Литмир - Электронная Библиотека

Подчинение мужу стало для жены горьким, но необходимым лекарством, поскольку Бог не просто наказывает за преступление, но, прежде всего – исцеляет болезнь, врачует повреждение, нанесенное грехом. А поскольку болезнь проявила себя именно в стремлении жены к господству над супругом, Господь предусмотрительно оградил ее от возможных рецидивов этого синдрома властолюбия и вверил попечению мужа. Поэтому определение – «… той тобою обладати будет» никак не противоречит равенству чести и тождеству природы, ничуть не унижает жену и нисколько не возвышает мужа.

Предположим, родители оставили дома двух мальчишек-близнецов, строго настрого запретив им играть со спичками. Но ведь огонь – это же так интересно! И вот, один из них, нарушив родительский запрет, все же попробовал разжечь костер на паркетном полу… В результате – случился пожар, квартира сгорела, дети чудом остались живы. Да, конечно, второй мальчик тоже виноват. Да, ему так же хотелось посмотреть на огонь, и он тоже сидел у того злополучного костра. Но все же запалил его не он, а его не в меру инициативный братец. И стоит ли удивляться, что с тех пор родители поручают братишке присматривать за незадачливым пиротехником, хотя они и равны во всем, похожи как две капли воды и даже хромосомный набор у них одинаковый?

Жена захотела быть первой, и поэтому стала второй. Не ущербность природы оказалась причиной ее подчиненности, а стремление к господству над мужем, которому Господь и поручил ограничивать ее властолюбие, сберегая ее от различных бед, происходящих от жажды власти. Иоанн Златоуст пишет об этом так: Вначале Я, говорит Господь, создал тебя равночестною мужу и хотел, чтобы ты, будучи одного с ним достоинства, во всем имела общение с ним, и как мужу, так и тебе вверил власть над всеми тварями. Но из-за того, что ты не воспользовалась равночестием как должно, за это подчиняю тебя мужу.

Награда или обязанность?

Можно очень долго и грамотно рассуждать о неправильностях феминизма, критикуя его с самых разных позиций, например – с библейской. И, наверное, эти рассуждения будут во многом справедливыми и верными. Но все же есть в подобного рода критике уязвимое место, о котором сторонники патриархального уклада не очень любят вспоминать. Да, конечно, современная женщина во всем стремится быть равной мужчине, более того – в чем-то она его даже перегнала. Да, такое положение дел противоречит Божьему определению и с христианской точки зрения является ненормальным. Только вот, виноватой во всех этих несообразностях почему-то принято считать исключительно женщин с их неуемной инициативой и жаждой независимости. Мужчины же в газетных и телевизионных спорах о «гендерном вопросе» зачастую вообще бывают представлены как пострадавшая сторона.

Но ведь если после грехопадения властолюбие стало для женщины фактором повышенного риска, если Сам Бог поручил мужу заботиться о жене и оберегать ее от излишних проявлений самостоятельности, значит и спрос за ее состояние и поведение, в первую очередь – с него. И то, что в современном мире женщины во многом потеснили мужчин, является лишь констатацией печального факта: мужчина потихоньку перестает соответствовать задаче, возложенной на него Богом, перестает быть для жены главой и уступает ей в семье и в обществе место, которое должен был занимать сам. Почему так получилось – тема для отдельного большого разговора, но очевидно, что обвинять в сложившейся ситуации одних лишь женщин было бы нечестно с любой точки зрения, а уж с библейской – и подавно.

Господство над женой, данное мужу после грехопадения, вовсе не было наградой – ну за что можно награждать того, кто и сам согрешил? Это, скорее – серьезная обязанность, необходимость принимать в семье решения и нести бремя ответственности не только за себя самого, но и за свою любимую половинку, за свое прекрасное ребрышко, за ту, которая – плоть от плоти твоей.

Когда в походе один из путешественников вдруг подворачивает ногу, а другой, облегчая ему дальнейший путь, берет на себя часть его груза, разве есть в этом что-то унизительное для пострадавшего? Нет, конечно! И если муж именно так понимает слова Библии о своем господстве, тогда и для жены не может быть ничего унизительного в подчинении тому, чьей любви и заботе вверил ее Сам Бог.

Слезы, летящие к небу - i_002.png

Рога и копыта

Слезы, летящие к небу - i_003.png

Что имеет в виду современный неверующий человек, когда говорит «я был взбешен» или «меня это бесит»?

Наверное, в большинстве случаев – просто крайнюю степень раздражения. И хотя корневая основа подобных слов ясно указывает на их происхождение от слова «бес», сегодня это мало кого может смутить. В рецензии на новый спектакль пресса восторженно сообщает, что премьера прошла «с бешеным успехом», тинэйджеры пишут в своих сетевых дневниках, как они «классно побесились» на рок-концерте, а ветеринары делают домашним животным прививки «от бешенства».

Столь безразличное отношение к употребляемым словам легко объясняется простым, но печальным фактом: к сожалению, люди сегодня очень плохо представляют себе, кто же это такие – бесы. Откуда они взялись, какими качествами обладают и стоит ли отождествлять себя и окружающих с этими существами, пусть даже всего лишь на уровне фигуры речи?

Для людей, не склонных к чтению религиозной или оккультной литературы, едва ли не единственным источником знаний о бесах становится литература художественная. И тут с некоторым недоумением приходится признать, что даже в произведениях классиков описание нечистых духов весьма противоречиво, неоднозначно и, скорее, сбивает читателя с толку, чем помогает разобраться в сути дела. Писателями создана целая галерея различных образов, весьма непохожих друг на друга. С одного фланга в этом ряду стоят фольклорные изображения беса в произведениях Н. В. Гоголя и А. С. Пушкина. В этой версии бес представлен как нелепое и бестолковое существо с противной наружностью и настолько низким интеллектом, что даже простой деревенский кузнец легко подчиняет его себе, используя в качестве транспортного средства. Или же, вооружившись куском веревки и парой незатейливых мошеннических трюков, злого духа запросто обводит вокруг пальца известный пушкинский персонаж с красноречивым именем Балда.

На противоположном фланге галереи литературных бесов – булгаковский Воланд. Это уже едва ли не всемогущий вершитель человеческих судеб, средоточие интеллекта, благородства, справедливости и прочих положительных качеств. Человеку бороться с ним бессмысленно, поскольку, по Булгакову, он практически непобедим, ему можно только с благоговением подчиниться – как Мастер и Маргарита, или погибнуть – как Берлиоз (а в лучшем случае – повредиться рассудком, как поэт Иван Бездомный).

Две эти крайности в литературном изображении бесов, естественно, формируют у читателей такие же крайности и в отношении к изображаемому. От полного пренебрежения пушкинскими бесенятами-недотепами как – безусловно сказочными персонажами, до полной уверенности в реальном существовании Воланда-сатаны, суеверного ужаса перед его могуществом, а иногда и прямого поклонения духам тьмы.

Ничего удивительного тут нет, сила художественного произведения в том и заключается, что талантливо выписанный автором литературный герой начинает восприниматься нами как – настоящий. В Лондоне, например, существует вполне реальный музей, посвященный вымышленному сыщику Шерлоку Холмсу, а в Советском Союзе настоящие городские улицы называли именем пламенного революционера Павки Корчагина, ничуть не смущаясь его стопроцентно литературным происхождением.

Но в случае с художественным образом бесов мы имеем принципиально иную ситуацию. Дело в том, что даже в пространстве литературного произведения духовный мир существует не в рамках человеческой истории, а как бы параллельно ей: его обитатели в художественных произведениях не стареют, не умирают, вообще не подвержены влиянию времени, они всегда находятся рядом с человеком, в какую бы эпоху он не жил. И если предположить, что у вымышленных персонажей того же Михаила Булгакова существуют реальные прототипы в духовном мире, то следует признать, что читательский восторг и преклонение перед Воландом очевидно выходят за рамки литературной проблематики. Здесь возникают уже гораздо более серьезные вопросы – например: в какой степени образ беса, созданный художественным воображением писателя, соответствует духовной реальности? Или – насколько безопасно для человека отношение к бесам, сформированное их литературными образами? Очевидно, что на эти вопросы литературоведение ответить уже не может. И, поскольку в европейскую литературу бес перекочевал из христианской религиозной традиции, разумно было бы выяснить – что же говорит об этом существе христианство?

3
{"b":"214439","o":1}