Грант ухмыльнулся. Он знал, что многие о нем гак думают. Но он слишком хорошо знал «настоящих мужчин», чтобы понимать, что такое мнение о нем относительно, весьма относительно.

— Заткни пасть, — сказал он. — Я не больший грубиян, чем ты или кто-либо другой.

— Ну, ты и не из тех, о ком я или Лаки думают, что это очень печальный нью-йоркский интеллектуал из Лиги Плюща.

— Ай, ладно. Тогда зачем ты ее предлагал? О'кей, не звони. И иди к черту.

У Бадди было особенное, не обычное для него выражение лица. Как будто он трахнул девушку, гордится этим и хочет, чтобы все знали, но в то же время кодекс чести предписывает ему молчать. Брови одновременно демонстрировали самодовольство, небольшое смущение и какое-то огорчение.

— Я не знаю, как тебе объяснить, Рон. Но она девушка очень специфическая. Она не похожа на большинство малышек, которых мы знаем. Черт, я бы мог вставить ее в пару своих фильмов, слегка потренировать и сделать из нее звезду, но она послала все это к черту. Она считает всех актеров и актрис эксгибиционистами и глупыми, бесчувственными эгоистами.

— И она права, — вставил Грант.

— Так что она немного работает на крошечных ролях, дублирует, ассистирует, когда ей нужны деньги. У нее степень магистра политической философии. Ее старик был самым крупным бутлегером в верхнем штате Нью-Йорк в двадцатых годах, и ему повезло. Так что она...

Он остановился. На его лице появилось новое выражение, теперь искреннего замешательства, которое давно бессознательно звучало в голосе.

— У нее был богатый юноша из Южной Америки, она собиралась выйти за него замуж, но он выскочил из-под нее, как говорится, и уехал. Знаешь этих южноамериканцев. Это было год тому назад. С того времени она работает над пьесой. Не знаю, хороша ли она. Она молчит. Она сильно упала духом, когда парень слинял, говорит, что ищет новых взаимоотношений. Я... — Бадди снова остановился, поскреб взъерошенные волосы, на лице снова появилось новое выражение: еще более смущенное огорчение. — Ну, я звонил и пытался вновь связаться с нею, — сказал он, — но она отказалась от любых контактов со мною. Говорит, что я у нее уже был. Вот так. Мы остались друзьями, она иногда работает со мной, вот и все.

Его тоскливые глаза глянули на Гранта. Лицо опухло, живот выпирал из-за ночных бдений и пьянок.

— Все это строго между нами, Рон. Но я должен был сказать тебе. — Потом он добавил: — И она очень красивая.

Он хлебнул полстакана водки с апельсиновым соком, затем вернулся к телефону. Он немного поговорил сам и передал трубку Гранту. Донесшийся голос звучал сухо, на грани с трудом скрываемой иронии и смеха. Он тоже был смущен. Было ощущение, что она очень старается не думать об этом звонке, как о форме мужского сводничества. Взглянув на Бадди и увидев утвердительный кивок, Грант мягко и, насколько смог, обаятельно назначил свидание на сегодняшний вечер. Он должен заехать за ней, сказала она, это сразу над магазином спиртных напитков, единственный многоквартирный дом на Парк Авеню.

— Я сделал тебе самое величайшее одолжение, какое мог, — печально сказал Бадди, положив трубку, а потом повез его в дом Фей Эмерсон, за углом, где целый день вливал в Гранта спиртное, потом взял его на коктейль, где у самого Бадди было свидание. И все это так, будто теперь, после знакомства, он хотел напоить его и заставить пропустить свидание.

Он опоздал на сорок пять минут и, благодаря Бадди, был более, чем слегка, пьян. Но он эмоционально включился на коктейле, благодаря хорошенькой девушке, хотевшей заполучить его. Разве не всегда так: или засуха или потоп? Он ощущал, что вдохновение работает, как хорошо смазанный двигатель. Ах, если б он мог включать и выключать его по собственному желанию! Взобравшись по узкой лестнице на четыре пролета маленького здания, он постучал, и его допустили к делегации из четырех девушек. Трое сидели на кушетке и явно пришли посмотреть на него. Самая хорошенькая, та, что открыла дверь, протянула руку и, нервно улыбнувшись, сказала:

— Привет, я Лаки. Вы, кажется, опоздали? На первое же свидание.

Он извинился:

— Я вовсе не хотел этого, клянусь. — И добавил: — Я думаю, Бадди отчаянно пытался напоить меня, чтобы я опоздал. Чтобы вы разозлились на меня.

— Полагаю, он преуспел, — сказала она со все еще нервной улыбкой.

Бадди говорил, что она красива. Но эти слова не подготовили его к созерцанию захватывающей дух красоты, которую он увидел перед собой.

Единственное, что он смог подумать: это невероятно, это просто невероятно! Мысль едва не задушила и не погубила его ровно мурлыкавшее вдохновение.

Волосы ее, цвета шампанского, были длиной до плеч и зачесаны прямо назад, над ровно очерченным лбом. Что-то типа львиной прически. У нее были высокие, слегка выступающие скулы, которые делали глаза едва заметно раскосыми. Но ниже короткого, прямого носа с нервными ноздрями было самое привлекательное в лице — рот. Достаточно широкий, он, казалось, перечеркивал лицо, хотя на самом деле этого не было, полная нежная верхняя губа была столь короткой, что казалось, не может закрыть идеальный ряд выпуклых верхних зубов, разве что, если предпринять сознательное усилие. Под полной нижней губой был крошечный острый подбородок, еще более подчеркивающий рот. Когда она улыбалась, даже нервно, как сейчас, улыбка не только освещала всю маленькую комнату, но, казалось, проникала сквозь стены в другие комнаты. Как узнал позднее Грант, сама она считала свой итальянский нос лучшей частью лица и очень стеснялась исключительного рта. Но помимо лица, одной фигуры было достаточно, чтобы свести мужчину с ума.

Грант никогда не мог словами описать красоту ее тела, даже самому себе. Это было как-то связано с необычной шириной квадратных плеч и двух длинных линий, суживавшихся от них к талии, чтобы немедленно вспыхнуть парой потрясающих бедер с необычно высокой попкой. А может, причина в том, что над широкими плечами была нежная шейка и высокая маленькая головка принцессы? Но ей нужны были широкие плечи, чтобы поддерживать полные, большие полушария грудей, выпиравших из-под тесного черного вечернего платья. Икры были совершенной формы и заканчивались сильными, тонкими, аристократическими лодыжками, мощные ноги бывшей танцовщицы, которой, как оказалось впоследствии, она и была. Под узким платьем угадывался такой же мощный лобок. На каблуках она была всего на волосок ниже Гранта и стояла очень прямо, высоко неся торс над бедрами, нежная шея вытянута вверх, как у ямайских женщин, несущих корзину на голове. Она и двигалась так же. И скрепляя весь этот торт, было еще одно неописуемое качество: скрытая сексуальность сочилась из нее, как невидимый мед, присущий только ей, Три девушки на тахте явно любили ее до безумия. Она начала знакомить Гранта с ними.

Грант был абсолютно выбит из седла, но старался запомнить их имена. Он давно знал нескольких профессионально холодных красавиц, но эта девушка была более красивой и стояла как-то в стороне от красивейших из знакомых женщин, включая немногих очень знаменитых кинозвезд. Целых несколько дней он связывал имена с обликом девушек на тахте. С именами у него всегда было плохо.

Лесли Грин жила с Лаки в одной квартире. Маленькая, бойкая девушка с хорошей фигуркой, в обтягивающих брюках, черные волосы высоко взбиты, чтобы казаться повыше, длинное надменное еврейское лицо, возможно, на десятую долю такое же красивое, как у подруги. Она назначила себя главным устроителем эмоциональной жизни Лаки и главой делегации по изучению Гранта. Ее дерзкие черные глаза недвусмысленно показывали, что она не позволит недооценить Лаки. Грант ощутил, что ее глаза слегка смягчились, когда она осмотрела его.

Миссис Афина Фрэнк была массивной блондинкой с квадратным лицом, слегка обезображенном прыщами, и непристойно пышной, чувственной фигурой. В ходе знакомства обнаружилось, что она юрист, и Грант сильно подозревал, что она официальный член администрации или какого-то комитета. Ее открытая и воинственная враждебность уже показывали, как бы она проголосовала по делу Рона Гранта, драматурга.