В тени прохладной рощи её одолела мошка и какие-то рыжие широколапые мушки с недоразвитыми крыльями. Сначала Светлана приняла их за клещей и стала отдирать от шеи обеими руками. Это даже вынудило её остановиться. Но борьба была явно неравной. Успокоившись и сообразив, что мелкие мушки всё же существенно отличаются от клещей, она перестала обращать на них внимание. Дорога пошла по болотцу. В чёрных жирных ямках тускло блестела мазутоподобная вода. Прыгая с кочки на кочку, Светлана поняла, что заблудилась. Кроме оленей, тут вряд ли кто до неё проходил. Очевидно, тропа осталась слева. Но олений путь вёл на вершину сопки самым коротким путём, и она не придумала ничего лучше, как полезть прямо в гору. Потом ей объяснили, что так ходят либо люди, всю жизнь проведшие в горах, либо беспросветные невежды. Песенку “умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт” следовало рассматривать в качестве прямого наставления для путешествия в сопках, где котловины и седловины чередуются по закону апериодической синусоиды. Избрав путь бывалого горца и часто припадая на четвереньки, Светлана добралась, наконец, до самого верха. Те искореженные ветрами дубки, которые виднелись снизу, росли, как оказалось, на узкой террасе, метрах в пятидесяти от верхней точки. Если, конечно, она не перепутала сопку…
Ветер дул здесь с неистовой силой. Волокна тумана неслись мимо и гибкими прядями струились над плоскими, как на японских картинах, верхушками деревьев.
Море зеленело далеко внизу. Памятуя наставление Беркута, Светлана осторожно стала спускаться почти по отвесному склону. Ветер постепенно утих, облачный туман остался вверху, да и спуск сделался более пологим. Но тут она вновь обнаружила, что окружавшее великолепное разнотравье очень напоминает болото. Огромные осокори чередовались с невидимыми ямами неизвестной глубины. Под ногами журчал ручей, который тоже никак не удавалось разглядеть.
На кочках росла гигантская осока, тускло-золотые лилии и невиданные ирисы: синие, фиолетовые, чёрно-лиловые.
Звук ручья говорил о том, что он прыгает по камням. Она нащупывала эти камни ногой и перескакивала с них на ближайшие кочки, которые, как её когда-то учили, были единственно надёжными на болотах. К этому времени иллюзии, что именно этот путь ведёт к Холерной бухте, начали рассеиваться. Спуск опять сделался почти отвесным. Идти сразу стало легче, потому что на такой крутизне не удержится ни одно болото. Действительно, вскоре ручей обнажился во всей каменной красе, а кочки сменились привычными папоротниками и лещиной. С трёх сторон высились синие горы, а впереди бухали ещё невидимые сверху валы. Это тоже внушало подозрение. На широкой песчаной полосе волны должны ласково и полого накатываться. Только теперь Светлане стало окончательно ясно, что она ушла в сторону от бухты, где, по отзывам, был самый лучший на земле пляж. Против ожидания, она не огорчилась. Полной грудью вдыхала ветер с моря, пила глазами очарование волнистых далей.
Зелёные склоны казались совершенно плюшевыми. Местами этот плюш, как и положено, лоснился, кое-где был вытерт до белизны. Стали попадаться гранитные валуны, поросшие золотистыми, как засохшие чернила, лишайниками и сухим мхом. Иногда серые гранитные глыбы казались обтёсанными и сложенными в простейшие фигуры. Тогда они напоминали дольмены. Небо над головой клубилось мощными, крутого замеса облаками, прорезываясь вдруг бездонной синевой холодного и пронзительного оттенка. В довершение картины в небе парила на воздушных потоках какая-то чёрная царственная птица, а качающиеся травы поглаживали выбеленный на солнце олений скелет. Это напоминало одновременно и Рериха, и Васнецова. Северная мощь, друиды и викинги. Рунова радовалась, что забрела в этот странный распадок, столь непохожий на почти тропическое великолепие окружающей природы.
За мёртвым, искореженным дубом пошли каменные нагромождения. Ручей тут вырывался на волю и как-то боком стекал в море. Гранитная стена в этом месте была чёрной и влажной. В трещинах росли какие-то причудливые создания с холодными мясистыми листьями голубого и розового цвета.
Две сопки сближались здесь и каменным хаосом обрывались вниз. Это там бухали и свистели волны. Карабкаясь среди гранитных, сглаженных временем валунов, она смогла наконец увидеть то, что творилось внизу.
А творилось там нечто несусветное. Настоящая дьявольская круговерть. Только тот, кто знает, что такое каменные гроты на конце выдающегося в океан мыса, может представить себе эту дикую и страшную красоту. Волны врывались в открытый всем ветрам грот. С пушечным грохотом разбивались они об осклизлые камни и опадали в базальтовую ловушку, сгущаясь из тумана и пены, в малахитовую воронку, которая со свистом разглаживалась, превращаясь в смиренную чёрно-серебряную воду. Но не успевала эта вода просочиться сквозь каменные нагромождения и заплеснуть в сумрак базальтовых арок, как налетала другая, курящаяся холодным туманом, ещё более яростная волна. И всё опять повторялось. От начала мира и до скончания веков.
Лишь в отлив море отступало, обнажая широкую полосу отмели, и мелкие крабы с шелестом падали в каменные трещины.
В камнях Светлана нашла ещё один олений скелет. Солнце и солёная вода сделали его невесомым и хрупким. Он рассыпался при первом прикосновении.
Светлана с жадностью съела хлеб, запила водой, показавшейся упоительно сладкой, и попыталась определиться.
Очевидно, желанная бухта лежала или справа, или слева от грота. По воде туда ничего бы не стоило добраться. Разумеется, в отлив. Теперь же подобная попытка могла кончиться весьма плачевно.
Однажды её мытарило в море в таком же каменном мешке. Она вырвалась оттуда с закрытыми глазами, так как маску разбило о скалы и острые осколки комариными жалами прилипли к лицу. Было то на Чёрном море, на фоне куда менее величественных декораций. Вспоминался и ещё один случай на берегу Аравийского моря, когда ей едва удалось вырваться из подводного каньона.
Оставался только один путь — через сопки.
Рассудив так и этак, Светлана решила пойти направо. Тому были свои причины. С горы она заметила там бухту с белой окантовкой пены и серой полосой песка. И вообще, ей казалось, что так будет ближе к станции. Умопомрачительно захотелось есть. К обеду она явно не поспевала, но голодного человека совершенно инстинктивно тянет к дому, даже если он знает, что ничего там не получит. Поэтому Рунова вновь выбрала самый короткий путь и, вместо того чтобы подняться прежней дорогой по заболоченному распадку, как муха на небоскрёб, полезла через седловину. Временами она совершенно распластывалась на этом обдуваемом с моря склоне, обеими руками вцепляясь в траву. Боясь, что её унесёт в океан, она старалась держаться гранитных валунов, где можно было надёжно зацепиться.
По гребню седловины уже не росли дубы. Только каменные клыки да молочные плёнки летучего тумана. Был он очень узок, этот гребень, и быстро переходил в такой же, как и подъём, крутой спуск. Зато по правую руку виднелась станция, а по левую — дубовая поросль, лиловый дым болотных трав над широкой луговиной и, очевидно, желанная песчаная бухта.
Лишь теперь Рунова решилась прибавить шагу. Спустившись по склону несколько вкось, она обошла стороной значительную часть болота.
Те тридцать-сорок метров заболоченного луга, что пришлось всё же преодолеть, в расчёт не шли. Уж что-что, а болота Светлана знала отлично. И все эти лютики, хвощи, водосборы и осоки были для неё открытой книгой. Не так уж сложно научиться выбирать путь по характеру растительности. Если хорошо знать, где что растёт, можно пройти почти любое болото. Может быть, только за исключением чарусы. Но чарус на Дальнем Востоке нет. Они встречаются лишь в средней полосе.
Продравшись сквозь последнюю заградительную полосу осоки, Светлана спустилась в совершенно пустынную бухту. Только след от чьей-то палатки, какой-то обгорелый столб и раковины от печёных мидий напоминали о том, что на земле есть люди. В море широко и лениво вливался ручей. Справа от него берег был каменистый, слева — песчаный. Вдоль линии прибоя тянулась тёмная полоса выбросов. Чего только там не было! Скрюченные ленты высохшей морской капусты, рыжие мочалки саргассов, филигранные, как купола мусульманских мавзолеев, скелеты ежей и до неузнаваемости преображённый морем хлам — следы цивилизации.
