— Что это? — неожиданно спросила она. — В кармане у тебя?

— Пленка.

И неожиданно, да так быстро, что он не успел и двинуться, Кэрол выхватила ролик, слегка разорвав карман, и швырнула пленку в море.

— Ну, не будет ее! — злобно сказала она. — Улетела! — Она, откинув голову, вызывающе глядела ему в лицо, как будто ждала удара или пощечины, о чем он, собственно, и размышлял сейчас.

Грант пожал плечами.

— Я знаю, там ее фото, ее фото, не так ли? — требовала Кэрол.

— Теперь ты никогда и не узнаешь, не так ли? — сказал Грант. Он ощущал прилив жестокости. Первый алый гнев, а не белая ярость, клокотал в мозгу, и он пожал плечами, чтобы успокоиться. Если она проводит какую-то запланированную кампанию вернуться-получить то, что было, а он не последует за ней, то она все будет делать совершенно неправильно. Они были неподалеку от славного кораллового пляжного домика. — Я думаю, что вызову ее в Кингстон, — с преднамеренной злобностью сказал он. Он не собирался это делать. Но он не собирался брать с собой и Кэрол.

Кэрол остановилась.

— Нет! Нет! Только через мой труп! — почти кричала она, сжав кулаки у бедер. — Я не для того потратила лучшие годы моей жизни, вырастила, выучила тебя, сделала человеком, чтобы ты отправился в Кингстон с тепложопой шлюхой. Я в тебя слишком много вложила! Я тебя создала!

Грант тоже остановился. Тропическое солнце обливало их. Оба они по-настоящему были так милы к нему, так помогли ему; Ханта, возможно, заставляла Кэрол, по крайней мере, на первых порах; Кэрол же верила в него и любила. Он многим им обязан. Но не этим. Истина была в том, что пока он работал, учился и рос, все сам по себе, поскольку они не могли идти вслед за ним, Кэрол сдалась или просто не могла следовать за ним, и все больше и больше погружалась в ленивый, претендующий на быстрое познание мистицизм. Сейчас он отвечает перед своим ремеслом. И талант, какой он ни есть, а он был отнюдь не мал, — уж это-то принадлежит ему. Она жила заученными, схематичными идеями, обычно теми, что он же ей и подал, упрощенными, приспособленными к ней, а им уж давно заброшенными ради других мыслей, новых, а она все цеплялась и цеплялась за них. И продавала их как философию своей маленькой театральной банде.

— Ты получишь свою долю, — тихо сказал он. — Но меня создала не ты. — Упорно, как человек, плывущий сквозь шторм, он, отвернувшись, побрел к домику.

Именно в этом заключался вопрос «мужества», о котором он говорил Лаки в последний день в Майами, хотя он и был уверен, что обозначил его так туманно, что она не поняла и подумала, что это связано с нырянием. Он, по крайней мере, на это надеялся. Он даже не был уверен, что хочет жениться на ней. Иногда он думал, что хочет, иногда — нет. Он не знал, где правда. Он все еще боялся, что она слишком хороша, чтобы быть правдой. Но это не вопрос мужества. Он должен что-то предпринять, и он должен вскоре это сделать. Но он хотел сделать это как-то милосердно, если сумеет. Именно поэтому он взял ее в загородный клуб Индианаполиса, в котором состояли и он, и Эбернати. Если им еще не написали, все равно слухи бы просочились, и о том, что она была с ним, все равно узнали бы. Какого же черта?

Он открыл дверь изящного домика. После яркого солнца там было очень темно.

Она не впервые так действовала. Она и раньше тянула эту резину по поводу других женщин. Ей не нравилось спать с ним, но она не хотела, чтобы другие это делали. Он ненавидел ее уловки, ее стремление всегда выставлять его морально виновным. С ее стороны морально не хотеть спать с ним, а с его стороны неморально спать с другими. Иисусе, это дерьмо королевы Виктории. Она же сама в это не верит. Отчаяние и ярость снова охватили его. Она не может в это верить! Как она может верить, если она жена Ханта, а живет с Грантом как любовница! Четырнадцать лет! Безумная иррациональность! Сравнивать Кэрол Эбернати с Лаки — смешно, да и нет оснований для этого, между ними нет никаких точек соприкосновения, при любых потугах воображения Кэрол нигде не была лучше. Он начал раздеваться в тусклой круглой комнате.

Странно. Думая обо всех этих прошедших годах, он думал о себе, как о другом человеке. Это ведь и начиналось не как любовная связь. Началось как шуточная история. Он приехал домой в короткий отпуск после госпиталя, и кто-то привел его к ним в дом. В Европе война еще не окончилась, и она развлекала всех раненых ветеранов, которых было не так уж и много. Естественно, много пили. Она не пила, а Хант пил, и ему, кажется, правилось напиваться с «малышами», которые в противовес мифологии не только не были молчаливыми относительно своего военного опыта, но жутко трепались и только о войне. Она уже интересовалась «литературой» и «театром», и он прочел ей несколько ранних плохих стихотворений о том, как его вынесло на Тихий океан, и пару вшивых одноактных пьес, а на третий раз он ее уже поимел. Они днем ехали в машине откуда-то домой. Хант был на работе, а они выехали из города, остановились в лесу и впервые сделали это на заднем сиденье. Но для него это была лишь кратковременная шутка, без всяких намерений завести «постоянные отношения». У него уже были две девушки в Чикаго, и он тогда трахал все, что попадалось под руки. Он слишком долго был почти мертвым и хотел получить все, что мог. И ему плевать было, кто еще так себя чувствует. Был молодой летчик ВМФ по имени Эд Гриер, который тоже был в отпуске и шлялся повсюду, и у которого тоже стоял на Кэрол Эбернати. И Гранту было плевать, имел он ее или нет. Хотя Грант был добровольцем, а Гриер — офицером, они шлялись вместе и пили, потому что оба плохо играли в футбол в школе, и они уже обменялись парой-тройкой девушек в городе. У Кэрол была беременная девушка, живущая у нее уже восемь месяцев, дальняя родственница, приехавшая скрыть рождение ребенка, и это была одна из девушек, которой они обменялись. Однажды ночью, пьяный, он лежал на полу в гостиной и обнимался с Кэрол, пьяный Хант спал в постели, Гриер (которого позднее убили на Филиппинах) шел наверх с беременной девушкой, и Грант показал ему, чтоб он, если захочет, возвращался, и они бы поменялись местами. Гриер спустился, но не остался. Кэрол не захотела ни того, ни другого. Она видела сигнал Гранта и тогда ничего не сказала, а на следующий день (когда Хант снова был на работе) ее ревущий гнев удивил Гранта. Он понятия не имел, что она вовсе не так легко и свободно, как он, воспринимает все это. Она не давала ему забыть об этом эпизоде и в определенных случаях напоминала о нем, как о главной причине ее безразличия к сексу. Она дала понять, что спала с несколькими мужчинами, кроме него, в первые годы их связи, обычно в качестве сознательной мести, но к тому времени Гранту (который в глубине души вовсе не был уверен, что она время от времени не спит и с Хантом) было наплевать, поскольку он резонно полагал, что если и так, то она все же не может так уж много ходить на сторону. Да он и любил ее, позднее, отчаянно любил. В какой-то момент. Если уж он должен быть хладнокровным и честным по этому поводу, а он этого хотел, то должен признать, что он по-настоящему любил ее тогда, когда возник экономический фактор, и они его поддерживали. Все это было так странно.

В тусклом холоде пляжного домика де Блистейнов он задумчиво посмотрел на порванный карман перед тем, как отложить рубашку. Кэрол полностью успокоилась, когда вошла в домик. Они молча раздевались, как давно близкие люди, в тусклой куполообразной комнате, чтобы надеть купальники, и она была вполне дружелюбной и доброй. Она говорила и действовала так, будто никакой сцены не было. Это само по себе необычно, думал он.

Потом неожиданно, стоя обнаженной в центре тусклой комнаты, она глянула на Гранта и простерла к нему руки.

— Посмотри на мою фигуру, — сказала она робким, наполовину смущенным голосом, в котором звучал тонкий, что было горше для Гранта, оттенок надежды. — Я очень похудела ради тебя. Я... — она остановилась, на лице было смущение. — Но грудь стала меньше. Я не знаю, почему. Так раньше не было, когда я соблюдала диету. — Лицо ее стало беззащитным.