Сквозь сон – шум непонятный. Сквозь сон – голоса. И даже не проснувшись, даже глаз не открыв, понял...
– Беда, Тидид!
Приподнялся, плащ откинул, сел.
– Что?.. Кто?
Возле костра – все трое. Сфенел, Эвриал, Фоас. На бледных лицах – красный отсвет, словно пламя Гадеса на миг прорвалось из-под земли.
– Паламед. Агамемнон и Одиссей убили Паламеда...
«...ОНИ будут воевать чужими руками, человеческими». «...Агамемнон служит ИМ, даже не понимая этого. Мой родич Одиссей назвал цену, и его купили. Я думал, что с НИМИ можно иначе... на равных. Я был дураком, Тидид. Мы умрем. Я не вернусь...»
Вы оба были правы. Сияющие, мои братья по великому знанию, знанию о Номосах и Едином! ОНИ воюют чужими руками, Чужедушец! ОНИ не простили тебя, Эвбеец!
– Ты, понимаешь, Тидид, что сейчас начнется? Паламед был сыном Навплия, теперь Эвбея выйдет из союза, переметнется к Приаму, нас окружат с моря!..
Если бы только это. Смуглый, если бы только это! Когда ИМ надоест воевать чужими руками, Паламеду уже не стать рядом со мной плечом к плечу...
Рассказывали долго, перебивая друг друга, споря, а я только усмехался – горько, безнадежно. Все как в той байке с хитоном: то ли он хитон украл, то ли у него хитон украли, но что-то с хитоном точно было! Паламед, наследник всемогущего Навплия, предает нас за мешок золота? Да этим золотом на Эвбее улицы мостят! Видать, не поделили Лаэрт Итакиец и Навплий Эвбеец, старые пираты, наше винноцветное море. Это и есть твоя «война по-человечески», хитромудрый Одиссей?
...Или просто ОНИ приказ отдали?
– Кто предатель, зачем предатель, за сколько предатель – это теперь в Гадесе разберут, – наконец рассудил мрачный Фоас. – Ну, пусть Одиссей прав, трижды прав, семь раз прав. Пусть даже Паламед нас продал, родину продал, дедову могилу продал, да? Что делать нужно, родичи? Судить нужно, войско собрать, свидетелей пытать-допрашивать. Вдруг оговорили хорошего человека, а? А тут никого не позвали, накинулись, камнями побили, понимаешь! Давай, Тидид, народ собирать, всех собирать, Агамемнона судить, за убийство судить...
...И встанут микенцы в рогатых шлемах вокруг своего вождя, и ударит медь о медь, , и рассмеются троянцы за Скамандром, и расхохочутся ОНИ на Олимпе, запах свежей крови чуя. Нашей крови – крови Гекатомбы.
– Молчать! – решил я. – Не время сейчас. Потом, если выживем...
Дураки под предводительством дурака в Кроновом Котле...
* * *
Беда не приходит одна, а все с детишками. Пришла беда – отворяй ворота. То не беда, что возле дома – лебеда, вон храмы горят – и то боги не шумят...
– Я, Нестор Нелид, конник геренский, старейший меж вами, прошу сверх доли двудонный кубок из золота, посеребренный внутри, с пластинами и голубками!
– Да не будет тебе отказа, богоравный Нестор...
Век бы мне на это сонмище-эклессию не ходить! Но все-таки пошел. Думал, соберется войско на площади возле шатра Атридова, о деле заговорит, тут и самому словечко вставить можно. Да только где там! Вышел Зевс-Агамемнон, посохом Пелопсовым махнул, бородой козлиной тряхнул, добычу делить принялся. Самое время нашел!
Кое-кто хмурится, кое-кто от радости прыгает (вон Терсит-дядюшка в первый ряд пробился!), а кое-кто просто лясы точит. О том, как Паламед-изменник в котлы с кашей яд подсыпал, о том, что пришлось-таки Агамемному Хрисову дочь отцу вернуть, дабы мор прекратить.
...Лучше бы ямы выгребные вычистил, богоравный! Я уже повернулся, чтобы уйти (и без меня дядюшка Терсит обойдется!), так не дали. Эвриал Смуглый не дал. Сам же виноват, трезенец, сломал ось у моей колесницы, пока возле Скамандра геройствовал, Диомеда из себя строил. А теперь пристал: попросим новую, самую лучшую, адрамитской работы, ведь не откажут Аргосу!.. Махнул я рукой. Колесница так колесница, адрамитской так адрамитской...
– Доля симийцев! Трехкорабельный жребий!
– Я, Нирей Харопид, наследник басилевии Сима, прошу сверх доли сей дивный шлем с рогами бычьими...
Вот и стою, столб нетесаный изображаю, на дядюшку Терсита смотрю (ох, зря не удавил!), на остальных, все они тут...
...А ведь прав Подалирий, Асклепиев сын! Не узнать нашего Лигерона. Уехал мальчишка – муж зрелый вернулся. Седой... Только улыбка прежняя – детская, веселая. Меня заметил, рукой махнул, засмеялся. Видать, и вправду рад!
Сжалось сердце на миг, на капельку воды из клепсидры. Не пережить тебе Трои, малыш! Копье пощадит – старость догонит. Закроет десятилетний старец усталые глаза...
Что ВЫ делаете с нами, сволочи?!
– Доля Аргоса! Восьмидесятикорабельный жребий!
Ну, наконец-то!
– Я, Диомед Тидид, ванакт аргосский, сверх доли нашей законной прошу колесницу адрамитской работы...
Переглянулись богоравные, войско переглянулось. Кивнул Зевс-Агамемнон, этак незаметненько...
– Да не будет тебе отказа, славный воитель Диомед!.. Да не будет!..
Ну, еще бы! Вон Асклепиады-затейники дюжину пленниц попросили – от запора лечить, не иначе. И то не отказали.
Щелкнул я Эвриала по носу его черному, рукой махнул. Пошли, губитель колесниц, все равно на новой сам ездить буду, тебя не пущу. Показал мне богоравный Менестид язык (черный!). Мол, сам возьму, и спрашивать не стану.
Сомкнулась толпа за нашими спинами...
– Мое!
– Я вождь вождей, ванакт Микен!..
– Мое!
Что такое? Словно Дий громом грянул, да не простора на два голоса. Первый голос-гром – понятно кто («Я вождь вождей!»), второй...
– Мое-е-е!!!
Неужто малыш Лигерон? Ого, ну и голосина!
– Я повторяю!.. в последний раз!.. прошу сверх доли...
– Мое! не по правилам!
– Я повторяю...
– А я обещал! Честное слово!
– Мальчишка! Как ты смел раздавать обещания до дележа?!
– Мое!
Никак уже дерутся?
Да-а-а... Как говаривал бедный дядя Эвмел, муза, воспой...
Муза, воспой богоравного дурня, который с глупым мальчишкой повздорил, да так разругался, безумный, что помирить не смогло их и целое войско. Лаялись смертно, а после мальчишка, обиду больше не в силах снести, перед богами поклялся: в бой не идти и в шатре пребывать, ожидая кары всевышней обидчику. Что же причиной тут стало? Некая дева задастая – уду обоих чесался! Смейся и плачь – зад отвислый войны им важнее. Что же тут скажешь? Свершилась Зевесова воля!
Седой малыш плакал. Плакал, утирал слезы огромным кулачищем, размазывал по небритым щекам.
– Нет, нет, не хочу! Не пойду! Пусть без меня умирают. Все умирают! Все! Вы хитрые, вы долго проживете, вы домой вернетесь, да? Не выйдет, дядя Диомед, не вернетесь. Я умру – и вы умрете!
Плакал седой мальчишка, лавагет Великого Войска, непобедимый Лигерон Пелид, прозываемый также Ахиллом. И пусты были для него мои слова. Я уже понял: дело не в толстозадой пленнице, которую увел в свой шатер дурак Агамемнон. Точнее, не только в ней. Малыш понял, что смертен. И понял, КАК смертен.
– У вас у всех много жизней, дядя Диомед! Много! А у меня ничего больше не будет! Я что, много прошу, да? Я что – жадный? Один раз попросил...
У обреченного больного ребенка отобрали игрушку. И что теперь говорить о войне, о том, чтобез Лигерона нам придется туго, поскольку полюбила его Паника-дочка на страх троянцам, что всем остальным станет не по себе перед лицом Таната, что отказ лавагета идти в бой – это развал войска...
– Ты не должен меня уговаривать, дядя Диомед! Не должен! Вот дядя Одиссей...
– Кто?!
От неожиданности я вскочил. И тут Любимчик?
– Да! – шморгнул носом непобедимый герой. – Он меня любит, да! Он правильно говорит: не ходи в бой, не надо, злые они все, плохие... Ой, он же просил никому не рассказывать!
– Ничего, – вздохнул я. – Считай, что у меня уши заложило.
...А здорово у Любимчика получается! Паламед убит, Лигерон отказывается воевать, в лагере – смута. И это за пару дней! Так сколько там Атрид обещает за голову Приамова лазутчика?
