В другом письме, 8 июля, Лима извещал об окончании розыска над стрельцами: «С прошлой почтой я сообщал вам о восстании стрельцов. Суд над ними уже завершен, некоторые посажены на кол, ста двадцати четырем отрубили головы, а остальных сослали в разные города под стражей, так что порядок вернется, а я прибыл в Москву с тремя полками 6-го числа сего месяца в добром здравии».

В тот же день Лефорту написал и Виниус: «Невозможно довольно описать злые и ужасные намерения, с коими знатные на Москву походом шли. Да только слава навеки Всевышнему, единый Он чудесным образом нас от того избавил и их самих низверг в ту яму, которую себе копали»,

О страхе, в котором жили обитатели Немецкой слободы, Лефорта извещала супруга, и мы уже имели случай процитировать ее письмо от 1 июля 1698 года в одной из предыдущих глав. «…Каждый день мы в ожидании смерти из-за угроз со стороны нечестных людей, которые хотели всех нас перебить, — писала Елизавета Лефорт. — Но по Божьей милости некоторые из них были наказаны, и я надеюсь, что Бог окажет нам милость, чтобы замыслы остальных были разоблачены до того, как они приведут их в исполнение… Вышедшая вперед наша армия еще не вернулась, и мы не знаем, когда возвратится».

Известие о подавлении бунта царь (а вместе с ним и Лефорт) получил тогда, когда путешественники проезжали окраиной Кракова, не имея возможности полюбоваться архитектурой старинного города. Теперь острая нужда в том, чтобы спешно продолжать путь в Москву, отпала, появилось время для осмотра достопримечательностей. В местечке Величка в Польше царь спускался в соляные копи, преодолев 333 ступени, и там даже заночевал. В «Путевом журнале» Великого посольства читаем: «В 24 день (июля) поутру проехали город Краков и ехали позадь города, и проехав от города с полмили, стали в корчме и кушали. В полдень приехали в город Величку, в котором видели: кругом церкви ходили со крестами. Здесь великие заводы соляные. Ввечеру ходили в тое яму, из которой соль вынимают, зело глубоко, ходу вниз 333 ступени, а ступень — четверть аршина, внизу 3 церкви. Здесь ночевали».

Тридцать первого июля в Раве Русской царь встретился с польским королем и саксонским курфюрстом Августом II Сильным. У обоих монархов было много общего, а то, что их различало, не помешало хозяину и гостю воспылать взаимной симпатией.

Обмен мнениями о внешней политике Петр и Август вели с глазу на глаз, без свидетелей, так что польские вельможи даже не подозревали о предмете бесед. Оказалось, что у русского царя и саксонского курфюрста имеется общий недруг — Швеция. Вспоминая об этих доверительных разговорах почти четверть века спустя, Петр писал: «И так друг другу обязались крепкими словами о дружбе без письменного обязательства, и разъехалися, и взял государь путь свой к Москве». Как известно, эта встреча стала основой будущего союза против Швеции.

Насыщенные важными событиями три дня, совместно проведенные с Августом II, не нашли отражения в «Походном журнале», поскольку они составляли тайну обоих монархов. «Походный журнал» отметил лишь внешнюю сторону пребывания Петра в гостях у Августа II: «В 1 день (августа) десятник (Петр. — Н.П.) изволил смотрить скорому ученья конницу и пехоты. В 2 день было тож. В третий день в полдни отсель поехали. Десятник изволил сесть с королем в одной коляске, и приехали к месту Томашу, где поехали войско и тут в таборах кушали и были с 3 часа». Царь расстался с королем 4 августа «после кушанья».

В знак взаимной приязни русский царь и польский король в день расставания, 4 августа, поменялись платьями и шпагами, причем камзол Августа болтался на узкоплечей фигуре царя. Именнно в этом камзоле вечером 25 августа Петр со спутниками прибыл в столицу, где его не ждали и не встречали.

Восемнадцатого июня 1698 года у Воскресенского Новоиерусалимского монастыря правительственным войскам под командованием боярина А.С. Шеина и генерала Патрика Гордона удалось без особого труда привести в повиновение четыре взбунтовавшихся стрелецких полка. Перед походом на Москву стрельцы клялись: «Умрем друг за друга; бояр перебьем, Кокуй (Немецкую слободу. — Н. П.) вырубим, а как будем на Москве, нас и чернь не выдаст». Однако ни стойкости, ни боевой выучки они под Новым Иерусалимом не проявили. Не помогли и обещания, которые стрельцы давали друг другу перед самым сражением: «Против большого полку ратных людей идти грудью напролом» и «хотя де и умереть, а к Москве идти». Четыре залпа из двадцати пяти пушек положили конец стрелецкому бунту, хотя урон стрельцов был невелик; 15 человек убитыми и 37 ранеными. Стрельцы сдались: «знамена преклонили, и ружье покинули, и били челом государю виною своею».

Командовавший верными правительству войсками боярин Шеин распорядился взять под стражу активных участников бунта «до его, великого государя, указу». Указ последовал через два дня: выборных в полках, «распрося, пытать накрепко, кто тому их воровству первые из них заводчики и к ним пристальцы». Под «выборными в полках» подразумевались стрельцы, занявшие должности вместо смещенных самими стрельцами командиров. Для них мера наказания была определена этим же указом еще до начали розыска — «казнить смертью при всех стрельцах».

В течение недели, с 22 по 28 июня, Шеин провел следствие, после которого было казнено 122 человека и 140 биты кнутом. Поспешно проведенный розыск все же обнаружил намерение стрельцов поднять на бунт гарнизоны, дислоцированные в Белгороде, Азове, Севске, а также перебить бояр в Москве. Причастность к бунту царевны Софьи, находившейся в заточении в Новодевичьем монастыре, розыск не установил. Следователей, по-видимому, удовлетворил ответ стрельцов на вопрос, почему они решили стать лагерем на Девичьем поле: «…для того, что они (стрельцы. — Н.П.) живут в близости».

Когда в Москве появился Петр, розыск и казни давно закончились. После экзекуций из четырех полков в живых остались 1987 стрельцов, которых скованными развезли по городам и монастырям. Царь, однако, считал, что следователи не выяснили до конца целей выступления стрельцов и степени причастности к нему тех сил, которые он называл «семенем Милославского», а стрельцы понесли слишком мягкое наказание. Особенно недоволен он был поспешной казнью главарей бунта, которые, погибнув, унесли с собой тайны, более всего интересовавшие царя. Начался своз стрельцов в Москву, занявший около трех недель.

Взвинченный и раздраженный царь иногда взрывался по совершенно ничтожным поводам. Современник подробно описал скандал, учиненный Петром во время обеда у Лефорта. На обеде присутствовали бояре, генералитет, столичная знать рангом пониже и иностранные дипломаты, всего около пятисот человек. Когда гости рассаживались за столом, польский и датский дипломаты повздорили из-за места. Царь обоих громко назвал дураками, а затем, обращаясь к польскому послу, заметил: «В Вене на хороших хлебах я потолстел, но бедная Польша взяла все обратно». Уязвленный посол не оставил этой реплики без ответа. Он усомнился, что царь мог похудеть в Польше, ибо он, посол, там родился и вырос и тем не менее остался толстяком. «Не там, а здесь, в Москве, ты отъелся», — возразил царь. Едва наступившее умиротворение вновь было нарушено выходкой Петра. Он затеял спор с Шейным и стал упрекать генералиссимуса за то, что тот незаслуженно, за взятки, возвел многих в офицерское звание. Дошло до того, что Петр, ударяя обнаженной шпагой по столу, стал кричать Шеину: «Так поражу и истреблю я твой полк!» Князь Ромодановский, Никита Зотов и Лефорт бросились успокаивать Петра, но тот, размахивая шпагой, нанес Зотову удар по голове, а Ромодановскому порезал пальцы. «Воеводе (Шеину. — Н.П.) готовился далеко опаснее удар, — пишет свидетель этой сцены секретарь австрийского посольства И.Г. Корб, — и он, без сомнения, пал бы от царской десницы… если бы только генерал Лефорт (которому одному лишь это дозволялось) не сжал его в объятиях и тем не отклонил руки от удара». Однако на этот раз досталось и Лефорту: царь «напрягал все усилия вырваться из рук Лефорта и, освободившись, крепко хватил его по спине»^{166}.