– Гли-ко, как устроилось. Вроде, как бы глаз нет, и вроде, как бы есть. Так оно и понятно. Огонь взял, огонь дал. Огонь и вернет, но с огнем и потеряешь. Если Роду угодно будет.

Бормочет сивобородый не разбери что.

– Сам-то понял, что сказал?

– А мне на что? Плету, что на язык падет. Кому надо, тот разберет, – кольнул мутными глазками, улыбнулся сквозь сивую бороденку, обнажив на удивление крепкие зубы.

– Зовут-то тебя как? – Стас улыбнулся в ответ. Дед ему понравился.

– Рукатерник на углу висит. Оборотись. А имя что? Звук, и только. Вылетело, и все. Нет его, – с той же улыбкой ответил дед и кивнул в сторону истукана. – Ему нужней, чтобы я его помнил. Не забыл, как его зовут.

– Оригинальный ты товарищ, однако.

– Какой есть. А звать? Не забудешь коли, так кличь Почаем. Помнится, прежде так звали. А может, и не так, разве упомнишь все? Сколько зим с той поры минуло.

Толкнул рукой низкую дверь. На улицу вырвались клубы дыма.

– Кровь стынет. Старею, должно быть. Вот и топлю. Сейчас протянет.

– Трубу выведи…

– А на что мне она, труба? Труба – ведьмина дорога. На кой они мне, ведьмы? Им только волю дай. Распознают, спасу не будет. А я и в молодости не охоч был до этого семени. Теперь же и на дух не надо. Заходи ужо. Что на дороге стоять?

– Так ты что, с ведьмами соседствуешь? – Стас старался сохранить серьезный вид, чтобы не обидеть старика невольной улыбкой.

– У-у-у! Тьмы этого добра! По ночам так и летают, так и снуют туда-сюда, туда-сюда по-над избой. Известно, одичали без мужеского полу. Ну, бывает, появится когда-никогда леший или иная какая образина. Так от них какой резон? Ведьма, она с какой стороны на нее не погляди, а все равно баба. И обличьем, и другими разными нужными местами. А бабе от мужика только одно и надо. Срам один…

– Так они к тебе, дед Почай, может с голубой душой и без задней мысли? Чайком побаловаться. Посплетничать по-соседски.

– А мне от них и передней не надо, не только что задней! – отрезал старик. – Не вводи в искушение, а то брякну, что ни на есть в запале, потом вовек не расхлебать. А тебе это не надо?

– Не сказал бы, – честно признался Стас. – А можешь?

– У-у-у! – удрученно протянул Почай, вытянув губы в трубочку. – Еще и как! Но уж помене, чем в молодые годы. Должно быть, старею все-таки. А по молодости удержу не было. Силищи невпроворот. К тому же горяч был. Хотя… Толи днесь, толи надысь… Вот едрит твою за опояску. Память дырявая, как решето у худой бабы. Только-только в ум входить начал, так память…

Но что такого необычного натворил этот словоохотливый старик днесь или надысь, дослушать не довелось.

– Протянуло! Чуешь, как свежо стало? Жилым запахло. А ты, баял, трубу ведьмину выводить! – подергал носом и мотнул головой. – Заходи…

В избе дым слезу выжимал. С потолка сталактитами свисала сажа. Стены отливали воронением.

С противоположной стороны в стене прорублено оконце, закрытое наполовину волоком.

Кроме дыма, в избе стоял стойкий запах сухих трав, пучки которых во множестве свисали между сталактитами с потолка и закрывали стены.

– Не боишься, что твои любвеобильные соседки в окно полезут?

– Окно им без надобности, – отмахнулся волхв. – Скажу им слово, и сгинут, в прах оборотятся. Разболокайся. Ишь, железом как увешался. Тела незнатко. А я твою лошадку обихожу.

– Не сладишь ты с моей лошадкой, – попробовал остановить его Стас. – Не любит чужих рук. Укусить может, а то и ногой поддеть.

– Где же ты, милок, чужие руки увидел? Мне любая тварь в родне. Или не видел перед избой моего кормильца? – решительно отмел его сомнения Почай и скрылся за порогом. – Род ему имя. И все, кто под его небом ходят, ему детки, а, значит, и мне в родне будут. О двух ли, о четырех ли ногах ходят. А то и вовсе на голом брюхе ползают. А в родне почто друг на друга зубы скалить? Бывает, конечно, и рассваримся. Не без этого. И за бороду друг друга оттаскаем. Но только так, чтобы не душевередно.

Лопочет старик себе под нос. Привык в одиночестве сам с собой разговоры разговаривать. Поперек никто не молвит. Что не скажи, все к месту. Конь отвечает тихим сдержанным ржанием.

– Если бы за бороду, – покачал головой Стас.

– Это ты про тех, к кому стопы направил?

– Скорее, копыта. Ох, и слух у тебя, однако.

– А мне без надобности. Я порой и то слышу, что и сказано не будет. Так те не в Роде живут. У них свой бог. Черный. У нас когда-никогда тоже был такой. А потом пропал куда-то. Может, и живой, но я не знаю. Тоже лютовать любил. Хлебом не корми, дай потешиться. И пря кровавая, и зависть, и жадность… Слов не хватит.

– Будто сейчас нет?

– Есть и сейчас, – старческий голосок дребезжал в мозгу. – А наш Чернобог, я думаю, к казарам в земли подался. Там лютует. Где кровь, там и он.

– Казария наша теперь.

– Про то слышал…

Стас порылся в памяти.

– Так и он в родстве Роду приходится.

– А что ты думаешь? В нем тоже всякого места намешано. В Роде… Ты в лик его заглядывал?

Стас помотал головой.

– А ты загляни. Спать не будешь. Страсть, да и только. Спьяну не привидится. Только он ведь как рассудил? Вот это белое – мне, а черное…

– Людям?

– Не должно бы. Род – старик мыслительный. Это мы сами по человеческой жадности себе хапнули. Чтобы соседям не досталось. Дай, думаем, схватим, а там поглядим, на что сгодится. Жадность, она ведь тоже от него в мир пришла.

Дед Почай появился в дверях.

– Сейчас и хлеба-соли не грех отведать. Лошадь – тварь бессловесная. Сама не попросит. Язык толстой, непослушный для человечьего слова.

Повозился у печи, гремя ухватом. Ловко выметнул на стол закопченный горшок немалой вместительности. Ударил в нос запах хорошо пропаренной каши и сочного мяса.

– Скоромным не брезгуешь? – заулыбался Стас. – А я думал, в отшельничестве травкой пробавляются для просветления ума и чистоты духа. Чтобы высокие мысли в голове селились.

– Как бы не так! Полезут они, когда брюхо от голода стоном стонет. Жди! И какой резон ему меня голодом на траве морить?

– Трудно оспорить, – охотно согласился со стариком Стас. – Есть в этом доля сермяжной правды. Знавал я уже одного такого страстотерпца, так у него брюхо под рубаху не влезало.

– Да не заглядывает он под рубаху. На что ему там глядеть? – нетерпеливо пробурчал Почай. – Страм один. И оборотился он у меня в другую сторону.

– Ловок…

– Ловок, да не ловчей тебя. Ты вон по звездной дороге проскакал и копытом не звякнул.

– Да, только копыта чуть не отбросил.

– Ну да, под твоими копытами половицы повизгивают. А они у меня из половинных плах складены, – дедок довольно хохотнул и с видимым отвращением подул на кашу. – Усовестил-таки. Ложка в рот не лезет.

Стас, не удержавшись, расхохотался.

– Твоя ложка и моему Войтику в рот не полезет. А этот малый любит покушать.

Старик вспыхнул, но не выдержал и тоже рассмеялся.

– Это тот облом, который идет следом за тобой?

– Других не держим. Разглядел?

– Вот еще! – с обидой отозвался Почай, отлавливая рукой в горшке шмат мяса на косточке величиной с ладонь. – А твои волчата здесь будут, не успеешь кашу дохлебать. Если поторопишься, может, и успеешь.

Но Стас уже отвалился от стола к стене.

– Нет уж спасибо. За тобой все равно не угнаться.

– Ты бы на меня раньше посмотрел. Витязь, одно слово. Еруслан! – расхохотался Почай. – Меду, браги не держу, а молочком угощу. Добрые люди не забывают. Приносят.

– Не тоскливо одному?

– А разве я один? Птицы песней по утрам радуют. Лес сказку на ночь сказывает. Звери вести приносят. Какая ж тоска? Да и люди порой захаживают. Кто с бедой, кто с радостью.

– С бедой понятно? А с радостью?

– Так они всегда рядышком ходят. Одна без другой жить не могут. Попробуй, разлепи. Так и бредут о двух ногах.

– И не споткнутся?

– А ты попробуй хоть едину подпорку выдернуть…