Первым предвестником их явился внезапный скачок забортной температуры и, как следствие, уменьшение веса аппарата по отношению к воде. Заметив, что дно отдаляется, Астахов поспешил уравновесить “Пайсис” и принялся методично выяснять причину. Тут-то и выяснилось, что термометр вместо обычных двух градусов выше нуля показывает целых восемь! Немыслимая температура на такой глубине.

— Где-то поблизости тепловой выброс, — сообразила Светлана. — Скорее возьмите пробу. Могут встретиться аномальные диатомеи.

— Вам не кажется, что прожектора несколько ослабели? — напряжённо всматриваясь в вырезанный световым конусом участок дна, спросил Шахазизян.

— Пожалуй, — неуверенно согласился Сергей. — Неужели аккумуляторы садятся?.. Нет, вроде норма, — облегчённо вздохнул он, посмотрев на качающиеся стрелки. До красного сектора было далеко. — Какие будут указания?

— Пройдём немного тем же курсом, — предложила Рунова.

Минут через десять температура возросла уже до двенадцати градусов, а дно перед иллюминатором ещё более потускнело.

— Может, твой амперметр врёт? — засомневался Шахазизян. — Или вольтметр?.. Как бы нам не застрять тут навечно.

— По инструкции я обязан всплыть в случае любого непредвиденного осложнения, — как бы рассуждая вслух, произнёс Сергей. — Но я уверен, что приборы в порядке. И термометры в том числе. Обидно уходить, не докопавшись. Как полагаете? — он повернулся к Светлане.

— А вдруг всё же аккумуляторы? — упрямо стоял на своём Шахазизян.

— До сих пор у нас не было оснований не доверять приборам, — рассудила Светлана. — Если аккумуляторы в порядке, то сила света могла уменьшиться только из-за прозрачности среды. Я правильно понимаю? Очевидно, мы угодили в мутные слои. Напрашивается единственный вывод. Где-то поблизости извергается лава. Отсюда и неуклонное повышение температуры.

— Или гейзер, — согласно кивнув, подсказал Шахазизян.

— Или грязевой гейзер, — заключила Светлана.

— Двадцать один градус. — Сергей озабоченно покачал головой. — Как бы там ни было, но я в кипяток не полезу. Будем всплывать. Мы и так пробыли под водой девять часов. — И, словно извиняясь, добавил: — Пробы возьмём с корабельного борта.

— Конечно. — Светлана понимала Сергея. С приближением к горячей зоне риск возрастал с непропорциональной быстротой. Но только там, в эпицентре перегретого, сжатого давлением океанской толщи пара, могли скрываться неизвестные науке формы жизни. Простейшие бактерии существовали повсюду: в кипящих серных источниках и антарктических льдах, в облаках и радиоактивных породах. Хотелось угадать, какие защитные устройства сотворила природа, чтобы защитить капельки протоплазмы от убийственного жара субкритической влаги, разъедающей золото и базальт.

Всплытие, занявшее около часа, напоминало фильм, который после просмотра зачем-то пустили наоборот. Вырвавшись из вечного мрака, экран иллюминатора незаметно просветлел, и вновь закружилась вьюга планктона. Только теперь снежинки и градины падали как положено — с высоты.

До поверхности оставалось всего ничего, когда Шахазизян вспомнил про чай и принялся отвинчивать стаканчик термоса. Светлана проворно раздала бутерброды с салями и сыром.

— Оказывается, я ужасно проголодалась! — призналась она, жадно набросившись на еду.

— А я? — потрясая термосом и жуя, еле выговорил Шахазизян.

— Я тоже, — смущённо признался Сергей. — И очень давно. Ещё там, у россыпи.

— И молчал! — возмутилась Светлана.

— Нет, это вы оба молчали, а я терпел.

— Настоящий мужчина! — одобрил Шахазизян. — Как вернёмся, приглашаю в мою каюту. Надо отметить.

— И копчёное мясо с перчиком? — с надеждой спросил Сергей, подбирая крошки.

— И мясо тебе найдём, — пообещал Шахазизян.

— Я, пожалуй, не откажусь от рюмки, — словно прислушиваясь к себе, сказала Светлана. — Мне даже очень хочется рюмочку коньяку! И спать! До безумия хочу спать.

Она так и не поднялась, сразу же завалившись на койку. Сквозь сладкую счастливую одурь слышала телефонные звонки, даже как будто бы стук в дверь, но не нашла ни сил, ни желания вырваться из обморочной власти оцепенения. Так и проспала всю ночь и половину следующего дня.

Вышла только к ужину, где под общий хохот проглотила две тарелки борща и три стакана компота, умяв невероятное — в её измерении — количество свежеиспечённого хлеба.

Было всё, как она хотела. Песчаный берег, казавшийся белым в свете огромной розово-жёлтой луны. Лёгкий бриз, вкрадчиво шелестевший в листве. Глуховатый рокот созревших кокосов. Лагуну пересекала залитая медовым глянцем дорожка, и голубое ровное дно, сохранившее извилистые рельефы последней волны, виделось далеко-далеко, до перевёрнутой пироги, где закруглялся остров.

Светлана незаметно покинула шумное место купания и, бездумно шлёпая по воде, ушла на другую сторону. Здесь было ещё чудесней, в тёмном приюте перепутавшихся теней. Море едва угадывалось жемчужным отсветом, просочившимся из таинственной глубины. Колючие заросли смыкались сплошной стеной. И ничего нельзя было различить в двух шагах.

Светлана решила, плюнув на страхи, искупаться в чём была, без осточертевшего гидрокостюма. Долго шла, с наслаждением ощущая бархатистое дно, а когда лёгкий всплеск омочил ей купальник, погрузила лицо, широко и жадно раскрыв глаза. Она ныряла и плавала и нежилась на спине, отдавшись убаюкивающему покачиванию прилива. Полежав на тёплом песке, она набрела на шалашик из пальмовых листьев и повалилась в их благоухающее шуршание. Таинственный шорох, слепые тени, подсыхающие крупинки коралла на исцарапанной спине.

Здесь её и нашёл Гончарук, дыша коньяком.

— Света! — Он сделал попытку обнять, но она выскользнула умело и ушла по прибою не обернувшись.

Из Комитета по делам изобретений и открытий в ИХТТ пришла бандероль с авторскими свидетельствами. Не без приятного волнения Кирилл взял сине-зелёный гербовый лист, чем-то похожий на облигацию старого образца. Он был прошит шёлковой лентой, концы которой скрепляла огненная розетка печати, и выглядел весьма торжественно. К свидетельству прилагались отпечатанные типографским способом описание — с формулой и чертежом установки — и табличка для записей о внедрении. По-видимому, ей предстояло ещё долго оставаться пустой. Судя по сложившейся обстановке, внедрением пока и не пахло. Малик второй месяц безвылазно сидел на заводе, но положение с реактором ничуть не улучшалось. Переход от лаборатории к крупномасштабному стенду требовал совершенно нового качества, предвосхитить которое не позволяла никакая теория. Оставался малопродуктивный, несмотря на безотказную простоту, метод “тыка”. Попробовать так, переставить эдак, ткнуть сюда, вынуть отсюда…

Кирилл не то чтобы охладел к изобретению, которое отныне находилось в полном распоряжении государства, но оно незаметно отступило для него на второй план. Появилась новая проблема, не менее значительная, а в чисто научном плане — куда более заманчивая. Корват как в воду глядел. К исходу третьего месяца своего ученичества Кирилл не только овладел необходимыми азами совершенно новых для него дисциплин, но и начал выдавать продукцию. Составленный им реферат по состоянию воды, нефти и газа в глубоких недрах органично соединил геологические представления с точными закономерностями физико-химии.

Доклад, с которым Кирилл выступил на расширенном семинаре, вызвал подлинную сенсацию. О Ланском, которого Игнатий Сергеевич упорно называл Лановым, заговорили в смежных организациях, причастных к разведке и добыче нефти. У него сразу появилась масса горячих приверженцев и тайных недоброжелателей.

Переворотив книжные груды, Кирилл, к великому удивлению, обнаружил, что Корват, а вместе с ним и другие упускают совершенно очевидные вещи. Рассуждая о поверхностном натяжении, затрудняющем движение жидкости в пористых средах, они проглядели температуру. Не приняли во внимание простейшую зависимость, известную ещё с восемнадцатого века! В критических условиях поверхностное натяжение падает до нуля. Если взять чистую воду, то на глубинах свыше десяти километров она не будет встречать никаких препятствий при просачивании сквозь пласты. О нефтях уже и говорить не приходится. Их критические параметры были существенно ниже.