Джотем рыл сбоку той скалы, что нависала над хижиной Кожаного Чулка, а место, якобы облюбованное Натти и его товарищами, находилось на противоположной стороне этой же скалы, над дорогой, и, разумеется, совсем не там, где гуляли в это время молодые девушки.

— Сейчас мы можем подойти туда без всякой опаски,— сказал Ричард, когда оба они слезли с коней и привязали их к деревьям.— Перед тем как выехать, я глянул в мой полевой бинокль и увидел, что индеец Джон и Кожаный Чулок рыбачат в своей пироге и Оливер занят тем же самым! Но, может быть, все это они проделывают лишь для отвода глаз? Нам надо действовать попроворнее: не очень-то будет приятно, если они нас здесь застанут.

— Я у себя, на своей земле,— решительно заявил Мармадьюк.— Если все обстоит действительно так, как ты говоришь, я потребую у них объяснений, по какому праву они вздумали добывать здесь руду.

— Тсс! — прошептал Ричард, приложив к губам палец, и двинулся вперед.

Сразу же начался очень трудный спуск в какую-то выемку прямо в скале, скорее всего созданную самой природой и по форме несколько напоминающую камин. Перед выемкой, вернее, пещерой лежала куча земли, по-видимому из нее выкопанной и еще довольно свежей. Осмотрев пещеру, судья усомнился, действительно ли каприз природы придал ей такую форму или же то дело рук человеческих, трудившихся здесь когда-то, в очень отдаленные времена. Одно лишь не вызывало сомнений: внутри там копали недавно, еще видны были следы кирки, там, где мягкий, цвета свинца камень не легко поддавался усилиям рудокопов. В ширину пещера была футов двадцать, в глубину почти вдвое больше. Высота ее была значительно больше того, чем это требуется при подобных работах, но такой, по всей вероятности, создала ее природа. Прямо перед выемкой имелась небольшая площадка, отчасти природная, а отчасти образовавшаяся благодаря слою небрежно выброшенной из выемки земли. От края площадки гора обрывалась совершенно отвесно, уходя далеко вниз, и добраться до пещеры можно было только с боков, пройдя под уступом скалы, что было и трудно и довольно опасно. В общем, работа велась весьма примитивным способом и была, как видно, не закончена: заглянув в кусты, шериф даже обнаружил орудия земляных работ.

Когда, по мнению шерифа, Мармадьюк достаточно внимательно осмотрел все, что следовало, он торжественно его спросил:

— Ну, ты убедился, судья Темпл?

— Да, вполне — в том, что во всей этой истории и в самом деле есть что-то непонятное, загадочное. Место это — тайник, и очень хорошо устроенный. Но признаков того, что здесь имеется руда, я не вижу.

— Ты что ж, полагаешь, что золото и серебро лежат прямо сверху на земле, как камешки? Как новенькие доллары, готовые к твоим услугам? Нет, сэр, сокровища так не валяются. Чтобы ими завладеть, надо немало потрудиться. Но пусть эти мошенники хитрят сколько душе угодно, мы их перехитрим.

Судья тщательно осмотрел место и занес в свою записную книжку все приметы, по которым он мог бы найти его вновь уже один, без Ричарда, после чего кузены снова сели на коней.

Выбравшись на дорогу, они разъехались каждый по своим делам: шериф — чтобы созвать двадцать четыре человека присяжных, «честных и надежных», для предстоящего в ближайший понедельник судебного разбирательства, а Мармадьюк направился к дому, погруженный в размышления о том, что увидел и услышал в течение утра.

Когда судья добрался до того места, откуда дорога начинала спускаться в долину, он на мгновение остановил взгляд на той же картине, что всего десять минут назад показалась такой отрадной Элизабет и Луизе, только что выбравшимся из леса.

Но судья глядел на эту картину, не видя ее. Он бросил поводья, предоставив уверенно ступавшему коню самому выбирать дорогу.

«Да, быть может, Ричард прав,— думал он.— Я позволил своим чувствам взять верх над разумом, когда ввел к себе в дом совершенно незнакомого человека. Но здесь, в наших краях, привыкли относиться к людям с доверием. Я вызову Кожаного Чулка, расспрошу его и узнаю правду».

И тут судья заметил, что впереди него спускаются с горы его дочь и Луиза Грант. Он пришпорил коня, рагнал девушек, соскочил на землю и повел коня на поводу по узкой тропе.

Пока отец с глубоким волнением выслушал рассказ Элизабет о происшедшей в лесу страшной драме, которую ей и ее подруге только что пришлось пережить, все мысли о рудниках, законных правах собственника земли и расследованиях совершенно вылетели у него из головы. И, когда образ Натти вдруг снова мелькнул перед судьей, он подумал о старом охотнике уже не как о нарушителе закона, но как о спасителе своей дочери. 

Взвесив все преимущества жизни в доме судьи Темпла, почтенная Добродетель почла за благо забыть рану, нанесенную ее гордости, и продолжала выполнять свои прежние обязанности. Именно ее и отправили с Луизой в скромное жилище, громко именуемое Ричардом «резиденцией священника», и девушка, ослабевшая от пережитых страхов, была передана попечению отца.

Мармадьюк с дочерью больше часа просидели вдвоем, запершись в комнате, и мы. не желая вторгаться в святая святых отцовской и дочерней любви, не будем излагать здесь их беседу. В момент, когда занавес снова открывается перед нашим читателем, судья шагает по комнате, во взгляде его грусть и нежность, а дочь сидит, откинувшись на диване, щеки у нее пылают, в темных глазах стоят слезы.

— Да, помощь подоспела вовремя, дитя мое,— проговорил судья.— Так, значит, моя мужественная Бесс не покинула подругу в беде?

— Надеюсь, меня нельзя упрекнуть в предательстве,— ответила Элизабет,— хотя, сказать по правде, бегство едва ли могло спасти меня, даже если бы я на это решилась. Впрочем, у меня и мысли такой не было.

— О чем же были твои мысли в те страшные минуты, моя дорогая?

— О звере, только о нем!— воскликнула Элизабет, закрывая лицо руками.— Я ничего не видела, ни о чем не помышляла, кроме как о свирепой пуме, которая все время была у меня перед глазами.

— Но, благодарение богу, ты осталась цела и невредима, дорогая, и не будем больше возвращаться к страшным событиям. Я никак не предполагал, что в наших лесах еще водятся такие звери. Значит, все же случается, что, понуждаемые голодом, они приходят издалека, и...

Громкий стук в дверь не дал ему договорить. Судья крикнул, приглашая войти, дверь отворилась, и на пороге появился Бенджамен. Вид у него был довольно хмурый, как видно, он и сам понимал, что сообщение его будет не ко времени.

— Там внизу сквайр Дулитл, сэр,— начал дворецкий.— Он уже давненько курсирует у входа, будто насчет какого-то там стекла, но на уме у него, видать, другое, и он так и рвется сюда, чтобы все это вам выложить. Я ему объяснил, что сейчас не время ему пришвартовываться,— судья, можно сказать, вырвал дочь прямо из пасти льва! Отчаливай, говорю я ему! Но вам, сэр, ведомо, как назойлив и пронырлив этот красавчик, черт бы его побрал! Я не пускаю, а он знай себе берет курс на дверь. Ну, тут я вижу, делать нечего, и пошел доложить о нем вашей чести.

— Вероятно, его привело ко мне неотложное дело, что-нибудь касательно предстоящего судебного заседания; оно ведь уже не за горами.

— Во-во, сэр, попали в самую точку! Сквайр надумал подать жалобу на Кожаного Чулка. А мне сдается, что из них двоих порядочным можно назвать как раз старого Натти Бампо. Хороший старик и острогой орудует так, будто с «ей в руке и родился.

— Жалобу на Кожаного Чулка? — воскликнула Элизабет, приподнявшись на диване.

— Успокойся, дитя мое. Какие-нибудь пустяки, уверяю тебя. Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Поверь мне, Бесс, я не дам в обиду твоего спасителя. Впусти мистера Дулитла, Бенджамен.