Последний раз галстук надевался году так в восемьдесят пятом.

Куда тебя занесло, соловушка? Почему ты сидишь в Салониках в номере, пропахшем тщетой и пивом, и пытаешься завязать галстук? Ты бы петлю лучше завязал на своей шее. Потому что у тебя к трусам приколоты «бобы», с которыми ты можешь прожить сносно год. Но до места этого заветного, до озера и болот еще нужно добраться. Ты глядел в портвейн как в воду, не день и не два. Неча на других кивать. Ты годы туда глядел, и не в советский, сносный портвейн, а в этот порошковый, подкрепленный спиртом неведомого происхождения. Сколько раз ты сидел на своей кухне, когда семья ворочалась за тонкой стенкой, шушукаясь и обсуждая затянувшийся «миг» нищеты? Ты выглядывал за окно, а там ночь рисовала углем по свежей побелке. Свежей оттого, что скоро утро, а днем она станет вновь древней, напитавшейся воздухом беды.

Сколько раз он оказывался на вокзале, на той станции, от которой до Вологды рукой подать, а рядом жалась к стенам, впрессовывала себя в скамейки дорожная братия.

Мы все распяты на своих телевизионных антеннах. И оттого нам всем зачтется.

И за то, что пространство лестничное называют «клеткой». И за самолеты. Огни посадочные, огни взлетные. Он наконец завязал галстук ровным и правильным узлом. В галстуке этом и прочем одеянии стал похож на снабженца, только это ему было уже как-то все равно. В номер постучали. Пожалте на выход.

Пес наблюдал отлет Саши со стороны до последнего, при этом рискуя. Но в Салониках он был, как у себя дома. Примерно, как во дворе своего дома в Каргополе. Был пацан и нет пацана. Попробуй, отыщи. Лишь когда убедился, что его друг покинул землю гостеприимной Греции, оставил наблюдательный пункт и вернулся неузнанным в город, расслышав над собой всплеск белых крыл. Теперь нужно было приготовиться к окончательному пересечению государственной границы бывшей и будущей Родины. А пока терминал покинуть.

…Потом было огромное вытянутое здание с двумя башнями и фронтоном. Левая, с крестом, выше правой. Колокольня. Весьма скромно и значительно. Он врос в каменную террасу пологого склона. К террасе вели многочисленные ступени. Людей в храме почти не было. Обитые красной тканью кресла. Совсем не по-русски.

В левом нефе, под мраморной аркой — рака. Там мощи. Сверху, на раке, под стеклом ковчег, в нем глава Димитрия. Пес приложился. Потом лоб свой положил на камень холодный. Он постоял так с пол минуты, потом отошел. Странно как-то. Такого неожиданного спокойного счастья на горе не было. Мучило что-то. Теперь прошло.

Свечи здесь толстенные и высоченные. Восковые. Он поставил одну во здравие, одну за упокой. Сейчас следовало уходить, проверяясь, не паникуя. Всякое могло произойти…

И в Греции нашлось свое Кузьмолово. В этом самом «Кузьмолове» он, совершенно трезвый, сидел в кресле и смотрел телевизор. Те, кто помогал ему на этот раз, тактично оставили его одного. Вместо того, чтобы отправиться куда-нибудь в тихую безопасную страну на неопределенно долгое спокойное время, он попросил сделать ему коридор в Россию. Вольному — воля. Только кто будет участвовать в ближайшее время в похоронах красного стрелка и где это случится?

А пока он вспоминал, как выходил из последней своей операции в Латвии.

… Он открыл саквояжик черного цвета, в нем флакон, тампоны. Грим смывался тяжело, неприятно. Глянув в зеркальце, он остался недоволен.

Туалет чистый, музыка из приемника, нет никого. Сунув мелочь в окошечко, подошел к раковине и включил горячую воду. Отмывался долго, основательно. Посмотрел на себя в зеркало. Вид неприятный, лицо «слетело». И так быть не должно. В зеркале увидел другое лицо, за спиной. Мужчина малую нужду справил и теперь застегивается. Вначале они в зыбкой амальгаме глазами встретились и не понравились друг другу, потом Пес обернулся. Мужчина явно растерялся и даже попятился, побледнел.

После того, как он покинул туалет, сел в машину и уехал, мужчина на негнущихся ногах подошел к телефону заведения, попросил разрешения позвонить. Узнав, что телефон не работает, вышел наружу, стал искать автомат, увидел мужчину с «трубой».

— Вы не могли бы позвонить в полицию?

— Не мог бы, — ответил тот по-русски.

— Здесь опасный преступник.

— Что вы говорите?

— Умоляю, нужно позвонить.

— Нужно, так звоните.

— Откуда?

— А мне какое дело?

— Вы за это ответите. Я сейчас номер вашей машины запишу.

— Какие мы законопослушные.

— Он уехал. А я даже не знаю, в какую сторону. И уехал ли вовсе.

— Да иди ты.

На счастье мужчины полицейская машина показалась на шоссе. Он выскочил навстречу, замахал руками, запрыгал.

— Я видел его, того, из телевизора.

— Этого? — и мужчине показали несколько фотографий в альбомчике. Пес — на третьей по счету.

— Вот он.

— Где вы его видели?

— Только что в туалете. Он мыл лицо.

— Документы у вас есть?

— Нет.

— Поедем с нами.

— Зачем?

— Как он был одет?

— Я… Я не заметил.

— То есть как?

— У него лицо такое страшное и он приблизился.

— Хорошо. Но хоть куртка, что еще?

— Серого цвета пиджак и брюки черные. Туфли не помню.

— Рубашка…

— Не помню.

— Головной убор?

— Не было.

— Куда он делся?

— Вышел.

— И уехал?

— И уехал.

— На чем?

— Не знаю.

— А когда в туалет входили, много здесь машин стояло?

— Одна.

— Вот эта?

— Нет, другая.

И мужчина дал описание машины. Через тридцать минут мужчину отпустили, записав номер домашнего телефона.

… Его остановили на следующем посту, примерно в тридцати верстах. Полицейских двое. Им лет по сорок и они русские. Это он понимает по полному отсутствию акцента и по некоторым национальным повадкам. Ну, их счастье. Он просто-напросто выходит из машины, даже не прихватив с собой оружия, и направляется к лесу, через поле.

…Он побежал. Метров триста до опушки леса. Поле в кочках и рытвинах, в высокой траве заболочено. В спину кричали на латышском, потом по-русски: «Стой, стреляем, стой». Но никто не бросился за ним. Полицейских двое. Машина застрянет, по всей видимости, сразу. Можно было и стрелять, но только зачем? Некуда ему было деваться, только он еще не знал этого, и потому, пригибаясь, раскачиваясь, ныряя влево и вперед, направо и назад неумолимо приближался к лесу, недоумевая, почему нет выстрела. Под конец он подвернул ногу, упал, поднялся, оглянувшись на миг, и, «достав» опушку, перекатился, а потом нырнул за первое дерево.

Он задыхался и сердце вспомнило свои худшие времена — подлые толчки и занудливые прострелы из-под лопатки навылет. Отбегал он свое.

Быстрыми шагами, мимо заросших старых окопов он уходил в глубь леса. Он находился сейчас в лесном массиве, составлявшемся треугольником городков Земите, Кандава, Тукумс. Три дороги местного значения и речка Абава. Вот и все поле для маневра. Когда он услышал шум вертолета, то еще не понял, что это за ним, по его душу, но остерегся, и, скатившись в дренажную канаву, укрылся сухим деревцем. Смрадная жижа была прохладной. Вертолетик небольшой, полицейский, утюжил небо прямо над ним, но так ничего и не отыскал. Двадцать пять километров одна дорога, другая такая же, а от Земите до Кандавы и десяти не будет. Тукумс на трассе, там бензозаправка и пост автоинспекции. А еще километрах в десяти — Юрмала. Сейчас бы на пляж, сбросить кокон вонючий, коим стала одежда, и в воду. Деньги в бумажнике небольшие есть. Подмокли, но и мелочью наберется на майку, шорты и паленые кроссовки. В любом ларьке на побережье можно этот джентльменский набор купить, а потом — в электричку.