Из писем Петра Васильевича из Хосты: «Я 1.V отбываю домой. Здесь тепло; цветет сирень. Ежедневно сижу на пристани. Смотрю, как всплескивает рыба. Сейнер неводом окружает косяк. Пробегают мотолодки. Часто катера прибывают из Сочи. Можно поехать в Гагры. Чувствую себя неважно. И почему не знаю. Будьте здоровы.

Пап»^[458].

Май: «В 1956 году мы снова стали мечтать о лете. На этот раз Вася — брат, соблазнил поехать в знакомые ему места, в деревню Студенец в Ярославской области. Ехали опять грузовиком, со скарбом. На этот раз запаслись даже масляными красками. Деревенька была из нескольких жилых домов. Название же Студенец происходило от многочисленных ключей, то тут, то там бивших из земли и образовывавших ручьи.

Там же, через улицу, поселился и Вася с женой и сыном Сережей, которому было тогда лет восемь. Жители Студенца жили почти натуральным хозяйством. У них не было денег и на самые простые вещи. Один из жителей вел долгую тяжбу с лесхозом. Он просил меня помочь ему в составлении прошений, суть которых была в том, что зимой он работал на лесозаготовках со своей пилой. У пилы сломалось три или четыре зуба. И он требовал от лесхоза возмещения этого убытка. Тайком, в лесу мужики гнали самогон и, познакомившись, звали меня отведать „первача“, еще горяченького.

Но это лето не было для меня свободным для станковой работы. К определенному сроку, назначенному в начале августа, я должен был сделать много рисунков для „Золотого фонарика“.

Отец же, напротив, хорошо разрисовался, сделал много рисунков тушью и даже брался за масло».

Рисунок «Окошко», 1956. Карандаш. Фикус на фоне светлого окна сделан в той же быстрой живописной манере, что и портреты тех лет: черные энергичные штрихи резко, экспрессивно, не скрывая своей «природы», не сливаясь в целое, то сбегают по форме повисших, опущенных крупных листьев фикуса, то струятся складками занавески на окне, то бурными переплетениями, сумятицей зигзагов организуют первый план — погруженное в неясную темноту «подножье» фикуса.

Тот же мотив — фикус у окна — повторен и в живописи. Композиционно, как и в рисунке, на первом плане — справа могучий фикус с темными черно-зелеными плотными листьями, позади невысокое деревенское окно с серым переплетом и звонкими пятнами белого, желтого, розового за ним — цветущего, солнечного сада.

«У самовара», 1956. Натюрморт — самовар, чайник. Слева человек смотрит на стол. Живопись красивая по цвету, более легкая, прозрачная, чем в пейзажах 30-х годов.

Вся «Студенецкая» живопись яркая, насыщенная цветом, контрастная. Все еще пастозная, густая, лепящая, но какая-то иная: мазки крупнее, обобщеннее, а целое дробнее. Особенно контрастен, напряжен, звонок по цвету этюд со стогом («Стог. Деревня Студенец», 1956). Такого резкого декоративного членения, противопоставления плоскостей раньше у Митурича не встречалось: темная лиловато-черная полоса земли на первом плане, дальше интенсивно-зеленая лужайка с сизыми растрепанными перьями куста, а за ним, над ним строгий купол, шлем золотистого стога. Край лужайки за стогом ровной дугой повторяет ритм купола и такой же дугой вторит ей сизая полоса далекой пашни, почти сливающаяся с лиловато-синими слоями облаков.

В Студенце был выполнен рисунок тушью «Изба и плетень», 1956 — одна из последних работ Петра Митурича, ни в чем — ни в абсолютной точности глаза, ни в мастерстве передачи пространства, ни в доведенной до совершенства графической технике — не уступающая и не изменяющая его лучшим работам на протяжении всего более чем сорокалетнего творчества.

«В руках Митурича кисть обладает высокой чувствительностью, она отмечает, как сейсмограф, самое отдаленное и незначительное колебание его художественного сознания. Трепетная, стыдливая, чуткая, она приобретает твердость, крепкую ясность, чистоту, как бы оплодотворяется мужским гением художника. Ее движения неповторимы и безошибочны; ее прелесть в какой-то своеобразной сухой женственности. Я бы не назвал Митурича лириком, но в его пейзажах тем не менее есть какая-то нежная поэзия»^[459], — эта проникновенная характеристика, данная Николаем Николаевичем Пуниным работам только вступающего в художественную жизнь Митурича, сохранила свою верность до последних дней его творчества…

Май: «Картинки к „Золотому фонарику“ я делал уже не так спонтанно, как когда-то первую свою „ширмочку“ — „Кролика и обезьяну“. Тщательно компоновал, помногу раз переделывал, добиваясь свободы и напряженности линии. Делал кистью, тушью. И теперь очевидно, что тогда складывались основные черты моего стиля.

Возможно, работая в Москве, я был бы более зависим от каких-то китайских образцов, но в Студенце, в деревне приходилось опираться на память и интуицию, что тоже было полезно».

Книга «Золотой фонарик». Рассказы, стихи, сказки китайских писателей. Гос. издательство детской литературы. Редактор В. В. Пахомов. Художники В. Колтунов, Н. Кочергин, М. Митурич, Ю. Молоканов — вышла в свет только три года спустя, в 1959 году. Издательству пришло в голову уже в процессе работы заменить черные иллюстрации на цветные — художникам пришлось практически делать все рисунки заново. В таком варианте и существует эта первая значительная работа Мая Митурича в детской иллюстрации.

Ему был поручен раздел «Песни, считалки, загадки, шутки и сказки». Шмуцтитул — в дымке косого дождя проступают кусты, стволы деревьев; голубой человечек прячется под шляпкой гриба; на первом плане лягушка вылезает на берег из лужи, высоко задрав ногу. Дальше — множество мелких рисунков к загадкам (веник, паук, кораблик на реке, красивый китайский зонтик, расписной кувшин и пр.). Более сложные композиции, такие как дети в лесу, сопровождают сказки. В графической манере уже намечаются черты того, что так ярко и сильно проявилось в дальнейшем в творчестве Мая Митурича, иллюстрациях к книгам Г. Снегирева, к «Маугли» Р. Киплинга — сочетание внимательной точности в изображении каждой травинки, листа, фигуры зверя с условной декоративностью, поэтической сказочностью, таинственностью преображенного волшебного мира природы. Как и там, в «Золотом фонарике» лучше всего получились у Мая животные — птицы на гнезде, орел и напавшие на него скворцы, скворец в травах…

При всей занятости заказной работой Май все-таки сделал в Студенце несколько живописных работ. «Фикус», 1956. Бумага, темпера, гуашь — тот же мотив, что и в рисунке, и в живописной работе Петра Васильевича. На фоне светлого, золотисто-зеленого окна темный, черно-зеленый фикус с опущенными листьями. Стены справа и слева от окна буро-рыжеватые, переплет окна нежно-голубовато-серый и такая же, почти неотличимая от него, тюлевая занавеска наверху. Композиция до предела простая — прямые вертикальные и горизонтальные линии окна и стен и чуть косо, наклонно влево, могучее гордое растение, так пленившее обоих художников.

«Букет», 1956. Бумага, темпера, гуашь. На серо-охристом, расплывчатом, смазанном фоне букет в темно-бурой не то банке, не то горшке — буровато-зеленые листья и пушистые травы, легкие, прозрачные, близкие и по тону, и по цвету к фону — и яркие, горящие золотом гроздья желтых цветов; среди них несколько розоватых, темно-красных и глухо-лиловых пятен. Очень живописный, красивый и сильный «букет», пожалуй, не уступающий работам родителей.

«Курица с гусятами», 1956. Бумага, темпера, гуашь. Взятая сверху на фоне звонкой ярко-зеленой травы и лиловато-бурой полосы тропинки темная зеленовато-черная курица, окруженная целой стаей желтых и желто-серых гусят. Очень обобщенные, но на редкость точные силуэты и заботливо обернувшейся к птенцам наседки, и гусят, бегущих, лежащих, чистящихся, устремляющихся клювами к приемной мамаше. Всегда очень требовательный и бескомпромиссный, Петр Васильевич одобрил эти работы Мая.