива.

Над верхней губой и на лбу у Уолдо выступили капельки пота. Он снял очки и посмотрел на меня прозрачными, будто оголенными глазами.

— Одну вещь ты мне, Лора, не сказала.

— Но, Уолдо, ты же не можешь подумать…

— Ты это сделала, Лора?

Мальчишки-газетчики заполняли улицы гортанными звуками, выкрикивая мое имя. Яркие краски дня поблекли. Фосфоресцирующий зеленый свет прочертил небо. Пошел мелкий прохладный дождик, как будто среди лета с неба посыпалась дождевая крупа.

— Лора!

Его оголенные глаза конической формы, как будто светящиеся, уставились мне в лицо. Я отшатнулась под таким настойчивым взглядом, но его глаза гипнотизировали меня, и я не могла ни отвернуться, ни опустить взгляд.