Он вышел из автобуса на развилке. Там, где указатель — Ленинград. Все, что он вез с собой, умещалось в большую дорожную сумку, хочешь — за ручки неси, хочешь — накинь ремни на плечо. Путь этот нужен был ему для обретения некоторого спокойствия, так как имелись причины, по которым вываливаться из чрева автобуса на асфальт автостанции, оглядываться и определяться он не желал. Хотелось войти в Каргополь одному — так, чтобы над кронами показался собор, чтобы птахи пиликали и загривок взмок. Вполне естественное и невинное желание.

Только не понимал он, что невинность ушла отсюда некрасиво и замысловато. Впрочем, почему некрасиво? Джинсы на девке сидели, как литые, рубашонка красная в белый горошек, курточка — выше пояса, сигаретка. Лицо правильное, блондинистое, раскраска боевая. Лет так пятнадцати с виду.

— Расслабиться не желаете?

— Это так здороваться тебя учили? — огляделся он по сторонам в поисках соратника обольстительницы. Он должен быть где-то неподалеку, за деревьями, по законам жанра и ремесла.

— Не опасайтесь, дяденька. Двадцать баксов.

— А почему не двадцать два с полтиной?

Он остановился, хотя этого делать совершенно не следовало.

— Всемирный тариф.

— Все включено?

— За весь прейскурант цена другая. Закурить нет?

— У тебя же соска во рту.

— Впрок. Я еще и пью.

— Джин-тоник?

— Джин. Неразбавленный. Так мы идем, или я ухожу?

— Куда?

— Домой. День не задался.

И тут маленький позолоченный крючок впился ему, ну, скажем, в щеку. Он щеку почесал…

Она держалась совершенно естественно и непринужденно, и это его почему-то удерживало. Он не нуждался в экспресс-услугах, а с малолеткой — тем более. Девка смотрела на него, улыбаясь.

— Давно на тропе?

— На этой?

— А есть и другие?

— В Каргополе все есть.

Он вздохнул. Задумался.

— Курс сегодня какой?

— Пес его знает, — отвечала девка.

— А звать тебя как?

— Пускай она звалась Татьяной. Тебе-то, какое дело? Идем?

Алексей достал из кармана рубашки пятьсот рублей, подал юной дряни, она взяла и тут же бумажка исчезла где-то под кофточкой.

— Ну? — кивнула она головой в сторону.

— Не. Это предоплата.

— А любовь?

— А любовь в другой раз.

— Как это?

— Да так это. Можешь до города меня проводить. Можем так расстаться.

— Милостыня, что ли?

— Подарок. Ты в каком классе учишься?

— В далеком. Есть мне шестнадцать. Не сомневайся. И кота нет. Одна работаю.

— Так. Я пошел.

— А зря. Ты мне понравился.

— А ты мне нет. Я пошел.

— Весьма напрасно. Жить в гостинице будешь?

— Где буду, там и буду.

— Пойду и я. Дел сегодня невпроворот.

Так и вошли они в Каргополь. Вместе.

…Он обшелушил яичко, очистил луковку, небольшую, салатную, синюю. Ветки сосновые сложил домиком, на кривом штырьке, специально прилаженным для этого дела, подвесил котелок. Решил сделать чаю, а более ничего пока не готовить. Просто вскрыл тушенку и отыскал в рюкзаке деревянную коробочку с огурцом и двумя помидорками. Если класть овощи в пакет, непременно раздавишь. Вообще-то это была коробочка для блесен, но он приглядел для этой цели другую, с отсеками и отделами.

Вода в котелке пошла мелкими пузырьками. Фляга литровая заполнена по самую крышечку хорошей водкой. Вода уже закипела, осталось только снять котелок с огня и сыпануть в кипяток чая из другой специальной коробочки. Будто бы вся его уходящая жизнь уместилась в коробочках, баночках, фляжках, комнатах с номерами на дверях и коридорах, слившихся в один главный коридор. Он плеснул грамм восемьдесят хлебного вина в кружку, выпил одним глотком, закрыл глаза, посидел немного и стал есть. Когда в жестянке осталось меньше половины, снова плеснул, примерно столько же, выпил медленно, доел мясо, протопал до воды, ополоснул руки и лицо, вернулся, опять посмотрел на небо. Облачка пошли веселее. Можно было пить чай.

— Бог в помощь, — сказал приятный мужской голос.

Он обернулся с кружкой в руке.

— Саша, — поспешил объявить мужчина неопределенного возраста. Одет гость был в длинный брезентовый плащ, коричневые полусапожки на все времена года, древнюю ковбойку красно-синей клетки и кепку лет двадцати от роду, уставшую от времени…

— Леша, — ответил босой человек у костерка.

— Чайком пробавляемся?

— Им самым. Только вот кружка одна.

— Это не есть большая беда, — ответил гость на пиру. Отправился к кустам и немного порылся там.

— Вот она! — В руках у него была полулитровая стеклянная банка в неопрятном состоянии. Саша сполоснул ее в озере, посмотрел на свет, черпанул у берега песка с илом, поболтал, выплеснул, опять сполоснул. Потом значительно посмотрел на рюкзак.

— Яйцо будешь?

— Да чего добро переводить?

— Ну, чай пей.

Тот, кто назывался Алексеем, понимал, что если сейчас достать фляжку, то Саша этот не отстанет, пока не усидит значительную часть запаса. Не жаль было водки, а жаль этого вот дня и облаков на небе, ожидания чего-то складного. Но и не налить, значило обидеть. Здесь ведь он в гостях.

— Давай я тебе яичко дам и налью маленько.

— А как же, — невозмутимо прокомментировал Саша. — А сам?

— Я поправился уже.

— Я один не буду.

— Не будешь, так не будешь, — ответил Алексей, — и все-таки плеснул водки на два пальца в банку.

Саша опять посмотрел на свет содержимое банки, глубоко вздохнул, помянул некстати Господа и выпил.

— Нарыбалочку?

— И на нее тоже. Так. Мир посмотреть, людей повидать. Есть тут что?

— Тут есть все. И люди и оборотни. Русалки есть.

— Значит, будем отдыхать.

— А удочки твои где?

— В Каргополе. В гостинице. Берега пока смотрю.

— Долго что-то смотришь. Второй день.

— А твое, какое собачье дело?

— Сразу и ругаться. Мошка вон тебя ест.

Разговор этот Алексею переставал нравиться. Хотя шатание чужого человека по коммуникациям местного социума должно было вызвать опосредованный интерес заинтересованного лица. Или группы лиц. Но что он, один что ли? Другие, наверное, на турбазе, или что там еще? А мошка здесь действительно была редкая. Он спасался от нее дымом костерка и протиранием спиртом покусанных мест.

— Даже и ночевал не в номере. Как медведка, шляешься.

— Ты, Саня, лесник что ли, или участковый?

— Эти профессии давно искоренены. То есть существуют вроде как, но дело не делается и даже наоборот.

— Ты, философ, к тому же.

— Потом если рыбу ловить, то давно бы спросил где, как и какая.

— Я передачи смотрю. «Диалоги о рыбалке». И газету читаю. Иногда журнал. Там все понятно для всех водоемов и времен года.

— Ладно тебе…

…Время неумолимо катилось далее и, стало быть, денек этот истлевал, как вон то, легкое облачко. Обидно. Поскольку одиночество было прервано окончательно и бесповоротно, нужно было извлечь из ситуации какую-то целесообразность. Он выплеснул жижу из котелка, сполоснул его и набрал воды снова.

— Запалил бы костерок, братан. Чаю еще хочется, — предложил он Саше.

— Счас, я малинки ломану. Добавим листа, лучше будет.

— Ломани, брат.

— Ты как думаешь, Бодрову лавину гниды черножопые устроили?

— Какие гниды?

— Ну. В фильме, помнишь, в трамвае?

— «Брат», что ли?

— Он самый.

— Сложно это технически.

— Ничего не сложно. Взорви хлопушку, лавина и пойдет. Я там был. Знаю.

— Что ты там делал?

— А так. Жил. В отпуске.

Знаток лавин и оползней соорудил знатный костерок, раздул угли и теперь с гордостью занимался самосозерцанием. Алексей повесил котелок над пламенем и полез в рюкзак.

Ни в какой гостинице он не останавливался, хотя их было минимум три. Можно было снять комнату в частном доме, но кому, как не ему, знать, насколько мал городок. Впрочем, еще существовала турбаза.