Никогда таким Атрида-Зевса не видел. Пьян? Пьян, конечно, но не в этом дело. Словно болит у него, у Атрида, все нутро. Болит, огнем горит.

...А ведь права богоравная Айгиала, ванактиса аргивянская! Если так дальше пойдет, недолго Агамемнону, зазнайке носатому, над войском начальствовать. Да только если в Авлиде начнется мор (а то и резня!), Аргосу тоже не поздоровится. Слишком долго мы эту войну готовили, чтобы так бесславно сгинуть! Дорийцы-дикари только и ждут...

– Они не выпустят... Они требуют...

– Свадьба, – осторожно напомнил я. – Твоя дочь и малыш Лигерон. Зачем, Атрид? Завтра же поднимем войско, в море искупаем, на корабли посадим. А свадьба...

– Свадьба?

Застонал Агамемнон, зимним медведем со скамьи слез.

– Свадьба?! Вот свадьба! Вот! Вот! Вот!!!

Критскую амфору – вдребезги! Кратер – тоже вдребезги. Не подалась только чаша серебряная. ...Врезала тяжелая подошва по чаше.

– Это не свадьба, Тидид! Я соврал! Всем соврал: жене, Лигерону, Одиссею – всем! Они требуют мою дочь, мою Ифигению! В жертву требуют, понял? Понял?!

Похолодели пальцы. Понял... И раньше бы понял, просто слушал плохо.

ОНИ не выпустят. ОНИ требуют.

Кронов Котел, Кронова ловушка. Три года – три дня. И нас не выпустят из Авлиды.

...Черный Котел – бездонный, безвидный. Желтый глаз над бездной. Шутка Крона-мертвеца. Мы в Котле – бессильные, беспомощные. Но ИМ этого мало, нас, людишек-хлебоедов, надо сделать еще слабее, еще беспомощнее, унизить, поставить на место. А еще ОНИ хотят нашей крови – много крови, много!

ОНИ жаждут...

– Я ничего не могу сделать, Тидид! Ничего! Ничего!..

Я понял – правда. Ничего не сделать. ОНИ сильнее.

«...Бойся богов, Диомед! Бойся!»

Ударил в глаза горький от перегара воздух. Зашумела где-то рядом невидимая река. Плещет, плещет...

– Тидид, да ты чего? Ты чего молчишь? Что случилось-то? Ты же синий весь. Черный, как Эвриал! Что тебе Агамемнон сказал? Вы чего, поругались, да? Да не молчи ты, Тидид!..

Плещет, плещет...

* * *

Охрип от усердия глашатай, осип, гладкие словеса повторяя. Гладкие, скользкие, липкие. «Разумно отдать одного из народа...» И все хвалит, хвалит «непоборных». Хоть бы глотка у него, козлоголосого, лопнула! Да где там...

– Э-э, брат Диомед! Пусть режет! Дочку режет, да! Маму режет, да! Жену, да! Своя семья, хочу – режу, да?!

Девочка в белом пеплосе шагнула к алтарю... И ничего уже не сделать. Я пытался. И другие пытались.

Девочка в белом пеплосе...

ОНИ вновь показали, что сильнее. ОНИ вновь взяли нас за горло. И мы хрипим, хрипим – от гнева, от пьяного (жертвенного!) восторга. Какая разница? Сейчас жрец возьмет кремневый нож.

Девочка в белом...

А если бы у алтаря стояла моя дочь? А если бы Амикла?

Девочка...

Нет, не могу смотреть!..

– Боги! Великие боги! Ее забрала Артемида!

– Афина!

– Зевс-Громовержец, отец благой, внемли с высот эфира...

– Жертва принята!!!

– Знамение!

– Вперед, на Трою!..

Плещет река, отдается дальним хохотом. ИМ весело. ОНИ сыты. Первая кровь Гекатомбы. На Трою! Так вознесем же хвалу непоборным богам Олимпийским!

АНТИСТРОФА-I

– На брюхо, богоравный! Ишь отъел! – прошептал я. – На брюхо!

Засопел Капанид, брюхо свое среди травы пристраивая. А ведь отъел-таки! То ли дело Фоас! Нырнул в траву ужом, затаился, не видать его, не слыхать. Курет!

Лежат богоравные в траве на равнине Фимбрийской, у самых стен Трои Крепкостенной, на солнышке утреннем греются.

Разведка!

Хорошая вещь – перемирие! Полезная... А еще более полезная вещь – мой шлем с нащечниками и забралом. Нарядил я в него Эвриала, а заодно свой старый панцирь надеть заставил. Хороший Диомед получился! Смуглый, правда, но – ничего!

– Капанид, что видишь?

– Ну-у... Ворота, стало быть, эти... Скейские. Стены, вдоль стен дорога, левее и ближе – курган...

Ведет Диомед Смуглый переговоры с самим Гектором-лавагетом, вождем троянским. О том о сем, неспешно, серьезно. На силу нашу намекает (ведь все-таки высадились мы в Сигейской бухте! с первого раза!), на миролюбие опять же (отдай, Приамид, Елену, все прощу!).

– ...Стены в... три роста, с зубцами, пять башен... А мы тут, в траве. Возле самой Трои, возле белых скал Идских предгорий. Можно было, конечно, в открытую подойти – перемирие все-таки. Только вот в открытую все не посмотришь, не дураки же они там, в этой Трое!

– Фоас?

– Э-э, брат Диомед! Умно эту Трою строили, умно стенами обносили. И не обойдешь – слева гора, справа гора, подъем крутой, понимаешь. Колесницы не пройдут, в панцирях тоже не пройдут, только наши куреты и пройдут...

Прав мой родич чернобородый – умно строили. Не окружить Крепкостенную, не отрезать. Только тут, на Фимбрийской равнине, от мыса Ройтейон до отрогов Иды, можно развернуться. Да и то с оглядкой – река, желтый Скамандр, да еще холмы. Так что вся война – вдоль дороги, той самой, что из Скейских ворот выползает. Беги по ней, мчись, шмякайся рожей о стены! Но дело даже не в стенах – и не такие проламывали...

– А народу-то сколько! Целую Азию нагнали, понимаешь!

Вот об этом-то вся и песня...

Пылью пахнет трава, кровью пахнет. Дорого далась на высадка, дорого заплатили мы за первый день. Близка Кдег костенная – да не достать!

– Месяц работы, а, Тидид?

– Чуть побольше, – прикидываю я. – Если повезет Много их, ребята. Это будет не осада, запомните! Будем резаться в поле, пока не прогоним, не оттесним всю эту толпу к стенам. А потом я вам Трою за три дня возьму!

Только в сказках чудо-герои с ходу, с разбегу вышибают крепостные ворота ударом эмбаты. На войне, не в сказке, чудо-герои порой и на брюхе лежат. Вот и лежим мы на брюхе. Смотрим.

Разведка!..

Хорошо, когда можно ни о чем не думать – только о войне. Песчаный берег Сигея, черные туши кораблей, словно выброшенные на берег дельфины, стук топоров по всему огромному лагерю. Летит душистая щепа, острятся колья, режут лопаты послушную твердь. А завтра – новый бой...

Быстро песню сложили!..

Люблю войну. Не за кровь, не за груды трупов – за ясность! Вот он, враг, на холме, у серых башен Крепкостенной, честный враг, бьющий в грудь, не в спину. И не надо сомневаться, не надо выбирать. Строй лагерь, врывай в землю частокол, готовь оружие, ори песню.