— А возвращение на Землю?

— Тут, парни, будет так. Вы высиживаете на лунной базе и на орбитальном блоке все, что можете. Перелетаете на русскую станцию — там еще неделя. В итоге — дней семнадцать. Если мы что-то успеем пришлем корабль к Луне. Но это вряд ли, времени все же мало. Основной вариант другой и в нем смелость русских. Они предлагают лететь к Земле на их станции, на ней есть двигатель. Около Земли будет маневр, и станция ляжет на орбиту вокруг Земли.

— А спуск на Землю? На станции русских нет спускаемой капсулы, она у них на транспортных кораблях, а на станции лишь посадочный модуль на Луну.

— Мы знаем это. Если что-то не получится, то ни посадочный модуль, ни станция не помогут вам — сгорят в атмосфере или станция обогнет Землю и опять уйдет в космос. В последнем случае будем вас ловить где-нибудь здесь. Еще — на станции русских два двигателя. Один да сработает, я думаю. И они думают так же. Других вариантов нет, надо рискнуть. Для вас, главное, рассчитать импульс схода с лунной орбиты так, чтобы в случае отказа двигателя станции у Земли не зарыться в атмосферу. Иначе сгорите.

— А вы увидите большой и красивый метеорит, — чертыхнулся Пратт. — А с орбиты кто заберет? Кислорода и у них не так уж много.

— Или мы, или русские. Они готовят уже экипаж. Собственно, не экипаж, а одного пилота-спасателя. Для вас у него место найдется. Вы его знаете, это Васильев Захар. С ним проще — стыковка на свой же узел. Если мы будем брать, то опять выйдете наружу. Так что скафандры сохраняйте. Вот такая программа в общих чертах. Сложновато будет, парни. Мы договорились с русскими парнями, что отплатим им тем же, если у них случится беда. Коммерческая группа наших экспертов готовит предложения по компенсации их затрат.

— Пит, ты им от нас спасибо скажи. А Захару передай большой привет от меня. Мы с ним в Швейцарии встречались, — вмешался в разговор Грег. — Это я, Грег.

— И от меня, — добавил Касл, — я мало был над Луной, желаю им удачи, когда они снова доставят сюда станцию и заселят ее. Это я, Касл.

— Хорошо, Грег, Касл, все передадим.

— До свидания. Я опять ухожу за горизонт, как появлюсь, так договорим. Пока, Пит, — голос Грега затих.

— Смотри, не заплутай там в темноте, Грег, — крикнул Касл.

Ответа уже не было. Пратт и Касл тоже помолчали. Первым нарушил тишину Пратт.

— Так, Касл, давай теперь сами обсудим эту самую программу. Один комплект канатов, крючьев магнитов я упаковал еще вчера, нам уже с этим не надо возиться. Вроде как и кислорода расходовать меньше надо.

— Ты его просто “съел” заранее. Нагрузка была такой же, чудес не бывает.

— Вот я и говорю, что “вроде как”. Ну и зануды вы, ученые, Касл. Не можете отличать попытку пошутить от истинной неграмотности. Ладно, господь с тобой… Так, значит, когда нам останется дышать пять часов, мы должны отворить дверь станции, добрести до взлетной ступени и улететь. Думаю, что мы тут имеем возможность продлить наше дыхание. Мы можем надеть скафандры и дышать будем до тех пор, пока на приборах стрелки не заползут за красную черту. Вот тогда и только тогда мы захлопнем стекла шлемов и пойдем отсюда. Пусть это будет два или три часа, но все-таки наших. Это будут часы в плюс, а не в минус. Это будет продолжение жизни, а не сокращение ее. Наши глаза будут видеть дольше, уши будут слышать еще целые часы, мозг будет работать еще и еще. Мы будем мыслить и говорить еще “вечность” —…целые часы. Вечность — сжатая в часы… Это будет даже неожиданно: они будут думать, что мы уже синие, как баклажаны, а мы еще розовые и даже говорящие… а, Касл, розовые и говорящие, лепечущие о своей любви к жизни.

— Да будет тебе, Пратт, идея действительно хорошая. Но не надо столько трагедий. Ты злишься оттого, что не можешь влиять на ситуацию. Ты привык наоборот — быть хозяином положения в любой момент и при любых обстоятельствах. Пассивность тебя давит, сковывает руки и, прости, мысли. Надо ждать. Извини, что я тебе вроде бы даю наставления, но сейчас надо просто ждать. Что будет, то и будет.

— Тебе не нравится мой юмор, Касл. Это я понимаю. Часть своей жизни я провел в казармах. Американский сержант умеет приучить к любому юмору, вернее, к тому, каким он обладает. Не всем везет с сержантами, да они как на подбор: где думать — поуже, а где жевать — пошире. Помню, в одной из казарм в солдатском туалете сержант Пилти собственноручно прикрепил плакат: “Не бросайте окурки в писсуары, их потом тяжело раскуривать”. И при этом ржал, словно конь, сроду не видевший кобылицу. И еще однажды с юмором у меня вышла история. Это после того, как я катапультировался из своего “Стелта” над океаном и полетел вниз в спокойные волны. Я плыл шесть часов среди акул и до сих пор не понимаю, почему они меня не перекусили пополам, а потом еще пополам, еще и еще… Я изучил их характер, я различал их, как мы различаем лица людей. У них одинаково холодные глаза, а черты морд и поведение — разное. Прекрасно помню одну — она была намного проворнее других и всегда оказывалась ко мне ближе. Я видел себя в ее стеклянных глазах. А может, мне так казалось. Так вот о юморе. Когда кольцо этих отвратительных морд сжималось — я хохотал, хохотал прямо в воду. Это пугало акул, особенно эту, самую вертлявую. А так как она была ближе всех, то, шарахаясь от моего хохота, она толкала других, и вся банда рассыпалась веером в разные стороны. Но недалеко и ненадолго. Потом мне казалось или я убедил себя в этом для успокоения души, что мы с ней, с этой акулой, понимаем друг друга и ведем игру против остальных. А может, действительно наши биополя переплелись в животно-человеческое взаимопонимание. Не знаю. Во всяком случае, когда меня подобрал катер, я под залог месячного жалования выпросил у кока мясо и бросил его в сверкающие пасти. Я был уверен, что она, та акула, получила больше всех, я видел ее и метал мясо ближе к ней. Так я расплатился с акулой. И думаю, что это обошлось мне недорого.

— Я ничего об этом и не знал. Читал лишь твой отчет о катапультировании всей команды с борта “Эйзела”, жуткая история. Но нашли вас тогда быстро. И никто не писал об акулах.

— А их в тот раз и не было. Почему, не знаю. Может, моя знакомая увела их подальше. Но если бы она была, нам было бы плохо.

— Почему, Пратт?

— Причина простая. Эти катапультные устройства ввели после трагедии с “Челленджером”. На нем Катапульт не было, да и тогда бы они и не помогли. Просто задумались над этой проблемой — как спастись астронавту, если корабль падает. Русские тоже были научены горьким опытом — стали летать без скафандров, пока не потеряли на орбите троих.

— Да, я помню все это.

— Я катапультировался последним. Я командир Так положено. Было уже низко, я думал, что вряд ли парашют успеет раскрыться, но использовать последний шанс был обязан и, как оказалось, не напрасно. Так вот, я видел стаю акул, я падал прямо в их пасти. Я поджимал ноги до самой воды. Когда я вынырнул на поверхность, отдуваясь и пыхтя, — никаких акул не оказалось. Мы обозначились дымами, сумели сплыться вместе и эдакой гурьбой дождались водолазов-спасателей. Они молодцы — сначала посыпали все вокруг отпугивающим порошком, а потом с ходу, прямо с борта прыгали к нам, за ними плоты, лодки. Столько техники высыпали, что я подумал, как бы они не побили нас своими спасательными принадлежностями.

— Досталось тебе. Но куда же делись акулы?

— Я много думал об этом, Касл. Очень много. И вот что я надумал. После того, первого окунания в океан и шести часов среди акул, меня довольно долго преследовал этот кошмар. Этого никто не знает, но это были целые годы. Я засыпал, и ко мне приходили все акулы мира. Они раскрывали свои ужасные пасти, они смотрели на меня своими холодными глазами, тыкались в меня острыми мордами и смеялись, смеялись, смеялись… и только одна улыбалась заговорщески, прикрывая огромный глаз. Я переживал это каждую ночь. Не умерев однажды, я умирал каждую ночь пять лет подряд. Но тогда я все-таки победил себя. Победил. Но тогда, когда я падал вниз, в океан, видно, эти сны ожили во мне.