Его светлость осведомился у него, хорошо ли он устроился и доволен ли он помещением и содержанием, о чем сам он (царь. — Н. П.) приказывал, о чем он отвечал на голландском языке: “Я не забочусь о еде и питье, слово дороже всего этого”. Его светлость также спросил, позволительно ли ему будет отправиться в Московию; царь по этому поводу выказал большое удовольствие с особливым желанием, чтобы курфюрст совершил это путешествие. Затем последняя здравица была за тех, кто с большим пылом ведет войну против турок, как, по его словам, ведет он, пройдя ради этой цели столько пешком во главе своих войск. На этом, окончив свидание, царь простился»{120}.
В Бранденбурге Петр проводил время не праздно. 12 мая он осматривал загородную резиденцию курфюрста Фридрихсбург, ее укрепления, арсенал и церковь. «Он все осматривал, говорил обо всем с большой проницательностью, сработал кое-что в арсенале, что показывало его наклонность к военному искусству, — записал современник. — Осмотр закончился выпивкой…»
Четырнадцатого мая другой современник попытался описать внешность царя: «Он хорошо сложен, высок ростом, но не очень опрятен в одежде; довольно рассудителен, но время от времени обнаруживается в его действиях что-то варварское. На прошедших днях он за столом сильно побил кулаком одного из своих придворных, который не сразу выпил за здоровье его курфюршеской светлости. До сих пор нельзя сказать с уверенностью, куда направится его путь. Говорят, что он поедет посмотреть войска в Брабант. Его посольство, которое еще не прибыло сюда, должно ехать в Вену. Есть мало надежный слух, что и он отправится туда же, но более всего он желает видеть Венецию и Амстердам ради морского дела. Он так увлечен мореплаванием, что не желает путешествовать иначе, как водою. Эту ночь он спал на маленькой яхте, а сегодня станет на якоря перед домом его курфюршеской светлости, называемым Фридрихсгоф, построенном на берегу Прегеля… Говорят, что он заказывает в Кенигсберге немецкое платье как для себя, так и для свиты, чтобы его менее узнавали во время путешествия»{121}.
В ожидании прибытия в Кенигсберг посольства Петр под руководством главного инженера прусских крепостей подполковника Штейтнера фон Штернфельда изучал «огнестрельное искусство, в особенности метание бомб, каркасов и гранат». Главный инженер прусских крепостей обнаружил в «московском кавалере Петре Михайлове» «высокопохвальное рвение к столь необходимому искусству, которым опытный офицер может заслужить благосклонность высоких монархов», что было засвидетельствовано в выданном ему аттестате.
Едва ли не самую глубокую и лаконичную характеристику Петра дал великий немецкий ученый Лейбниц, специально прибывший в Кенигсберг, чтобы познакомиться с царем: «Он отличается большой любознательностью и живостью, препятствующей ему оставаться спокойным».
В то время как царь в Кенигсберге постигал вершины артиллерийского дела, Великое посольство, выехав из Либавы, медленно продвигалось к территории Бранденбургского курфюршества. 7 мая посольство прибыло в Мемель, где его встречали с надлежащими почестями — стоявшими вдоль улицы солдатами и жителями города, битьем в барабаны, троекратной артиллерийской пальбой из 26 орудий. Мемельский чиновник Рейер в донесении курфюрсту отметил благосклонное отношение послов к встречающим. Упомянул он и о беседе с генералом и адмиралом Лефортом, который показал себя «необычайно дружественным к моей персоне»; «ударяя себя в грудь», Лефорт «удостоверял с наивысшей клятвою, что… ваша курфюршеская светлость получите полное удовлетворение, даже большее, чем на какое можно претендовать… Я хорошо заметил, что упомянутый генерал Лефорт имеет большие полномочия от его царского величества и не меньшее почитание к вашей курфюршеской светлости высокой персоне».
Рейер отметил, что Лефорт педантичен, но не соблюдает старомосковских традиций, не ведет изнурительных споров о церемонии встречи послов, что было характерно для прежних московских послов. «Я нахожу свиту царского посольства в таком блеске, какой когда-либо можно было видеть, — писал Рейер, — в особенности платья генерала Лефорта; из них некоторые украшены драгоценными каменьями. Между прочим во всех трех послах я не нахожу того упорства, которое выказывали послы раньше. Наоборот, они показали много податливости и благородной учтивости к моей милости, что я не могу достаточно нахвалить. Также они выражали свое удовольствие по поводу трактамента, которым пользовались. Они очень выславляют, что были хорошо приняты герцогом Кур-ляндским. Напротив, они не менее жалуются, что их крайне плохо приняли в Лифляндии и особенно в Риге, не оказали им никакой учтивости».
Упрощение церемоний и разумную уступчивость со стороны великих послов следует отнести прежде всего на счет Лефорта. Он не был связан с закоснелыми традициями и руководствовался здравым смыслом.
В Мемеле Великое посольство разделилось на две части: одна отправилась в Кенигсберг морем, другая сухим путем.
В городах сухопутную часть посольства приветствовали пушечной и ружейной пальбой; вдоль улиц стояли мещане и солдаты гарнизонов.
Торжественный въезд великих послов в Кенигсберг состоялся 18 мая. В составе посольства находился и царь, специально прибывший в последний населенный пункт, в котором посольство остановилось перед въездом в город.
Встречали послов с пышностью и великолепием. Свита посольства также не ударила в грязь лицом: пажи, сопровождавшие послов, были одеты, в соответствии с цветом одежды первого посла, в красные немецкие камзолы с серебряными позументами. Десять московских солдат были одеты в зеленые мундиры с большими зелеными пуговицами, московские трубачи из свиты Лефорта, как и четыре пажа, — в красное немецкое платье. Тридцать волонтеров тоже блеснули нарядами: они ехали на конях в немецких мундирах. Красивое зрелище, дополненное роскошной одеждой свиты курфюрста, сопровождалось непрерывными звуками, исходившими от трубачей и литаврщиков. За въездом посольства наблюдал из окна своего дворца сам Фридрих III.
Каждый из послов произнес длинную речь, завершавшуюся заверениями в дружбе. Затем были внесены богатые подарки курфюрсту, состоявшие из соболиных и горностаевых мехов, китайских камок. Курфюрст, приняв подарки, благодарил, затем следовал торжественный обед, отмеченный Статейным списком: «Мая 21 ж числа был великим и полномочным послам курфюрстов стол, обедали все вместе у первого посла; потчевали их великих и полномочных послов приставы их… и пили» про здравие царя, «а после про курфюрстово здоровье; тут же в стол присылываны от курфюрста особливые изрядные ествы на серебряных золоченых блюдах; и была во время стола курфюрстова покоева музыка»{122}.
После аудиенции у курфюрста началась будничная жизнь Великого посольства. Отсутствуют основания полагать, что она была насыщена заботами, утомлявшими послов. Напротив, хозяева стремились сделать их пребывание как можно более беззаботным. Почти ежедневно устраивались роскошные обеды то у хозяев, то у гостей. Попытки хозяев совместить приятное с полезным, то есть обеды и ужины с деловыми переговорами, были пресечены: по словам послов, «о делах говорить» во время обедов не надлежало. Иногда ужины сопровождались красивыми фейерверками с разноцветными огнями и красочными зрелищами — например, огненным всадником на коне, побеждающим змия на фоне неба{123}.
Двадцать пятого мая курфюрст присылал звать великих и полномочных послов смотреть «звериной потехи»: сначала стравили медведей, затем против них выпустили юношу; также были выпущены собаки, не причинившие юноше никакого вреда.
Двадцать седьмого мая великие послы «гуляли» в загородной резиденции курфюрста, «именуемой Фридрихсгоф». На следующий день камерный музыкант предоставил в распоряжение генерала и адмирала Франца Лефорта специально вызванных из Берлина юных музыкантов «со всеми инструментами».
