Ее пугала безработица, она боялась, что ей придется снова жить у матери среди постояльцев и шумливых, разбитных сестер. Она каждый день проглядывала столбцы объявлений в "Стар" и "Поуст" и ходила по всем сколько-нибудь подходящим, но всегда кто-нибудь опережал ее, хотя она спешила по всем адресам, как только выходила газета. Она решила даже записаться в бюро по найму. Расплывшаяся гнилозубая женщина за конторкой встретила Джейни нехорошей усмешкой, взяла с нее два доллара за регистрацию и тут же показала ей длинный список искавших места квалифицированных стенографисток, заметив, что молодым девушкам следует выходить замуж, а что все попытки жить на самостоятельный заработок вздор и чепуха и никогда этого не будет. От спертого воздуха конторы и угнетенных, унылых лиц сидевших в очереди девушек ее чуть не стошнило, и она вышла погреться на солнце на Лафайет-сквер, собираясь с духом перед тем, как сказать Элис, все еще служившей у миссис Робинсон, что она опять не нашла работы. Какой-то краснолицый франт подсел на ту же скамейку и пытался завязать разговор, так что ей пришлось уйти. Она зашла в аптекарский магазин и спросила стакан шоколада, но продавец обратился к ней с какой-то шуточкой, и она расплакалась. Смертельно перепуганный продавец сказал: "Простите, мисс, у меня и в мыслях не было обидеть вас". Слезы еще не высохли у нее на глазах, когда навстречу ей попалась Элис, выходившая из Риггс-билдинг; Элис настояла на том, чтобы угостить ее завтраком в "Глиняном чайнике", хотя Джейни не могла проглотить ни куска. "Ведь я же тебе говорила - всем своим видом укоряла Элис, и Джейни бесилась, и Элис сказала, что проситься обратно к миссис Робинсон для Джейни теперь поздно, потому что у миссис Робинсон не хватает работы и для своих машинисток. В этот день Джейни была слишком подавлена, чтобы снова идти искать работу, и она долго бродила по залам Смитсоновского института, пытаясь занять себя образцами индейских головных уборов и боевых каноэ и тотемов, но все ей опротивело, и она вернулась к себе в комнату и хорошенько выплакалась. Она думала о Джо и Джерри Бернхеме и не могла понять, почему они ей так давно не пишут, думала о бедных солдатах в окопах и чувствовала себя очень одинокой. К приходу Элис она освежила лицо, напудрилась и подкрасила губы и старалась быть оживленной, смеялась над страхами Элис и сказала, что если не найдет работы в Вашингтоне, то поедет искать ее в Балтимору, Нью-Йорк или Чикаго. Элис сказала, что эти разговоры приводят ее в уныние, но была гораздо мягче, и они вместе пошли ужинать и, чтобы не тратить лишних денег, выпили по стакану молока с сандвичем.
Всю осень Джейни искала работу. Каждый день она просыпалась с гнетущим сознанием, что ей нечего делать. Сочельник она провела с матерью и сестрами и говорила, что с нового года ей обещано место на двадцать пять долларов в неделю, только чтобы не слышать их соболезнований. Она не доставит им этого удовольствия.
На рождество она получила по почте вскрытую посылку от Джо, в оберточной бумаге был вышитый халат. Она снова и снова вертела в руках обертку, надеясь найти в ней письмо от брата, но ничего не было, кроме клочка бумаги с кое-как нацарапанным пожеланием веселого рождества. На обертке стоял почтовый штемпель Сен-Назэр, Франция, и штамп: Ouvert par la censure. Это короткое "Просмотрено цензурой" делало войну ощутимо близкой, и она с тревогой думала о тех опасностях, которым он там подвергается.
Однажды в январский морозный полдень, когда Джейни лежала на кровати, читая "Повесть о старых женщинах" Беннета124, она услышала, что ее зовет квартирная хозяйка миссис Бэгхот. Она испугалась - не о квартирной ли это плате, которую она в этом месяце еще не вносила, но оказалось, что это Элис вызывает ее по телефону. Элис сказала, что одному клиенту срочно нужна на несколько дней стенографистка, а свободных нет и что ей пришло в голову, не подойдет ли Джейни эта работа. "Скажи адрес, я сейчас же пойду". Элис сказала адрес. Ее голос дрожал от волнения на том конце провода.
- Я так боюсь... если узнает миссис Робинсон, она не простит.
- Не беспокойся, я уж сумею объяснить все клиенту, - сказала Джейни.
Клиент жил в отеле "Континенталь" на Пенсильвания-авеню. По всей спальне и гостиной его номера были раскиданы исписанные на машинке страницы и непереплетенные брошюры. Он носил роговые очки, которые то снимал, то снова надевал, словно был не уверен, когда он видит лучше - в очках или без них. Как только Джейни сняла шляпу и достала из сумочки карандаши и блокнот, он даже не взглянув на нее, принялся диктовать. Все время расхаживая взад и вперед по комнате на длинных, тощих ногах, он диктовал отрывисто, словно произнося речь. Это была какая-то статья с пометкой "для срочного напечатания" о труде и капитале и восьмичасовом рабочем дне и Братстве паровозных машинистов. С каким-то тревожным чувством она решила, что он, должно быть, профсоюзный деятель. Окончив диктовать, он тотчас же вышел из комнаты, отрывисто попросив ее переписать все на машинке, и как можно скорее, а он сейчас вернется. На столе стоял "Ремингтон", но ей пришлось менять ленту, и потом она страшно спешила, боясь, что не успеет кончить к его приходу. Дописав последнюю страницу, она аккуратно сложила в стопочку перепечатанную статью и копии и стала ждать. Прошел час, а его все не было. Джейни потеряла терпение, стала бродить по комнате, перелистывать брошюрки. Они были сплошь по вопросам труда и экономики и не интересовали ее. Потом она выглянула в окошко и, выворачивая шею, старалась разглядеть время на часах почтового отделения. Но ей так и не удалось взглянуть на часы; тогда она позвонила в контору отеля и попросила сказать мистеру Берроу, если он уже пришел, что рукопись его переписана. Дежурный ответил, что сейчас уже пять часов, но мистер Берроу еще не приходил, хотя сказал, что скоро вернется. Кладя трубку, она смахнула с подставки листок лиловой бумаги. Она подняла его, и так как делать ей было нечего и ей надоело играть с собой в крестики и нолики, то она прочла письмо. Ей было стыдно, но, взглянув, она уж не в силах была оторваться.
"Дорогой Дж.Г.,
мне очень жаль, но, честное слово, дружок, мне до зарезу нужны деньги. Если ты сейчас же не занесешь мне двух тысяч (2000), то имей в виду, я перестану разыгрывать из себя леди и подниму скандал. Мне очень жаль, но я знаю, ты теперь при деньгах, иначе я не стала бы приставать с этим. И на этот раз я не шучу.
Твоя крошка, которую ты когда-то любил, Куини".
Джейни вспыхнула и положила письмо на место, точно так, как оно лежало. Ужасный народ эти мужчины, всегда у них какие-то грязные истории. Уже стемнело, Джейни проголодалась и начала беспокоиться, как вдруг зазвонил телефон. Говорил Дж.Г.Берроу - ему очень жаль, что он заставил себя ждать, но он задержался в отеле "Шорхэм" у мистера Мурхауза, и не может ли она приехать туда же, нет, не с рукописью, ему надо продиктовать ей еще кое-что, здесь же на месте, у мистера Дж.Уорда Мурхауза, она, вероятно, слышала это имя, Джейни этого имени не знала, но мысль о том, что ей надо ехать в "Шорхэм", обрадовала ее. А тут еще это письмо и все вообще. Так же она волновалась когда-то перед встречами с Джерри Бернхэмом. Она надела шляпу и пальто, слегка напудрила лицо перед каминным зеркалом и вышла на угол Эф-стрит и 14-й, где проходил трамвай. Был морозный январский вечер, ждать пришлось долго. Как жаль, что у нее нет муфты; жгучий ветер забирался под тонкие перчатки, жестоко кусал икры над ботинками. Как хорошо быть замужем за богатым человеком, жить в Чеви-Чейз; вот сейчас подкатила бы к ней закрытая машина и мигом доставила бы домой, к мужу и детям, к жарко растопленному, ревущему камину.
Она не заметила, как подошел трамвай, и ей пришлось бегом догонять его. На углу возле отеля "Шорхэм" она вышла. В вестибюле было тепло. Изысканно одетые люди разговаривали изысканно звучавшими голосами. Пахло оранжерейными цветами. У конторки портье ей указали: бельэтаж, номер восьмой. Там ей открыл дверь какой-то морщинистый белолицый брюнет с гладко прилизанной плоской головой. На нем был гладкий черный фрак, и ходил он неслышной, скользящей походкой. Она попросила передать, что пришла стенографистка мистера Берроу, и движением головы он указал ей на соседнюю комнату. В дверях она выжидательно остановилась. В противоположном конце комнаты ярко пылали в камине две большие плахи. Напротив камина стоял широкий стол, сплошь заваленный журналами, газетами и рукописями. На одном краю стола стоял серебряный чайный прибор, на другом - поднос с графинами, прибором для коктейлей и стаканами. Все в комнате сияло блеском начищенного серебра: столы, кресла, чайный сервиз, часовая цепочка, зубы и напомаженный пробор преждевременно поседевшего мужчины, который стоял спиной к огню.
