Литмир - Электронная Библиотека

Однажды, еще в программе «Время», мне довелось быть в Казани в командировке. То, что меня там сразу поразило, — это философия «начальник сказал, это правильно». Берешь интервью у чувака, а он спрашивает:

— А как мой начальник считает?

— Так-то.

— Ну, я с ним согласен.

По ходу, в Уфе похожая картина. И общий контекст такой: «все равно же ничего не изменишь».

Мэр Уфы принимает решение, что концерт на площади длится до шести. Организаторы это знают и надеются, что все можно дотянуть до семи. Ну, как-нибудь, авось. К шести часам еще ни одна из четырех московских групп на сцену не вышла. К нам бегут и говорят: срочно давайте. Нас объявляют. Мы выходим. Ничего не могу сказать в микрофон и не понимаю, какой микрофон вокальный. Хожу по сцене и размахиваю руками.

А на самом деле милиция просто выключила сеть, рубильник электричества. Все и каждый говорит мне в ответ, что ничего нельзя изменить. Я в полном обломе. За ограждением стоит тысячный народ, шумит и хочет, чтобы мы играли.

Я иду к милиции, которая стоит кучкой — от капитанов до полковников, и кричу, чтобы дали хотя бы закончить концерт, потому что нельзя так с людьми, и что им наплевать на людей, что нужно хотя бы слов сказать каких-то, а не просто — раз и все. Милицейский полковник начинает непонимать и пытается меня виноватить. «Да я больше вашего об этом знаю», — кричу я ему. А он кричит: «А если мы вас щас заберем за нарушение общественного порядка?» — «А интересно, чем это я общественный порядок нарушаю? — кричу я ему в ответ. — Ну, включите хоть попрощаться с народом, что же вы за роботы такие».

Мой директор в это время напряженно двигается вокруг нас с полковником, чтобы чего не вышло.

Рубильник включают, и на сцену выбегает ведущий мероприятия, который успевает только грубо обругать парня, показавшего ему фак, и сказать: «Маме своей это покажи». Ему тут же выключают микрофон, и мероприятие считается законченным.

Милиция и мэр правы. Праздник не своевременен. И тем не менее:

1) люди позволяют ставить себя перед фактом и сами считают, что ничего нельзя изменить, что так с ними обращаться — нормально. С таким чувством собственного достоинства у них и должны быть такие власти;

2) милицейские полковники могут включить рубильник и выключить рубильник. Без объяснений. Потому что мнение людей и их желания ничего не значат на самом деле;

3) мне жаль.

9 сентября 2004 года

Вот я артист, я хочу влиять на происходящее, мне что для этого — надо стать Генри Роллинзом или Виктором Харой? Какие тут есть варианты прямо сейчас?

Что-то мне не верится, что социальные песни типа «бери, неси, иди» имеют срок жизни больший, чем миг. Это глупо же — соцзаказ поднимать выше творчества.

Если я думаю, что то, что нужно делать, — это менять государственную политику из размахивания кулаками на кропотливые и противные переговоры, прекращать на фиг эту позорную войну в Чечне, то как мне, артисту, это выразить?

а) иносказательно;

б) прямо;

в) засунуть язык в задницу;

г) подождать и сказать потом, когда мое слово будет более весомо;

е) идти каким-то другим путем.

Не могу пока найти ответа.

У меня скоро день рождения.

Это значит, что у меня прекратятся налетевшие толстыми ласточками недомогания типа панических атак или головной боли.

Это значит, что мне придется понять, что дает мое карабканье по вертикали другим людям. Нет, раньше-то мне было понятно, а сейчас не очень. Хотя дорога точно моя.

Это значит, что я больше не считаю, что другие люди похожи на меня. Они глупее, или не понимают мой язык, или умнее, но с прибабахом, у них другие процессы в организме. Когда мне больно — они терпят такое, а когда я гляжу в корень — они, может, и никогда не додумаются, у меня истерика — а они переносят спокойно. Короче, лучше они или хуже, но между ними и мной пропасть. И они мне при этом страшно нужны.

Это значит, что надо научиться жить так, как будто они мне не нужны совсем.

Я уже знаю, что есть смерть и что она неприятна, то есть не она, а ощущения тела перед этим. Поэтому я хочу жить долго.

Я ничего о себе не знаю. Я считаю, что не пишу стихов, разве только по необходимости, а весь дом закидан черновиками, просто весь.

Скоро у меня день рождения. И мы испечем большой торт и раздадим. По маленькому кусочку.

10 сентября 2004 года

Добрые люди прислали предупреждение о возможном отравлении питьевой воды. Нет, вот я думаю, до чего может дойти истерия. Хотя постараюсь пить покупную, как в Индии. Там-то всегда такую и пьют и не парятся.

Я думаю, что уже давно следует выработать свод правил поведения населения страны, которая только и ждет, что ей кто-нибудь в спину нож всадит.

Как в Израиле, например. Если вы оставили свои шмотки без присмотра больше, чем на десять минут, ваши шмотки расстреляют полицейские, потому что там может быть мина. Или как в Париже. «В нашем городе нет урн, так что выбрасывайте мусор туда-то».

Правила и, что самое важное, их публичное формулирование дает ощущение защищенности. И точно снимает часть стресса.

Только наша гнилая вертикаль нескоро до этого додумается.

Додумайся быстрее, а?

Ну, короче, мой личный уровень сознательности повысился очень. Куда, блин, деть-то его…

То ли Черчилль, то ли Рузвельт говорил: делай то, что можешь, тогда и там, где ты есть. Я думаю. Вот пока и все, что я с этим делаю. Думаю вслух.

11 сентября 2004 года

Я почему-то встаю рано. Часов в восемь. Мой друг психотерапевт, улетевший сейчас в Беслан, говорит, что я жаворонок, но что, типа, об этом не знаю.

До двух время ушло на мысли и все такое. Потом мой директор сказала, что если я ей друг, то я вынесу ей диск на деловую встречу, а не она будет за ним подниматься.

А я ей говорю, что я в домашних штанах и вообще. «Так ты мне друг или нет?» Пришлось слегка приодеться, но не сильно и вынести диск. Несу диск и понимаю, что назад домой не хочу.

Усаживаюсь в машину и говорю, что я ее там в кафе подожду. Приехали. Сажусь в кафе. Вокруг меня сплошь люди с подносами, котлетами и всем таким. У них тут в кафе офисный обед.

Последовательно съедаю два кольца с творогом и одно содержимое сочника. Радуюсь, что никто меня не видит, потому что у меня конечно же отличный свитер для яхтинга и отличные штаны с полосками, но звезды, наверное, так не ходят (если приличные).

Тут, конечно, появляется Саша Кушнир, и я через подносы и котлеты сажусь к нему за столик. Он, как всегда, с кучей девушек. Одна из них — Лена Никитаева. Тут я понимаю, что Лена — блондинка. Мы договорились об одной авантюре, и Кушнир, пока мне все равно делать нечего и я жду директора, увел меня показать, какой у него клевый офис.

Офис и правда клевый. К слову сказать, Саша Кушнир — это такой человек, который делает шоу из всего. И это делает жизнь отличной игрой. Сейчас он делал шоу из меня.

— Вот, — внезапно вводя меня в информационный отдел, сказал он. — К вам пришла звезда. Берите интервью для сайта.

Мальчик в военной немецкой рубашке сказал:

— Я из Питера, извините. А как вас зовут?

— Земфира, — говорю гордо. Мне уже не так совестно за свитер.

— Точно, отличная у вас есть песня, я слышал: «Муси-пуси».

Мальчик в грязь лицом не ударил, взял интервью. Кушнир доволен, мы пошли дальше. На стене у них висят смешные цитаты из разговоров «Кушнир Продакшн». Особенно мне понравилось на выходе слово «катастро-сиськи».

Тут позвонила злой директор и сказала, что встреча закончилась и где, интересно, я шляюсь. Кушнир мне шепотом сказал, что мой свитер — это очень удачный выбор. Вот же, а…

Нам сказали, что тексты нужно показать двум колдунам шоу-бизнеса. Не то чтобы они поколдуют, но хотя бы дадут экспертную оценку, насчет хит — не хит.

Один эксперт забил встречу в театре Стаса Намина. Мы поехали искать театр.

Заехали к какой-то толпе подростков, которых я спрашиваю из окна, а где тут спуск? А они кричат: «Это же Бучч, живой Бучч. А спуск — вам надо назад возвращаться. И приезжайте к нам еще». Закрываю окно, оно тонированное и поднимается медленно, и я себя чувствую Бастой Раймсом. А это, знаете ли, приятно — чувствовать себя Бастой.

34
{"b":"214285","o":1}