Фу ты, заботливый нашелся! Постой-ка...
– Точно! Неделю назад, у лагерного частокола...
Замер я, застыл, забыв на миг даже, где я – и с кем. Троянская стрела перебила мне кость, когда Гектор прорывался к нашим кораблям... А я даже не хромаю!
– Эней, а... а ты?
Ведь я знаю, что такое удар копья в бок!
– Зажило, – равнодушно бросил он. – Давно уже...
То ли сырость, то ли холодный пот на лбу... У людей такого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
...И снова никто даже не удивился.
Тьма внезапно пахнула жаром, кипящая чернота забила горло.
– Пойдем, Диомед, рассвет скоро... Тут еще один поворот. А потом...
Не успел договорить Анхизид. Сгинула тьма. Расступилась. Неровный желтый огонек...
– Тс-с-с-с...
Мы прижались к стене, превратились в мокрый осклизлый камень. Я привычно потянулся к рукояти меча... Пусто! Ах ты, Гадес, внизу, у стен, оставил!..
...Неровный желтый огонек был уже совсем рядом. Из дрогнувшей темноты медленно проступило лицо.
Старое.
Страшное.
Знакомое...
Худая сгорбившаяся старуха медленно прошла мимо нас, даже не заметив. Бронзовый светильник дрожал в узловатых пальцах, желтые огоньки плясали в пустых, подслеповатых глазах. Призрак Елены исчез во тьме...
...И это все – ЭТО ВСЕ! – из-за НЕЕ?!!
– Хворает бедняжка, – сочувственно вздохнул Эней. – И ночами не спит...
...Маленькая женщина в легком голубом гиматии стояла на ступенях. Ветер играл золотистыми волосами...
Раскрылись рты, выстрелили жарким потом ладони, звякнул о камень чей-то венец, с головы соскользнувший.
...Маленькая женщина улыбнулась, кивнула, чуть поправила золотые пряди...
На пустой улице я долго глотал свежий ночной воздух. Как хорошо выйти из Аида... Если бы еще не этот заботливый рядом! И если бы этот заботливый хотя бы помалкивал!., .
– Мама не понимает, Диомед, – за что? Почему ты...
Я только отмахнулся. Да при чем здесь наши мамы?.. И тут только дошло... Его МАТЬ не понимает. ОНА не понимает!
– За что ты ЕЕ так ненавидишь? ОНА мне все рассказала, Тидид. Та девушка, твоя девушка, умоляла МАМУ забрать ее. Умоляла! Жребий бросали трижды, и каждый раз...
Захотелось схватить его – ЕЕ сына – за горло. Захотелось завыть, заорать...
– Ты... Ты ее очень любил, да? Я... Я так сочувствую тебе, Диомед! Это.. это ужасно!
Эней Анхизид плакал... Разжались пальцы, стиснутые в кулак.
...В эту ночь небо над Троей было самым обычным. Терлись о Гиперборейскую звезду наивные Медведицы, грели друг другу бока эфиоп Кефей и Кассиопея-царица, грозно вздымал палицу дядя Геракл, с неслышным лаем гонялись друг за другом Псы... Белое око Афродиты горело над самым горизонтом. Туманился взгляд Пеннорожденной, словно и ОНА вытирала слезы.
Не понимала...
А долго ли плакала мама – моя Мама! – над теми, чья кровь окропляла ЕЕ алтари? А долго ли плакал я над Уастис, царевной ливийской? Да вспомнил бы я о ней, если б остался... стал Дамедом-давусом?
МЫ не понимали...
– Чего такие веселые, а?
Серый рассвет, еще неуверенный, робкий. Над предгорьями Иды – серое пустое небо. На серой лесной дороге – сонные гетайры (всю ночь меня прождали у тайной тропы)... и два ухмыляющихся орла.
Екнуло сердце.
– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид!
– Здесь, ванакт!
Руки на бедрах, ноги на ширине плеч. В глазах даймоны пляшут, радостные.. наглые.
Пора было возвращаться в лагерь. Троянским дозорным незачем видеть нас здесь, у Хеттийских ворот, но... Ох, чуял я! Чуял!
– А вопрос можно, дядя?
Хотел рыкнуть (нашли время!)...
– Какой?
– Дядя Диомед, а что в Аргосе пропало, когда ты летнее испытание сдавал?
Скалит зубы негодник Киантипп. Весело смеется Амфилох-младший.
– Вы что?!.
Расступились. Все еще не веря, я шагнул вперед... ...Темное старое дерево, равнодушный спокойный лик, отполированное острие короткого копья. Палладий – сердце Крепкостенной Трои.
– Шумнули, значит? – все еще сдерживаясь, вопросил я.
– А что, назад отнести?
– Да вы чего, обалдуи?!! – заорал я, распугивая всех троянцев в округе. – Вы понимаете, что натворили?!!
Переглянулись.
– А как же, дядя! Теперь им всем и конец!
Выдохнул я, снова вздохнул. А ведь правда!
* * *
Только спустилась с небес розоперстая Эос... Только спустилась с небес розоперстая Эос, так чуть подале не скрылась – в безвидную глубь Океана. Страшно бедняжке – давно уж подобного ора слыхивать не приходилось. Выли от горя трояне, стены градские и башни рыданьями все сотрясая. Радости крик над ахейскими реял шатрами. Прочь убирайся, Морфей! До тебя ль, коли чудо случилось? Боги великие Трою хранить не желают. Мощные! Все им по силам, и диво они сотворили. Дланью своею Палладий, что город Приамов верно хранил, дар Афины, ступающей твердо, Градохранительной Девы, из Трои сей ночью исхищен. Воля богов Олимпийских! Не сдюжить теперь Крепкостенной!
– По-о-бе-е-да-а-а-а-а-а-а-а!!!
– Так чего, Диомед, сдадутся?
– Знаешь, Капанид, уже и сам верить начинаю. Хотя... – Эх, жаль! То есть здорово, конечно... А я уже башню осадную собрался строить. Большую, как под Аскалоном. Человечка одного нашел, мастера, Эпеем кличут. Там у нас «Бык» был, а здесь... м-м-м... «Конь»!
– А мы, Сфенел, башню все-таки построим. Сдадутся – мы твоего «Коня» тут оставим. На память.
– ...Слушайте, слушайте! Приам, ванакт Трои, просит мужей ахейских воздержаться от боя, ибо желает вопросить богов...
– Что, опять ходют, Мантос?
– Э-э, все шутишь, ванакт Диомед? А я тебе вот что скажу, родич. Почему мы этого чужака поймать не могли, а? А вот почему: три шатра рядом стоят, близко совсем. Твой шатер, Сфенела-басилея шатер и Эвриала-басилея шатер. Из шатра он выходит, понимаешь? Нас видит – и назад! Умный такой, да?
– Ну, тогда все ясно. Это богоравный Эвриалот своих девок прячется.
– По-о-о-о-обе-е-е-е-да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
СТРОФА-II
На Фимбрийском поле, на поле Гекатомбы, тишина. Спряталась Кера, недоумевая, отчего это никто не услыхал ее зова. Даже вороны улетели, возмущенно помахав нам крыльями. Некому клевать, некому вырывать еще теплые глаза.
Не первый раз тихо. Не первый раз хрупкое молчание повисает над окровавленной землей. Но сегодня тишина какая-то особенная, странная. Словно толстая слюда легла поверх людских криков, заглушив их, спрятав. А где-то близко все равно идет бой, и эта пустая равнина ненастоящая, она – тоже обман.
Тихо на поле Армагеддона. Но это на поле...
– Ни за что! Хитрят, сволочи, время тянут!
– Ворота ломать! Скейские, Хеттийские!.. Тараном!
– Да я стену кулаком прошибу!..
– А я даже не кулаком!..
Давно так не ругались! А как тут не поругаться?
– Да сдадутся они, куда денутся? Все, жила у Трои лопнула!
– Хватит, навоевались, стольких положили!..
– Согласиться! Пусть своих баб... напоследок, пока мы сами до их баб не добрались!..
Шатер Агамемнона. Военный совет. Ругань.
– А почему Приам четыре дня попросил? Почему четыре? Не три, не семь, а? Нет, хитрит, козел старый!
– Против, против! Не давать перемирия! Я и сам против. Троянцы предложили подождать – четыре дня и четыре ночи. Очень им нужно богов вопросить. Оно, конечно, дело полезное...
– Да за эти дни мы сами сопьемся!..
Вот именно. Победа была близка, она шелестела крыльями над самым ухом. Но – не ухватишь. И вправду, хитер ванакт Приам! Не осталось у него союзников, воинов, даже сыновей почти не осталось, теперь вот и Палладия боги (ух, боги!) Трою лишили.
...Но жив Парис. Но есть еще НЕЧТО. А ведь Приам получит четыре дня. Целых четыре дня! Не в первый и не в десятый раз приходится заключать перемирие с врагом. Куда деваться? Вначале многие (тот же Любимчик!) предлагали не давать врагу передышки, давить, переть напролом. Много бы они навоевали среди сотен неубранных трупов! Но сейчас – иное дело, и это ясно всем. Мы все-таки додавили их, мы их победили, мы разогнали полчища, мы подошли к стенам.
