Елена Погребижская

Дневник артиста

-

Я все время сравниваю российский шоу-бизнес с зыбучими песками — вот только что ты стоял на твердой почве и горделиво возвышался, как уже засосало. Искусство преодоления зыбучих песков — это и есть дневник артиста.

Сначала мне показалось, что надо написать мемуары — дескать, так и так, «единственное, что помню из первого класса — это большую угольную кучу за окном…». А потом думаю: нет, рано мемуары. Вряд ли у меня выйдет такой основательный труд. Зато я точно знаю, как обстоит дело сейчас. И хотя это «сейчас» занимает всего несколько лет, оно и есть содержание дневника.

Вот у нас вышел второй альбом. Это не вершина успеха и не двадцать пять лет творческой деятельности. А мне кажется, что прошла целая жизнь. Я перечитываю страницы своего дневника и понимаю, что то восприятие мира, которое было у меня тогда, больше никогда не возвратится. Как будто за три года наступила неминуемая взрослость.

Я встаю не рано и не поздно, часов в девять.

Потом пишу что-нибудь на компьютере — нужный текст или кусочек в недописанную песню. Потом я могу отправиться в спортзал. Почему? Потому что артист — это работа не только лицом, но и телом, и неумытый рокер с грязными волосами и в джинсах, в которых он, может быть, спал, уже давно не пример для подражания. Потом мы едем с моим директором Олей на какую-нибудь встречу, или в звукозаписывающую компанию, или куда-нибудь еще. Вечером у меня может быть репетиция — это часа три прекрасной работы. После я приезжаю домой и читаю что-нибудь или смотрю кино. Пока моя жизнь не наполнена охраной и лимузинами. Правда, стена возле моего дома исписана, как положено, а на домашний телефон регулярно звонят и молчат или, что еще хуже, требуют разговора. Так что, хотя слава и не всемирна, уже можно представить, что бывает, когда ее много.

25 февраля 2005 года

Таллин

Только что мы съездили в .

Приехав утром, пошли гулять по старому городу. Над нами висела серая, совершенно питерская, хмарь, поэтому настроение сразу стало вдумчивым. Поколесив положенное между Ратушной площадью и лавками местных сувениров, мы решили больше не гулять.

Клуб, в котором мы выступали, находился как раз в Старом городе. К моменту выступления в зале было так накурено и душно, что капало с потолка. Не было никакой охраны, поэтому девушка с партийной кличкой Эволюция — и почему так людей называют? — постоянно норовила упасть гитаристу Вове Хоружему в приборы. (Потом Вова признался, что с трудом отдавался на концерте чувствам, ибо был вынужден поглядывать, не рухнет ли девушка в его примочки.) Передо мной на сцене кто-то сидел по-хозяйски и курил. Все мониторы были уставлены пивом.

Мы зажгли. С потолка капало. Публика прыгала, иногда наваливалась на нас, но не слишком. На экране за нашими спинами лихая футбольная команда забивала голы — это шли ролики спонсора. Временами публика беспричинно смеялась. Это, как мне потом объяснили, когда какой-нибудь фрагмент видео про футбол совпадал с текстами песен. После концерта в гримерку заходили возбужденные люди и сообщали, что в зале пребывали члены знаменитой группы «Браво». Вскоре пришли барабанщик «Браво» Паша Кузин и их басист Дима Ашман. Оба не вязали лыка, но в разной степени. Паша не вязал больше, поэтому Дима ему все время говорил: «Ты без меня по лестнице не спускайся». Но Паша смело ушел один. Звука падающего тела мы не услышали. Все обошлось. Хотя они были очень пьяные, конечно. Для нас же организаторы так и не проставились, поэтому пацаны были вынуждены после концерта (а по Москве было четыре утра!) оторвать от сердца подарок любимой девушке кого-то из них, бутыль ликера «Вана Таллинн», и употребить его — чтобы спалось.

На следующий день мы уезжали в Москву. На перроне оказалось, что едем в одном вагоне с группой «Браво». Мы сразу поняли, чем это пахнет. Пахло спиртным. Они все время заходили в наше купе. Их мультиинструменталист по кличке Шаурма показал под носком на ноге татуировку в виде морского конька. «Прикинь, — говорит, — у него спираль не в ту сторону. Вадик мне вместо конька доллар, получается, наколол». Потом он рассказал, как в восемьдесят каком-то году арестовали их всех и дочку шведского дипломата Ивонну Андерс, за которую выдавала себя Агузарова, и еще про то, как ее сослали. Потом пришел Паша Кузин, принес свой новый фотоаппарат и всех сфотографировал. Потом пришел Дима Ашман, принес «Егермайстер» в зеленой бутылке. Потом пришел Шаурма — он забыл пиджак. Потом пришел Паша Кузин и рассказал, как на одном «заказнике» у бандита пожелал тому за столом в качестве тоста киллера-мазилу. «Сразу, — говорит, — повисла тишина. Я всю жизнь вспомнил, ничего, думаю, сорок два года пожил. Но все потихоньку засмеялись. Я уже понял — отлегло». Потом пришел звукорежиссер «Браво» Коля. Потом все уходили и приходили еще раз пятнадцать. Потом мы сделали намек. Они вернулись еще только один раз и забрали-таки свою бутылку «Егермайстера».

Мы приехали в Москву. Лежал снег. Наступила, наконец, зима.

2003

14 февраля 2003 года

Киев.

[1]

Это была поездка, похожая на сон с высокой температурой. Две бессонные ночи, три концерта, два саундчека, десяток интервью, две телепередачи и один ночной радиоэфир. Зачем мне все это надо? Затем, что это такая работа.

В детстве меня часто посещала мысль: а если люди узнают, что я на самом деле думаю, они отвернутся от меня?

Москва.

Сейчас была передача «Разум и чувства» по

MTV

. Блин, из меня вырезали все, что было интересного. Прикольного осталось только то, что кто-то (это у меня такая манера — говорить о себе в третьем лице, когда мне не нравится, что я делаю: «кто-то не вымыл посуду», «кто-то тайком курил» и т. д.) держал все время пальцы на шее и ими поворачивал голову, как механизм. Это потому, что шея у меня была жестоко продута. Мне потом даже их редактор сказал: «Ну что же вы, зачем же вы пальцами всю дорогу шею держали?» — «А это, — говорю, — такая фишка новая». — «А-а-а…» — с уважением сказал редактор.

Через час мне звонить Мише Козыреву — программному директору «Нашего радио», которое нужно нам, как воздух, потому что через него нас слышат наши поклонники.

Миша сказал, что ему удобно после полуночи. («Ну че, как тебе наш альбом?» — «Щас не могу сказать, приехал Боря Гребенщиков со своим новым альбомом на два дня, а ты ж никуда не денешься, перезвони завтра».) Разговор был вчера, потому завтра — это уже сегодня. Типа наступило.

Никак не могу понять, почему меня вечно пристегивают то к Земфире, то к «Ночным снайперам». Потому что публике так хочется или все надо ко всему клеить? И те и эти мне хоть и симпатичны, но совершенно, совершенно безразличны. Даже как-то странно. Последнее время стали заваливать письмами с вопросами о том, что я думаю про Сурганову, а ведь я ничего специально про нее не думаю. Она замечательный человек, но я же не фанат. Или люди считают, что я — это они, только далеко? Ну, как маленький ребенок думает, что если он спит, значит, весь мир спит. Типа, если Ане, Пете, Оле нравятся эти группы и эти люди, значит, и я от них тащусь. «Ты в курсе, что 9 марта концерт Светы Сургановой?» — сказали мне. «И что?» — говорю я. «А то. Понятно же, что».

«Друг Бучч, а ты смотрела фильм «Поговори с ней»?» — «Да, и что?» — «Так вот, наша интернет-переписка, — пишет мне человек, — больше всего похожа на этот фильм. Я, — пишет чел, — санитар Бениньо, а ты Алисия, которая в коме. Я тебе все рассказываю про свою жизнь, а ты молчишь. Я тебе: вот я ходила в кино, вот какой фильм, а вот еще у нас в общаге электрик злобный, и девушка есть китаянка в группе и т. д., а ты — тишина… Спасибо за письмо, мол, Бучч. Типа, — пишет она мне, — выйди из комы и пиши мне письма в ответ по-человечески». — «Извини, — говорю, — не буду, друг Бениньо, потому как не могу описывать, что внутри происходит, когда в день от тридцати писем». Я, наверное, вообще сверну почтовый ящик на фиг, завалило.