И тут произошло неожиданное: Нина Михайловна, маленькая, седая женщина, ухватилась за перекладину лестницы и полезла вверх за своим учеником. Зрители, не успевшие уйти, замерли на полдороге: два человека лезут по верёвочной лестнице, чтобы под куполом цирка показать непредусмотренный программой номер. Почему же не светят прожектора и весёлый цирковой оркестр не играет галоп? В цирке установилась напряжённая тишина, как перед исполнением самого трудного номера…
Верхолаз не оглядывался и не видел, что следом за ним взбирается учительница. Только чувствовал, как вздрагивает лестница — самая высокая в его жизни. А учительница спешила. Тяжело дыша, стараясь не смотреть вниз, она поднималась всё выше и выше, не отставая от маленькой фигурки Верхолаза. Она не думала об опасности и не рассчитывала свои силы. Ею двигало одно чувство: догнать, заслонить собой, обезопасить. Так они карабкались по верёвочной лестнице — ловко и решительно каждый к своей цели.
В это время в напряжённой тишине раздался спокойный мужской голос:
— Эй, на лестнице, держись крепче!
И лестница стала медленно опускаться. Она как бы превратилась в лифт, который с заоблачного этажа плавно спускался вниз. Круги кресел плыли навстречу. Стали различимы лица людей. Учительница закрыла глаза, из последних сил держась за шершавые верёвки. А Верхолазу казалось, что над ним не круглый свод цирка, а огромный купол парашюта, и он держался за верёвки, как за стропы. Верхолаз воспринимал всё сквозь какой-то вязкий туман: голоса людей слились в один голос. Он и не запомнил слов, которые наперебой звучали над его ухом. Только понял, что Нина Михайловна тоже зачем-то лазила под купол цирка. В памяти ещё осталось ржание лошади, которое донеслось из цирковой конюшни, и крепкая рука, которая сжала его руку и повела сквозь толпу любопытных. Потом оказалось, что это была рука Нины Михайловны.
Они шли рядом по мокрой дорожке бульвара, на которой рябили припечатанные дождём жёлтые листья. Учительница всё ещё держала Верхолаза за руку, словно боялась, что, если отпустит, он снова рванётся ввысь. Рука была крепкой, но слегка дрожала. Они шли молча, и дождь мочил им плечи. Они прошли полбульвара, прежде чем Нина Михайловна заговорила:
— Я в детстве собиралась стать артисткой цирка.
Верхолаз резко повернулся к своей спутнице и выкатил на неё глаза.
— Честное слово, — сказала она, — я училась в цирковом училище. Но один раз оступилась и… упала.
Через несколько шагов она сказала:
— Вот стала учительницей. Тоже хорошая работа.
— Сломали ногу? — спросил Верхолаз.
— Нет, — учительница покачала головой, — хуже. Я стала бояться высоты.
Всё, что говорила Нина Михайловна, никак не укладывалось в голове Верхолаза. Но последние слова поразили его ещё больше. Он вдруг представил себе учительницу на узкой верёвочной лестнице, которая раскачивается под куполом цирка.
— Как же вы полезли сегодня?!
— Когда боишься за другого, забываешь о собственном страхе.
— Вы боялись, что я сломаю ногу?
Учительница внимательно посмотрела на своего ученика и покачала головой.
— Я волновалась: вдруг ты испугаешься и станешь бояться высоты.
Память
После урока в пустом классе сидела черноголовая девочка и рисовала. Она подпёрла щёку кулачком, отчего один глаз превратился в щёлочку, и старательно водила кисточкой по листу бумаги. Время от времени девочка отправляла кисточку в рот, и на губах виднелись следы всех красок её небогатой палитры. За этим занятием её и застала завуч Антонина Ивановна.
— Тебя оставили после уроков? — спросила строгая наставница, и в пустом классе её голос прозвучал гулко и раскатисто.
— Нет, — отозвалась девочка и нехотя встала. — Я рисую.
— Почему не идёшь домой?
— У меня скоро кружок. — Девочка по привычке отправила кисточку в рот. — Я хожу в танцевальный.
Антонина Ивановна собралась было уходить, но девочка остановила её неожиданным вопросом:
— Вы Лиду помните?
— Какую Лиду? — Мало ли на своём веку завуч знавала Лид вроде этой черноголовой. — Какую Лиду?
— Лиду Демеш.
— Из какого класса? — почти механически спросила завуч.
— Она не из класса, — ответила девочка, — Она из Орши.
Слова «из Орши» почему-то заставили Антонину Ивановну задержаться. Учительница опустилась на краешек парты, задумалась.
— Она спала на минах, помните?
— На минах?
— Она спала на минах. Одна в холодной сараюшке. Мины могли взорваться. Вы приходили к Лиде за минами. Помните?
Черноголовая как бы взяла за руку пожилую учительницу и привела её в покосившийся сарай с крышей из ржавого, отслужившего железа. Дверь открывалась со скрипом. Внутри было темно, пахло дровами и прелью. А в дальнем углу стояла койка на кривых ногах.
— Вспомнила, — с облегчением сказала Антонина Ивановна, и её голос прозвучал задумчиво, приглушённо, словно донёсся из Лидиной сараюшки. — Мины лежали под койкой в груде битого кирпича.
— Верно, — подтвердила девочка.
Со стороны разговор завуча и девочки выглядел очень странным. Девочка вспоминала то, чего она в силу своего возраста не могла помнить, и ещё задавала учительнице наводящие вопросы.
— А помните, как Лида торговала яйцами?
— Какими яйцами?
Антонина Ивановна слегка покраснела — уж слишком много получалось наводящих вопросов.
— Обыкновенными яйцами, — пояснила девочка. — Лида выносила на станцию полную корзину. А вы в это время подкладывали под состав мину.
— Верно! Немцы бежали от вагонов к Лиде, совали ей засаленные марки, а я делала своё дело… Что ты ещё помнишь о Лиде?
Антонина Ивановна и не заметила, как вместо «знаешь», сказала «помнишь». На какое-то мгновенье ей показалось, что обо всём, что в годы войны происходило в Орше, она впервые узнаёт со слов своей ученицы. И оттого, что маленькая ученица так уверенно ориентируется в её военном прошлом, пожилая учительница почувствовала себя защищённой от разрушительной силы забвенья. Теперь она настойчиво прокладывала дорогу в своё прошлое, благо в этом трудном занятии у неё оказалась прекрасная помощница.
— Что ты ещё помнишь о Лиде?
— Накануне праздников Лида всегда стирала свой пионерский галстук. Она же не носила его?
— Не носила. Но стирка галстука напоминала ей мирное время. Хотя мыло было на вес золота.
— На вес золота? Мыло? — удивилась черноголовая и тут же продолжала свой рассказ: — Однажды Лиду застал полицай…
— Она мне об этом не рассказывала, — нерешительно сказала завуч.
— Застал, — уверенно повторила девочка. — Но Лида не растерялась — выплеснула воду на кирпичи. Красный галстук слился с кирпичами.
В это время дверь отворилась, и в класс, очень невысоко от пола, просунулась стриженая голова. Тонкий голосок, заикаясь, произнёс:
— Вв-вас директор зз-зовёт!
Голова исчезла. Антонина Ивановна, однако, не спешила уходить.
— Ты откуда знаешь про Лиду? — спросила она.
— Знаю. — Девочка внимательно смотрела на завуча, при этом облизывала кисточку. — Я и про вас знаю… Юная партизанка Тоня Кулакова…
— Тоня Кулакова, — подтвердила Антонина Ивановна и посмотрела на свою маленькую собеседницу как бы издалека. — Я ведь тоже была девчонкой. На два года старше Лиды.
— Лида всё время толкалась на станции. Среди фашистов. Считала вагоны. Заглядывала внутрь. И запоминала.
— А я доставляла эти сведения партизанам.
Теперь разговор строгой наставницы и ученицы напоминал встречу двух бывалых людей, когда один помогает вспоминать другому и две человеческие памяти сливаются в одну.
— Лида не только хранила мины, она собирала их, — говорила девочка. Она была ловкой и осторожной. Ни одна мина не взорвалась в её руках.
— Мина не взорвалась, — подтвердила Антонина Ивановна и опустила голову, — но Лида погибла…
Две собеседницы замолчали, как бы сделали привал на своем трудном пути. Первой заговорила девочка:
