Краем глаза я смотрю на соседнюю койку, их всего в палате две. На ней что-то бесформенное, но объемистое. И повернутое к стене. Вместо тапочек таз. На тумбочке возле койки Натальи Михайловны два оранжевых апельсина, а рядом с апельсинами пачка печенья. Я тоже хотел что-нибудь принести, но Екатерина Степановна сказала, что не надо. Все равно Наталья Михайловна ничего не ест.
Веточки вытянутых вдоль тела рук пепельно-желтые и точно из воска, они еще кажутся и голубоватыми; при неподвижности всего остального они так легки, что как будто летят. Уже где-то там, в пути. А глаза глядят прямо в потолок. Словно потолок – это небо.
Я склоняю над Натальей Михайловной голову и говорю:
– Наталья Михайловна… а, Наталья Михайловна…
Наталья Михайловна даже не шевелится, но по ее глазам, вернее, не по глазам, а по векам проходит движение, даже не движение, а только намек; сами же глаза, оторвавшись от потолка, чуть-чуть скашиваются на звук моего голоса.
И вдруг я вижу, что глаза у нее даже и не думали погаснуть, а такие же, как всегда, живые и неожиданно молодые. Значит, узнала.
– А, это вы… – Наталья Михайловна хочет ко мне повернуться, но силы ее уже давно оставили.
– Да лежите… лежите… – несуразно бормочу я и, понимая, что говорю совсем не то, пытаюсь нащупать что-то самое важное, единственное, что уже давно собираюсь сказать, да как-то всегда откладывал, все было некогда: принесу батон, вроде бы внимательно выслушаю, покиваю – и обратно к себе; и вот теперь как будто расплачиваюсь. – Ну, как вы… – и замолкаю.
– Вы знаете… – глаза Натальи Михайловны, хотя и вернулись на землю, где-то в глубине словно бы навсегда меня запоминают и успокаивают. – Тут собралась веселая компания… И что я вам скажу… здесь не лечатся, а отдыхают… как в доме отдыха… я это уже знала… давно… А к седьмому, представляете… все разбежались… и мне стало легче… И врачи тоже… все хотят встретить праздники дома… И сестрички… Я им говорю… ну, оставьте… у меня совсем не то… А на праздники не кололи… Спасибо дежурному… Выпил и пошел спать… народу мало… Я и сестричку отпустила… тоже ушла… и представляете… как было легко… Я не понимаю, за что она меня ненавидит… ну, возьмите, говорю, апельсины…
Наталья Михайловна уже устала и, не отводя от меня взгляда, прерывается.
Я говорю:
– Понимаете… я все хотел… – и опять, не находя слов, замолкаю.
– Я вас понимаю… – Наталья Михайловна как бы приходит мне на помощь, – я все понимаю. Спасибо. Спасибо вам за все… – и чуть приопускает веки. И по их напряженному дрожанию видно, что она пытается приподняться. Но даже не отрывается от подушки. – Я вам уже давно хотела сказать… Вы должны это знать… Там, куда я скоро уйду, у вас всегда будет друг… Понимаете… Всегда… А сейчас вас, наверно, ждут… – Наталья Михайловна все на меня смотрит и смотрит. Как будто не смотрит, а светит. И теперь уже никогда не уйдет. А останется. Навсегда. – Ну, идите. Идите…
Потом закрывает глаза, снова открывает и опять их устремляет к потолку.
А я протягиваю руку и, чуть повыше запястья, дотрагиваюсь до ее прозрачной кожи…
Красный телефон
Дядя Вася разбил телефон. И это уже не в первый раз. Сначала он размолотил старый, еще на прошлой неделе, когда отмечал День танкиста и на радостях устроил Федосье Павловне «темную»; и Федосья Павловна звала всех «на помощь», но никто так и не отреагировал. Тогда Федосья Павловна выскочила в коридор и в тапочках на босу ногу рванула ночевать на вокзал. А дядя Вася замешкался и, добежав до телефона, вырвал в сердцах с мясом трубку и метнул Федосье Павловне вдогонку; наверно, решил, что граната. А на следующий день откуда-то приволок новый. Старый был весь облезлый и черный, а дядя Вася принес зеленый и блестящий. Привел какого-то мужика, и тот подсоединил. А на кухне повесили список. Со всех взяли по рублю сорок три, а с Варвары Алексеевны – рубль сорок одну. До ровной суммы. И Варвара Алексеевна была очень довольна.
А вчера дядя Вася вышел в коридор в одних трусах, и Екатерина Степановна сделала ему замечание. Все-таки некрасиво. И ее поддержала Тамара (Тамара наша новая соседка, она к нам приехала после смерти Натальи Михайловны. У Тамары две девочки: одной уже три года, а другая – только-только родилась. И теперь ждут подхода очереди на квартиру). Дядя Вася сначала выматерил Екатерину Степановну, а потом и Тамару. И тут вдруг звонок, а дядя Вася стоял к телефону ближе всех.
– Тамару? Пожалуйста… – дядя Вася заулыбался и переложил трубку из одного кулака в другой. А когда Тамара с ребенком на руке подбежала и стала трубку выхватывать, закричал: – Она пошла за презервативом!.. – и, очень довольный своим остроумием, захохотал.
На помощь Тамаре бросилась Екатерина Степановна, но дядя Вася не сдался и в рукопашной, уже с Екатериной Степановной, изловчился и со всей силы ударил трубкой по стене. Трубка разлетелась на куски.
И теперь у нас телефон не зеленый, а красный. Правда, денег уже больше не собирали.
Танюшка и ее брат
В нашей квартире, если завести картотеку, то на букву «Т» прибавилось еще одно имя; и Танюшке теперь принадлежит девять квадратных метров служебной площади.
У меня, правда, тоже не дворец, но зато под окном демонстрация. А выйти – никак: парадную во время народного шествия запирают. И «черный ход» тоже перекрыт. Сидишь и слушаешь громкоговоритель, и по праздникам даже дрожат стекла. А с другой стороны – пение дяди Васи.
Зато у Танюшки перед окном кирпичная стена. В эту конуру дядя Вася запирал на ночь Марту.
Только что я разговаривал с Танюшкой по телефону, к ней сейчас должен зайти брат. Но у него нет ключа.
– Ты ему, – говорит, – открой.
– А какой, – спрашиваю, – он из себя?
– Да такой, – объясняет, – высокий, с усиками…
Я думал, уже все, но Танюшка продолжает дальше.
– А может, он у тебя посидит? У тебя, говорят, есть Высоцкий. Пусть послушает…
Я молчу, и Танюшка теперь тоже молчит. Ждет. Надо бы с ней пожестче, а я все как-то мямлю.
– Да вообще-то я сейчас ухожу… опаздываю… понимаешь… не могу…
Но Танюшка меня даже и не слушает; голос такой вкрадчивый, мягкий:
– Толик, ну, сделай, пожалуйста, очень тебя прошу… Я скоро приду…
Я опять молчу, но в конце концов все-таки соглашаюсь:
– Только побыстрее… Але… слушай, а как его зовут?… – но уже короткие гудки.
Екатерина Степановна говорит, что Танюшкин братишка нигде не работает и не учится. Ему еще нет и восемнадцати. Он недавно вернулся из колонии: попал в дурную компанию. Но колония его ничему не научила. Даже наоборот. Такой молодой, а уже каждый день выпивает. И непонятно, на какие деньги. А в деревню возвращаться не хочет. Танюшка было дала ему ключи – и от квартиры, и от комнаты. Но соседи запротестовали. Ключ от квартиры отобрали, а от комнаты он не отдал. А у Танюшки полированная стенка, хрусталь. И соседи все ждут, когда он придет к сестренке снова. И каждый готов ему открыть.
Екатерина Степановна все обо всех знает. Даже как-то странно. Ведь только переехала. Постучится и давай выкладывать. И про Танюшку. И про дядю Васю. А иногда даже приносит заявление. Чтобы я прочитал. Ведь я же образованный, окончил институт.
Детство Танюшка провела в деревне под Лугой, там у ее родителей дом; раньше была и корова, но потом пришлось зарезать. Танюшка вышла замуж за деревенского и подалась вместе с любимым в Ленинград, и после скитаний по пунктам по трудоустройству остановились на УВД; и муж в этой системе сразу прижился и что-то закончил, и теперь криминалист; и даже получил в Ленинграде жилплощадь, где-то на Ульянке. Сначала там была прописана и Танюшка, но потом ее пришлось выгнать: работая в милиции, еще при суженом Танюшка уже успела снюхаться с одним офицером, с которым иногда выпивает дядя Вася. В милиции она вкладывала в конверты повестки и ответы гражданам, но с работой не справлялась: заклеивала не то, что нужно, путала адреса, и с помощью офицера ее перевели в ЖЭК, и ЖЭК ей выделил у нас в квартире комнату, ходатайствовал дядя Вася, и предоставил рабочее место, где сутки через трое Танюшка «сидела на телефоне» и, когда у жильцов что-нибудь протекало, должна была вызывать «аварийку», но вместо этого прямо во время дежурства водила мужиков и по пьянке даже чуть не спалили каптерку – нечаянно подожгли одеяло, хорошо еще, отреагировал сторож; и на Танюшку посыпались жалобы, и ее должны были снова выгнать, но она познакомилась с ребятами с Кузнечного рынка, и загорелые геркулесы ей что-то с Кавказа достали, и Танюшка начальницу ЖЭКа «подмазала», и в этой операции принимал непосредственное участие и дядя Вася; и начальница с повышением в должности помогла Танюшке перевестись в расчетный отдел счетно-решающего центра всего района, которому ЖЭК подчиняется. И все это Екатерине Степановне рассказала бывшая главный инженер – теперь она уже стала начальницей – во время приема граждан, когда Екатерина Степановна принесла ей на Танюшку заявление; а бывшую начальницу тоже куда-то перевели, кажется, в гороно, и теперь она важная птица.
