Что касается печати, то она в стихах и в прозе горячо приветствовала радостное событие, «долженствовавшее положить ясную черту между настоящим и грядущим»[55]. Отец известного юриста Ф. А. Кони на обеде, данном в Петербурге в клубе художников 17 апреля в честь открытия нового суда, приветствовал это событие в следующих стихах: На рубеже тысячелетья Возник в России человек, Какого ждали мы столетья, Кто славой озарил наш век. Питомец пылкого поэта И правды ревностной стратег, Среди дворца, в младые лета — Он боли русские постиг И порешил в уме державном, Воссев на прадедовский трон, Поставить в царстве православном Свободу, правду и закон. ……… «Нам рано, рано!» в злобе страстной Кричал испуган барства цвет… – Пора! Сказал Он им в ответ; Махнул рукой своей всевластной — И бысть в России свет! Печальный гул народных стонов Он в клик восторга превратил; Снял узы рабства с миллионов И цепи узников разбил. Свободной мысли и глаголу Он дал гражданские права, И смело к царскому престолу Пошла народная молва. Гордится Русь! Ликуют села! Свободной воле нет препон, И на обломках произвола Царит теперь закон. IV Лучшая часть политической прессы без различия оттенков с нескрываемым восторгом приветствовала введение Судебных Уставов в действие, как зарю «обновления России» и водворение в ней порядков, благодаря которым «становится возможным жить в ней, как в стране цивилизованной»[56]. «Одно из самых необходимых и самых плодотворных условий цивилизации, – писали „Моек. Вед“ в разъяснение значения нового суда, – есть правильное судебное устройство, и его впервые получает Россия. Народная жизнь, где стихия права не имеет надлежащего развития, не способна ни к какому благоустройству и находится в состоянии варварства и бессилия; все, чем только дорожит человеческое общество, предполагает прежде всего идею законности и обеспечивается прежде всего ее развитием и осуществлением в жизни. Законность же и право становятся действительностью, где суд есть сила независимая и самостоятельная. Только с точки зрения нового судебного преобразования раскрывается широкая перспектива нашей политической будущности. С этим преобразованием входит в нашу жизнь совершенно новое начало, которое положит явственную грань между прошедшим и грядущим, которое не замедлит отозваться во всем… Действие его не ограничится только сферой собственно судебных установлений: как тонкая стихия, она разольется повсюду и всему даст новое значение, новую силу. Суд, отправляемый публично и при участии присяжных, будет живою общественною силою. Суд независимый и самостоятельный, не подлежащий административному контролю, возвысит и облагородит общественную среду, ибо через него этот характер независимости сообщится и всем проявлениям общественной жизни. Только благодаря этому нововведению, то, что называется законною свободою и обеспечением права, будет уже не словами, а делом… Вот какому великому делу полагается теперь основание, вот до чего суждено было дожить нам, вот что представляется живущему ныне поколению[57] утвердить и ввести в силу».
Выполнило ли современное открытие нового суда поколение это свое благородное назначение и, если не выполнило, то какие были к тому препятствия? Лучший ответ[58] на этот вопрос находим в статьях той же газеты, наглядно указывающих на неблагоприятные условия, среди которых пришлось действовать новым судебным учреждениям. «Новый вступающий в жизнь порядок, – заявляла газета М. Н. Каткова, – встречается со старыми понятиями и навыками, и весьма естественно возникает опасение, что он будет понимаем неправильно. Новые порядки должны сталкиваться со старыми, которые существуют издавна и господствовали до сих пор исключительно. До сих пор бюрократическая администрация была у нас все во всем. Прежние судебные учреждения были только придатком к администрации. Теперь является новое начало, которое должно оказать действие повсюду и видоизменить весь строй нашего гражданского быта. Будут делаемы разного рода покушения[59], попытки, – меланхолически замечала газета, – подорвать силу нового порядка. Так везде (?) и всегда (?) бывает»[60]. Когда это опасение стало оправдываться, и уже летом 1866 г. стали обнаруживаться «покушения подорвать силу» новых судебных порядков (ограничить гласность и независимость суда), «Московские Ведомости» ответили целым рядом замечательных по искренности и убедительности статей[61], направленных против врагов судебной реформы, «принимающих личину консерватизма». «Все, что есть живого, мыслящего, разумеющего, – писал Катков, – не может не быть глубоко затронуто судьбою возникающего на Руси нового порядка. Не было ли бы грустно, если бы отмена крепостного права ограничилась только его формою и оставила его сущность? Но было бы не менее грустно, если новый порядок был только формою без сущности. Вот почему оскорбителен всякий намек, клонящийся к тому, чтобы затемнить сущность нового порядка вещей, чтобы из него вынуть его душу и оставить шелуху, которая давала бы сильнее чувствовать тщету начинания. Действительно ли наше судебное преобразование должно вывести на новые пути, дабы Россия могла держаться достойным образом среди других наций, чтобы гений ее народа мог обнаружить свою силу, оправдать наше прошедшее, оплодотворить наше настоящее? Правда ли, – патетически вопрошал Катков, употребляя любимую Герценовскую фигуру, – что это всеоживляющее, всевозбуждающее начало публичности, дающее всему свет и призывающее всех к сознательному участию в интересах своего отечества, – начало, без которого ничто не может правильно и плодотворно развиваться, ничто не может уберечься от порчи и гниения, ничто не может быть обеспечено от обманов и злоупотреблений, правда ли, что это начало вошло в нашу жизнь, или это только мерцание, лишенное сущности, призрак, готовый исчезнуть? Правда ли, что в настоящее время положены основы независимой судебной власти; правда ли, что мы имеем судебные учреждения, которыми обеспечивается закон и право, и весь народ привлекается к действительному участию в правосудии? Есть ли это действительность или это только фантом? Для вида ли только судебная власть признана независимою и самостоятельною, и она поставлена так, что для нее обязательны только закон и правда?» После известного рескрипта на имя председателя Комитета министров князя П. П. Гагарина, последовавшего 13 мая 1866 г.[62], и издания Положения Комитета 22 июня 1866 г. о пространстве и пределах губернаторской власти мин. юстиции Замятнин вынужден был разослать согласно Положению циркуляр[63], в котором он разъяснил, что чины судебного ведомства «в случае вызова их или приглашения обязаны непременно подчиниться законным требованиям его и оказывать ему должное уважение, на которое он, как представитель высшей в губернии власти, имеет неотъемлемое право». вернутьсяСм. «Моск. Вед.», 1866. № 86. До какой неразборчивости в средствах борьбы против суда доходили «родовитые представители этого поколения», «революционные консерваторы», как их назвал Самарин, можно судить по следующему образцу, сообщаемому Никитенко: в английском клубе (в Петербурге) члены сделали складчину для выкупа долгов грязного памфлетиста И.Арс. за то, что «он взялся ругать новые суды», что он и исполнил тотчас после выхода из долговой тюрьмы к удовольствию своих высокопоставленных покровителей (Никитенко, III, 161). Самые опасные враги наши, замечает Никитенко, не поляки, не нигилисты, а те государственные люди, которые делают нигилистов: это закрыватели земских учреждений и подкапыватели судов. Ничего нет невозможного, если наше земство и суды наши будут подорваны этими врагами. – Лучше не давать ничего, чем, давши, брать назад. У крепкого здорового тела выросла на носу бородавка. Вместо того, чтобы употребить местное средство или даже оставить ее так, потому что она в сущности ничему не мешала, невежда доктор отрезает нос. В будущности России я не отчаиваюсь, потому что народ есть все-таки сила, но я отчаиваюсь в том, чтобы в России установилась когда-нибудь хорошая администрация («Дневник», III, 156). вернутьсяЕще в 1884 г. акад. Никитенко писал: «Новые законы (Судебные Уставы) сначала наделают много суматохи. Их не сумеют ни понять, ни оценить, ни применить. Но не должно от этого приходить в отчаяние, как не должно приводить в отчаяние от летнего дождя, который смачивает на вас платье, но приготовляет обильную жатву». («Русск. Стар.», 1891. № 5. С.420). Чрезвычайно неблагоприятным условием для правильного действия новых судов было то обстоятельство, что вдохновителем внутренней политики в 60-х гг. был П. А. Валуев, человек непомерного властолюбия, самонадеянности и нетерпимости. Выдвинувшийся в 1855 г. благодаря своим либеральным взглядам (см. гл. V), он стал в 1862 г. орудием «мягкостелющей» реакции, «мягкие формы» коей особенно возмущали Салтыкова («Ах! как бы я тебя жамкнул, кабы только умел». Соч., II, 12). В «Думе Русского» осуждавший николаевские времена за «нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания», П. А. Валуев, став министром, сделался нетерпимым до крайности, с особенною, чисто болезненною, по свидетельству Никитенко, раздражительностью начал относиться к первым самостоятельным шагам печати, освобожденной от предварительной цензуры (см. гл. VII), и должен был неминуемо столкнуться с независимым новым судом. Если даже старые суды, вполне зависимые от администрации, не всегда решались ломать законы в угоду прихотливым указаниям Валуева, то новые суды должны были оказаться еще менее способными угодить ему. Первый же литературный процесс в С.-Петербургском окружном суде в августе 1866 г. вывел Валуева из себя. Судились временный редактор «Современника» АН. Пыпин и один из главных его сотрудников (впоследствии управляющий Государственным банком) Ю. Г. Жуковский за «Вопрос молодого поколения», в котором П. А. Валуев видел оскорбление дворянства. Окружный суд (конечно, без присяжных) оправдал подсудимых, от чего П. А. Валуев пришел в страшную ярость, хотя дело подлежало еще обжалованию во вторую инстанцию. Раньше, чем состоялось решение второй инстанции (она подсудимых обвинила и назначила им легкий арест, чему они крайне обрадовались, так как опасались административной высылки в случае вторичного оправдания), вошел к государю с докладом о немедленной смене, вопреки ст. 243 Учр. суд. уст., без следствия и суда председателя окружного суда Г. Н. Мотовилова. Удаление Мотовилова совсем было уже дело решенное, не состоялось только благодаря современному вмешательству министра юстиции Д. Н. Замятнина, сославшегося на неудобство смены судьи без следствия и суда после только что провозглашенной несменяемости, тем более, что Мотовилов не только не участвовал в заседании по делу «Современника», но и уехал из Петербурга, пользуясь вакантным временем. Но Валуев не унялся. Он внес в Государственный совет, даже не снесясь вопреки ст. 201, т. I Общ. Наказ, с министром юстиции, проект новых правил о суде по делам печати, в коем он, между прочим, требовал безусловного подчинения прокуратуры по делам печати указаниям цензурного ведомства. Это домогательство было отвергнуто Государственным советом, но Валуев добился издания первой новеллы к Судебным Уставам – закона 12 декабря 1866 г., коим для дел о печати первою инстанциею назначалась судебная палата, и число инстанций с трех сводилось к двум. М. Н. Катков выразил сильный протест против такого стеснения прав печати, ссылаясь на неудобство уничтожения для нее целой инстанции. вернутьсяСравнивая форму деятельности суда и администрации, та же газета писала: «Покуда суд будет действовать размерно на одной хотя и большой своей дороге, не дерзая отступать от определений закона, у администрации будут в распоряжении тысячи проселочных путей, на которых она может действовать быстро и свободно распоряжаться по своему усмотрению». (Моск. Вед., 1865. № 92). вернутьсяАкад. Никитенко, отмечая с сочувствием борьбу М. Н. Каткова с Валуевым и вообще с администрациею из-за нового суда, приводит массу фактов в подтверждение крайне враждебного отношения администрации к новому суду. Главная задача гр. П. А. Шувалова (шефа жандармов) и П. А. Валуева (мин. внутр. дел), – пишет он еще осенью 1866 г., – вдвоем управлять Россиею полицейским образом, один посредством общей, другой посредством тайной полиции, и подорвать суды, т. е. взять их под опеку администрации, – Он же передает, что Валуев отстоял «Весть», где была напечатана по его заказу (sic) статья, обвиняющая суды в революционных стремлениях (см. «Дневник», III, 115–119). Особенное ожесточение против суда вызвало оправдание чиновника Протопопова, обвинявшегося в нанесении удара начальнику своему гр. Кошкелю (см. «Итоги прошлого», К. Ф.Хартулари. СПб., 1891. С.3 и след.) и признанного душевнобольным. Несмотря на это, Валуев и др. делали большие усилия, чтобы добиться кассации вердикта. По поводу оправдания Протопопова «Весть», пишет Никитенко, прямо обвиняет суд в революционных стремлениях (статья была внушена П. А. Валуевым. С. 119 «Дневника»). Неудивительно, – продолжает Никитенко, – если с судами последует то же, что с земскими учреждениями (т. е. парализация. С. 159). Вот будет скандал, если Сенат отменит решение суда и велит наказать бедного Протопопова, признанного сумасшедшим, как этого желают Валуев и некоторые другие чиновники «для примера другим». Кому? сумасшедшим? – спрашивает Никитенко (С. 146–147). После дела Протопопова, сообщает Никитенко, отняли портфель у мин. юст. Замятина (С. 148), а когда Сенат отверг протест прокурора по делу, Никитенко пишет: «Событие замечательное и отрадное». (Т. III. «Дневник». С. 153). – П. А. Валуев враждовал с новым судом также за литературные процессы, в которых судьи не могли без нарушения закона усвоить «политику» Валуева, основанную на личных интересах (см. Никитенко, III, 48, о мотивах первого предостережен. «С.-Петерб. Ведом.»), личной вражде и стремлении de facto отнять у печати дарованные законом льготы (см. там же, 58, 75,128–129). Даже старые суды отвергали раздутые обвинения, предъявляемые цензурою, например, по делу Краевского и др. (С. 77) и тем более независимости показывали новые суды, например, по делу Пыпина и Жуковского (С. 116). Вслед за этим делом, как сказано, Валуев добился изменения подсудности по делам печати. вернутьсяРескрипт, – пишет Никитенко, – произвел неприятное впечатление. Полагают, что он еще больше уронит наш кредит за границею, а внутри он может подать повод к злоупотреблениям власти. Я думаю, главное его неудобство– неловкое изложение, если уж сочтено нужным излагать то, что в нем содержится. («Дневник», III, 102). В рескрипте говорилось, между прочим, что нужно иметь в виду для борьбы с социальными учениями «содействие тех других, здравых охранительных и добронадежных сил, которыми Россия обильна». Затем упоминалось, чтобы начальствующие требовали от подчиненных «того прямого, точного и неуклонного исполнения обязанностей, без которого невозможен стройный ход управления». («Север. Почта», 1866. № 62). Слова эти были поняты реакционною «Вестью» (№ 38) так, что не должны оставаться на службе лица, не разделяющие ее взгляда на дворянство. На ошибочность такого понимания возражали «Отечест. Записки» (июнь 1866. С. 11–116). вернутьсяМин. внутр. дел П. А. Валуев также разослал циркуляр губернаторам. – Как своеобразно поняли иные губернаторы свое новое положение, можно судить по следующему факту: калужский губернатор представил высшему начальству о необходимости выслать из Калуги не то председателя, не то члена Гражданской Палаты за его неблагонадежность, в случае могущего последовать в Калужской губернии возмущения» (Никитенко, II, 131). |
