Я смотрю на будильник и жду. После разговора с Танюшкой прошел уже целый час. А Танюшкин брат все еще не идет. Наверно, не придет совсем.Вот и хорошо. Мне не хочется слушать Высоцкого наедине с Танюшкиным братом.
Дядя вася заварил кашу
Я открываю форточку и лезу за перловой кашей. Я купил ее в бакалее, в отделе самообслуживания. Раньше все покупал в пакетах, но теперь пакеты пропали. Зато появились брикеты. Один брикет весит двести граммов и стоит девять копеек.
Вчера смотрю на кассиршу и спрашиваю:
– Вы не знаете, а что это такое?
Кассирша смотрит на брикеты и говорит:
– Это перловая каша. Вы что, не видите? Берите. Очень вкусная. Я уже попробовала.
Потом видит, что я все еще не решаюсь, и добавляет:
– Берите, берите. Не стесняйтесь. Вы не смотрите, что лежат. Просто никто не знает.
А когда принес на кухню, то соседка покачала головой. Оказывается, на искусственном жире. Да и варить целых двадцать пять минут. Хорошо размять и налить два с половиной стакана воды. Так написано в способе приготовления.
Я думал, брикет легко разомнется, а он прямо как монумент. Так что пришлось поразмяться. А когда потом съел, то всю ночь бурлило в животе.
На следующий день прихожу, а в бакалее все та же гора. Никто эти брикеты не берет. Я кассирше говорю:
– Вы знаете, я у вас купил двадцать брикетов. И жена, оказывается, тоже купила. Пятнадцать…
Кассирша меня понимает и говорит:
– А я вас запомнила. Вы покупали вчера. А больше пока никто не брал.
Я говорю:
– Да? Надо же! – а сам все стою и не ухожу.
Кассирша улыбается и говорит:
– Ну, ладно. Что мне с вами делать? Давайте сюда десять… – и возвращает девяносто копеек. Все-таки заиграла совесть.
Надо было поторговаться. Но я как-то сразу и не сообразил. И вот у меня теперь девять штук. Брикеты лежат между рамами: у холодильника зимние каникулы.
Я достаю из ящика молоток и, развернув упаковку, приставляю к брикету нож. От удара брикет раскалывается на неровные части, и несколько кусков вместе с крошками летят на пол. И я на коленях ползаю и собираю.
Какая-то паутина. И откуда только берутся такие волокна? Я еще понимаю, летом, когда тополиный пух. Но сейчас ведь зима.
…Я продолжаю раздрабливать, и теперь куски раскалываются на совсем мелкие и укатываются гораздо дальше.
Можно загородить книгами, но книги, пожалуй, рассыплются. Когда начнешь стучать. Или повернуть боком стул. Но стул на подоконнике не поместится. Кажется, придумал. В следующий раз я буду разбивать прямо в кастрюле.
…И вдруг я вижу напротив фургон. Возле кулинарии. Что-то привезли. К распахнутым дверцам фургона подходит грузчик. Он в рукавицах и в фартуке. Грузчик хватает металлический лоток и, на ходу его поправляя, бежит к дверям. На ступеньках в белом халате с хозяйским видом продавщица. Поворачивается к грузчику и что-то ему говорит. Грузчик, уже в дверях, деловито кивает. Возле ступенек очередь. Прохожие смотрят на фургон и, замедляя шаги, останавливаются. Очередь растет.
Может, рвануть? Но шофер уже задраивает дверцы. Продавщица в белом халате исчезла. А граждане, хотя все еще на ступеньках, но уже в другом составе. Пожалуй, не успеть. (Летом хорошо. Можно открыть окно и забить очередь прямо отсюда. Невский здесь неширокий. Услышат. А сейчас надо отклеивать вату.) Наверно, голубцы.
Проглотив набежавшую слюну, я провожу по подоконнику ладонью и смахиваю в кастрюлю крупинки. Ладонь сразу же делается серая. Ничего страшного. Выкипит.
…Над помойным ведром висит самодельный плакат. ЧИСТОТА – ВТОРОЕ ЗДОРОВЬЕ. Непонятно, почему все-таки второе.
Я наливаю воду и ставлю кастрюлю на газ. Опять забыл. Сначала надо было вскипятить. А уже потом насыпать. Придется теперь выливать. А куда же крупу? Идти обратно за тарелкой. А потом тарелку мыть… Ладно. Сойдет и так. Не помру.
Возвратившись в комнату, я сажусь за стол и, заправив чистый лист, нажимаю на регистр. Пока варится каша, можно и поработать. Но в это время в комнату раздается стук.
Я вскакиваю с табурета и бросаюсь к двери. От резкого движения задвижка с грохотом вылетает.
В тамбуре дядя Вася. Он пытается заглянуть в комнату и, не добившись успеха, ласково берет меня за локоть.
– Толик, дорогой, очень тебя прошу… выйди, пожалуйста, на минуту…
Я не совсем вежливо отстраняюсь и вслед за дядей Васей выхожу. Дядя Вася меня тянет на кухню.
– Пойдем, милый, пойдем… тут, понимаешь, надо выяснить…
На столике возле раковины сваленные в сковородку тарелки и чашки. Екатерина Степановна моет посуду. Склонившись над конфоркой, Варвара Алексеевна стоит перед плитой и боковым зрением удерживает ситуацию.
– Вот, дорогой… – громко произносит дядя Вася и делает шаг по направлению к окну. К батарее в каком-то сиротливом одиночестве даже без клеенки и спичек притулился дяди-Васин стол.
Летом, когда я ездил в Москву, дядя Вася учинил в пьяном виде скандал. Сначала побил на кухне Танюшкину стеклотару. А потом и саму Танюшку. С травмой головы Танюшка попала в больницу и возбудила против дяди Васи дело. А соседи воспользовались и, припомнив дяди-Васины выступления, Танюшку поддержали. Сейчас дядя Вася в квартире временно не живет.
– На этом месте, – дядя Вася кивает в сторону своего пустого стола и подходит к нему вплотную, – лежала газета. А теперь ее нет. Ты меня, Толик, понимаешь… – Потом выдерживает паузу и, обведя укоризненным взглядом стены, торжественно заключает: – Кто-то из твоих соседей нечист на руку!
Варвара Алексеевна заинтересованно застывает, а Екатерина Степановна ставит на клеенку чашку и гневно поворачивается:
– А ну-ка, давай, иди… Ты тут не выступай, а то сейчас живо… А ты, Толя, с ним не связывайся… Ты же видишь, кто он такой…
Уже четыре года подряд каждую субботу я выкладываю из своего портфеля целый ворох программок. Как из подарочного мешка Дед Мороз. И после передачи «В мире животных» все торопятся на кухню, и каждый на своем столе обнаруживает гостинец.
Поигрывая желваками и строя из себя обиженного, дядя Вася изображает припадочного. Точь-в-точь как и в тот вечер, когда выдворяли Лохматого с Лешей. Но теперь его уже никто не боится.
– Нечист на руку… – еще раз повторяет дядя Вася и, качнувшись, пытается снова схватить меня за локоть. – Ты это, Толик, имей в виду… Мне про них еще кое-что известно… Ты меня понимаешь…
Назидательно жестикулируя, он поднимает правый кулак и, погрозив пятерней, в которой отсутствует указательный палец, скрывается в глубине коридора.
Я вспоминаю про кашу и кидаюсь к плите. Наверно, уже сгорела. Но почему-то не пахнет.
Варвара Алексеевна, не отрываясь от своей конфорки, продолжает искоса поглядывать. Екатерина Степановна вытирает тарелку.
– Это, Толя, я… убавила… ты, наверно, забыл…
– Большое спасибо… – я выключаю газ и, схватив кастрюлю за ушки, обжигаю себе пальцы.– На, возьми мою… – Екатерина Степановна протягивает мне тряпку. – Да бери… Ты, Толя, смотри, держись от него подальше…
У нас в тамбуре
Я отскребываю со дна кастрюли прогорклые ошметки и нажимаю ногой на педаль. У меня теперь тоже помойное ведро. (Когда я был в Москве, то мне его подарил папа. На день рождения.) Все-таки подгорело. Но в животе пока еще не бурлит.
Смахнув со стола крошки, я дотрагиваюсь до клавиши. Теперь-то уж поработаю. И в это время в комнату снова раздается стук. Екатерина Степановна пришла ко мне за тряпкой.
Я поворачиваюсь к подоконнику и протягиваю за тряпкой руку. Пересекаясь зигзагами трещин и налезая друг на друга, на краске проступают круги – следы чайника. Между ребрами батареи серый налет пыли.
– Я знаю, чьих рук это дело… – неожиданно прищуривается Екатерина Степановна, – все ведьма Варвара… она и взяла…
– Чего? – я не совсем Екатерину Степановну понимаю.
