…Еще в 1919 году в газете «Жизнь искусства», от 25 октября, появилось такое сообщение: «Художник В. Татлин занят в настоящее время разработкой памятника октябрьской революции. Предполагаются совершенно новые архитектурные формы, до сих пор не применявшиеся». Речь шла о «Памятнике III Интернационала».

Н. Н. Пунин — А. Е. Аренс-Пуниной. Июль, 1920.

«…возьму месячный отпуск и поступлю к Татлину в мастерскую для живописи. Последнюю субботу был у него и работал над памятником, научился и сделал 18 заклепок, внес при этом такой азарт — веселье в работу, что и Татлин и ученики говорят: давно уже не работали так легко и весело. Поэтому решили устраивать субботники: я буду приходить к ним на общую работу раз в неделю.

Здорово хорошо понимаю искусство Татлина. Бруни и Митурич, которых я раньше не различал, теперь кажутся мне совсем на другом пути, и путь их (особенно Бруни) не менее сладок, чем мой, и нечист, и противоречив, как и мой»^[90].

П. В. Митурич — Н. Н. Пунину. 1920 г. Москва.

«Дорогой Николай Николаевич!

Проездом навестил меня Мансуров. Сообщил мне, что наконец-то вышла „Сказка рождественская“.

Материальные обстоятельства весьма плохи, не знаю на что приобрести необходимые материалы, чтобы начать работы. Штеренберг обещал, что у меня купят, я представил на комиссию 14 рисунков, и купили, верно, 2 рисунка по 3 тысячи, итого 6 тысяч. Ну что можно сделать на эти деньги? А тут еще Наталья Константиновна^[91]в долг купила корову (25 тысяч) для ребят, ибо в деревне теперь нельзя жить без нее, надо ей помочь, вот я и затрудняюсь.

Вот что: не могли бы Вы помочь кому нужно приобрести оригиналы рисунков, как к Вашей книге, так и рисунки к „Роялю в детской“ и „Нашему маршу“. Это вышла бы большая помощь для меня, <…> я мог бы спокойно начать работать.

Здесь меня считают петербургским художником, пускай-де Петербург и покупает, а Вы, должно быть, считаете уже московским. Как невыгодно быть, оказывается, и петербургским и московским в одно и то же время! Пока сижу неподвижно у печки на даче в Сокольниках в своей роте и жду <…> что хоть напишете, на что могу рассчитывать.

Будьте здоровы, кланяйтесь супруге. Ваш П. Митурич»^[92].

В 1920 году П. Митурич оформил и проиллюстрировал книжку А. Лурье «Рояль в детской», а годом раньше — в 1919-м — книжку Н. Пунина «Сказ грамотным детям». (Это ее он называет «Рождественской сказкой».)

Иллюстрации и оформление к сборнику фортепьянных пьес для детей песен Артура Лурье «Рояль в детской» необыкновенно занятны: сложные, достаточно условные композиции, сочетающие крупные фигуры с мелкими сценами, с черно-розовыми, серыми квадратами, спиралями, дробной суетой штрихов, крестиков, пятен, переплетений черных и розовых полос.

Обложка: девочка играет на рояле. Фон покрыт розовыми спиральками; рояль сделан сплошной черной заливкой туши. Юбочка, волосы девочки прорисованы тонкими серыми штрихами.

Танец — две танцующие фигуры: женщина в пышной юбке машет платочком, кудрявый парень отбивает пляс лакированными сапожками — все сделано стремительными черно-розовыми штрихами.

Крохотная очень светлая фигурка девочки в окружении квадратов — вихрь все тех же стремительных — слева и косо направо черных, серых и розовых штрихов, закручивающихся спиралями.

Пастушок — прелестный рисунок: первый план луга, сделанный чистой белизной бумаги; над ним розовое небо, темнее к горизонту. Обрисованный одним контуром мальчик в черной шляпе играет на дудочке. Его ноги, брюки белые («от луга»); рубашка, лицо, дудка розовые («от неба»). Крупными черными штрихами сделано дерево и повсюду лежат, бродят овцы — удлиненные овалы тел, палочки-ножки, черные головки.

Самая подробная и занимательная композиция: чопорная старая барыня со злым носом, в очках и кружевах грозит пальцем маленькому хулигану, грязному и лохматому, рвущему книжку и ломающему игрушку-паяца. Вокруг мелкие сценки-назидания: дворник тащит за шиворот озорника, пишущего на стене дома; нянька стаскивает мальчишку с дерева; мама тащит за руку упирающегося малыша. А над хулиганом с двух сторон парят, прикрывая лица руками, две маленькие плачущие феи.

Лучший рисунок: Бука — черный мохнатый зверь вроде медведя-коалы, удивительно уютный, сказочный, сделанный одной свободной заливкой туши. Чуть тронуты розовым нос и губы; большое розовое «сердце»-живот.

«Сказ грамотным детям». Литографии. На обложке — черные с золотым человечки — символы, «знаки» детей — читают книгу. Дети под золотой шестиконечной звездой — черные крупные штрихи, овалы лиц, глаз, тарелок с угощением. Рисунок: елка и те же человечки; в центре, рассекая слово «елка», уютный старик с бородой; на черном вихре фона белые звезды на золоте то ли облака, то ли знамени. Причудливое, очень условное, не очень детское (как и пунинский текст) графическое решение…

П.В.: «Только в 21-м году участь моя немного смягчилась героическими хлопотами Н. О. Коган, и я переведен был в Москву художником-инструктором Пуокра^[93] с проживанием на частной квартире. Меня приютила семья Исаковых, родственников ленинградских Исаковых. Эта семья, а в ней молодой художник Сережа Исаков много был наслышан обо мне от Л. Бруни и Исакова. Предприимчивый Сережа помог мне исхлопотать перевод в Пуокр. Сделав это, он поселил меня у себя в комнате и мы дружно начали заниматься искусством. Пространственные композиции, которые я придумывал в большом количестве, были главным моим занятием. Эта работа сопровождалась рисованием стихов Велимира, стремясь служить ему всеми средствами, которыми располагал. Велимир был где-то на Кавказе, кажется, в Баку»^[94].

Работа Митурича над поэзией Хлебникова началась с 1918 года, став едва ли не главным делом его жизни. Хотя знакомство с Хлебниковым в 1915 году было мимолетным, оно оказало на Митурича сильнейшее влияние — под обаянием Хлебникова была тогда вся «квартира № 5».

Н. Н. Пунин: «… Летом 1916 года на дверях моей дачной комнаты в Павловске была вывешена „Труба марсиан“; мимо ходило много народу, за все лето ни один человек во всей даче не прочитал „Трубы марсиан“. Я повесил „Трубу марсиан“ в честь зимы; этой зимой мы читали ее в квартире № 5 вместе с „Предложениями“ из журнала „Взял“ — мы вычитали для себя Хлебникова, отныне имя его будет произноситься благоговейно. В память зимы повесил я „Трубу марсиан“ на двери; воспоминаниями о зиме она согревала мое лето; лето было одиноко, почти все мои товарищи были втянуты в войну».

Хлебниковым был увлечен и Лев Бруни, делал эскизы к неосуществившейся постановке пьесы Хлебникова «Ошибка смерти» — сохранились наброски костюмов, жутковато-карнавальный образ «Барышни Смерти» с черными кругами-провалами вместо глаз и змеей, выползающей из «глазницы» (1921). Думал о картине на темы хлебниковских произведений.