Вечером российская делегация возвращалась из Сан-Франциско в Бостон. На взлётном поле их встречал ряд высокопоставленных должностных лиц и представители Гарвардского университета. Когда самолёт приземлился, Бельцин спустился с трапа, но вместо того, чтобы поприветствовать ожидавшую его делегацию, он прошел к хвосту самолёта, повернулся спиной к встречающим и стал мочится на задние колеса авиетки.

Чугай, Зыкарев и начальник службы безопасности Кожухов словно невзначай образовали перед самолетом живой щит, стараясь заслонить собой патрона от глаз встречающих.

– Что он там делает? – спросила молодая дама у стоящего рядом с ней Джека Андерсона. Тот в ответ только молча пожал плечами.

Закончив опорожняться, Бельцин как ни в чём не бывало, застегнул ширинку, подошёл к встречающим и, не сказав ни слова, невозмутимо пожал должностным лицам руки и, получив из рук молодой женщины, букет сел в поджидавший его лимузин и отбыл в отель.

Большую часть ночи он как обычно отмечал своё покорение Америки… В качестве расслабляющего шло полюбившееся ему виски "Джек Дэниел". Вместе с ним праздновали победу Кожухов и Чугай. Отказаться было практически невозможно, – каждый из них понимал, что отказ чреват отлучением от тела… В четвёртом часу Чугай посмотрел на Кожухова и тихо произнёс:

– Александр Васильевич… Утром в семь тридцать у шефа лекция в Гарвардском университете… Ему надо бы выспаться…

– Попробую, – Кожухов с сомнением посмотрел на разомлевшего, но отнюдь не сонного Бельцина. Чугай закрыл глаза, откинулся на спинку и сделал вид, что заснул…

Утром Джек Андерсон решил лично заехать за Бельциным. Когда он осторожно постучал в дверь гостиничного номера, на пороге возник сильно покачивающийся Бельцин с наполовину опорожнённой бутылкой виски в одной руке и пустым стаканом в другой.

– А, Джек! Все о' кей! – заявил он заплетающимся языком. – Сейчас едем!

После этого он неуверенным движением постарался наполнить стакан и протянуть его Андерсону.

– Выпьем за наше сотрудничество…

Андерсон был в шоке, – его охватил неописуемый ужас от надвигающейся неминуемой, как ему тогда показалось, катастрофы – объявленной лекции не состоится, выделенные гонорары придётся вернуть, университет на грани страшного провала, а его собственная голова, – его Джека Андерсона голова, как устроителя вояжа, слетит с плеч… Андерсон с трудом отбился от старающегося облобызать его русского президента и хотел уже пулей выскочить на улицу, как в дверях появился Чугай. Вид у него был хоть и помятый, с красными от бессонницы глазами, но достаточно трезвый.

– Джек! Джек! Подожди! – остановил он старого знакомого в дверях, схватив его за рукав. – Я прошу прощение за несколько несоответствующий вид нашего президента… Через час, я тебя уверяю, всё будет в порядке! Задержи встречу на час и, я думаю, нам удастся избежать скандала…

Через полтора часа, выпивший изрядное количество кофе и принявший холодный душ, Бельцин нетвердой походкой прошествовал перед заждавшейся его аудиторией. На российского лидера нацелены телекамеры, но он был уверен в себе, на лице у него блуждала благодушная улыбка – он знал, что он будет говорить, потому что знал, что от него хотят услышать… Ну а то, что голос слегка заторможен – так это ерунда! Это почти не заметно… Почти…

Но на следующий день Зыкарев, пряча глаза, принес и положил перед ним свежий номер "Вашингтон пост".

– Что это? – недовольно спросил Бельцин и настороженно уставился на своего министра иностранных дел.

– Статья, Владимир Николаевич, – тихо ответил Зыкарев и тонко икнул. – Называется "Пьяный медведь обнимает капитализм"…

– Читай! – мрачно просипел Бельцин, с трудом стряхивая с себя тяжелый похмельный дурман.

Зыкарев взял газету в руки.

– Тут написано… "Теперь мы знаем от какого слова произошло слово гласность… Гласность происходит от английского слова "гласс"! – Зыкарев осторожно оторвал взгляд от газеты, перевел его на Бельцина и пояснил боязливо. – "Гласс" – по-английски "стакан", Владимир Николаевич…

– Всё! Спекся, спекся, Бельцин! – ликовал Михайлов. Он отбросил на стол перевод статьи из «Вашингтон пост», встал и энергично заходил по кабинету. Возбуждение от чувства близкой и долгожданной победы заставляло его сердце учащенно и радостно биться. Михайлов подошел к столу и вызвал секретаря:

– Соедините меня с Линаевым…

Через некоторое время из селектора раздался знакомый голос:

– Слушаю, Алексей Сергеевич…

Михайлов взял трубку:

– Григорий Кузьмич, ты уже в курсе по поводу публикации о Бельцине в "Вашингтон пост"?

– Нет, ещё… А что такое? Натворил что-нибудь?

– Натворил, натворил, гадёныш! Напился, мерзавец! В зюзю напился! Выставил нас перед всем миром в таком свете, что теперь в цивилизованном обществе показаться стыдно… Ты бы мог сейчас ко мне подъехать? Мне с тобой посоветоваться надо…

– Хорошо… Сейчас буду…

Через двадцать минут Линаев, прочитав статью, отложил её в сторону и посмотрел на Михайлова:

– Ну и что теперь делать будем?

Михайлов нетерпеливо зашагал по кабинету:

– Я предлагаю дать завтра перепечатку этой статьи в "Правде", прямо накануне Пленума… А на Пленуме устроить Бельцину аутодафе… На костер его, мерзавца! И чтоб не просто его выгнать из партии, а провести общенародное обсуждение! Чтоб все телевизионные каналы транслировали! Чтоб его, гада, с грязью, с дерьмом на всю жизнь смешать! Чтоб не отмылся никогда, подлец!

– Правильно! – поддержал Линаев, но потом, помедлив, добавил. – Вот только может не в "Правде", а в какой-нибудь другой центральной газете?

– Нет, именно в "Правде"! – в запале возразил Михайлов. – Пока ещё Бельцин коммунист, значит и осуждать мы его будем через партийную прессу… Ты ж сам вроде говорил, что партия должна защищаться…

– Ну, говорил, – с неохотой согласился Линаев.

– Тогда, давай, звони сейчас Забелину! – приказал Михайлов, имея в виду главного редактора "Правды". – Пусть там завтра обеспечит публикацию! Нет, подожди, не отсюда – от себя… Пускай вроде это от тебя исходит, а то опять начнут меня обвинять, что я с ним политические счеты свожу…

На следующий день газета советских коммунистов «Правда» вышла с перепечаткой статьи из «Вашингтон пост». Бельцин узнал об этом, находясь ещё в Америке, прямо накануне отлета. Новость ему принёс Кожухов.

– Как перепечатали? – спросил Бельцин, недоумённо глядя на Кожухова.

– Натурально…. Полностью, – траурным голосом сообщил Кожухов.

Бельцин оцепенел на мгновение, потом издал звериный рев, словно смертельно подраненный медведь.

– Точно знаешь? – с надеждой он глянул на начальника собственной охраны. "Утопающий цепляется за соломинку", – подумал про себя Кожухов и молча протянул Бельцину газету:

– Из посольства… Зыкарев принёс…

Бельцин развернул газету и несколько секунд тупо смотрел на свою пьяно улыбающуюся физиономию на первой странице. Потом отшвырнул газету, рухнул в кресло и, обхватив голову руками, закачался в глухом беспамятстве:

– Погиб! Погиб! Я погиб! Подставили, сволочи! Гады!

– Владимир Николаевич! – попытался осторожно вывести его из коллапса Кожухов. – Ничего ещё не потеряно… Я тут обговорил ситуацию с Тимуром… С Чугаем, то есть… Он считает, что есть выход…

Бельцин поднял на него всклокоченную больную голову и посмотрел затравленным, мутным взором.

– Выход? Какой выход? Давай… Зови его сюда!

Кожухов открыл дверь номера и негромко кликнул Чугая. Тот появился сразу же, – видно, давно уже дожидался за дверью.

– Владимир Николаевич, ситуация, конечно, поганая, – начал он, едва успев переступить порог президентских апартаментов, стараясь придать при этом своему лицу соболезнующее выражение. Бельцин окатил его непрязненным взглядом из под бровей, – словно крутым кипятком ошпарил.