Вместе с оружием хранится много пил, топоров и др. шанцевого инструмента. Позже пригодится. Дальше конюшня ополчения — 10 лошадей, в т.ч. 6 гнедых берберских скакунов; для авангардного разъезда лучше не придумаешь: послать в разведку на вост. от Иерусалима. Войти в арсенал нетрудно — двери на замках, а косяки слабые. Часового убить, двери с косяков срывать ломом. Город обречь огню. Так обращу я лице свое и обнаженную правую руку свою на осаду Иерусалима, и буду пророчествовать против него.
§ 3. Цель окончательная — “Гиблое болото”. У Иисуса Навина было больше войска, но не выступал он в сокрушительный поход, не имея убежища для ретирады. Действовать, как Иисус Навин, когда он напал на объединенные силы пяти царей—Лахисского, Еглонского и пр. — можно только если есть стан крепкий, каким был Галгал. Засим:
“Гиблое болото”. Лежит к востоку—юго-востоку от Иер. 35 милв, т.е. 2 дня пути или меньше, если передовой разъезд на лошадях. Дорога от Иер. до ближе края болота, согласно карте, хорошая, крм. того, это подтверждают негры, скот. я говорил, бывалые той дорогой в Саффолке и Норфолке. Один, зато единственный, препон — переправа через речку Блэкуотер мжед. округами Саутгемптон и Айл-оф-Уайт; в августе брод должен быть мелок. Выяснить, нет ли парома.
Дождусь ли знамения Господня в августе? Какого года?
Для ретирады моего войска “Гиблое болото” местность весв-ма способная. Пустыня нехоженая. Обширностью такова, что пределы уму непостижимы. По карте 30 — 35 миль длины на сев. вост. и 20 милв наиб. ширины. В незнакомой местности у обороны все преимущества. Получше вспомнить лекцию, которую прочел маса Сэмюэлю тот полковник Персоне или Парсонс о войне 1812 года, когда бились в болотах под Вашингтоном. Уйдя в болота, мое войско, экипированное ружьями, боеприпасами и пр., сможет бесконечно долго расстраивать усилия неприятеля, ищущего и нападающего. Другие негры штатов Виргиния и Сев. Каролина, может быть, даже Юж. Каролина к нам присоединятся??
Негры из Иерусалима, бывалые там на охоте с хозяевами —Долговязый Джим наприм., который из дворовых доктора Массенберга — все в один голос говорят, что Болото это чудо что такое. То же говорили Чарли и Эдвард после медвежьей охоты с полковником Бойсом. Еще поговорить с Эдвардом. Вроде, там довольно есть высоких сухих мест, хотя по большей части болотисто и саванна. Много ручьев с хорошей водой и знатное множество дичи — оленей, медведей, боровых вепрей, индеек, уток, гусей, бурундуков, зайцев, енотов и т.п. Рыба кишмя кишит. Форель, окунь, лещ, зубатка, угорь. Есть земли, пригодные для огородов. Естественно, бесконечные запасы леса для укрывищ, палисадов и т.д. От “Гиблого болота” рукой подать до Атлантики. Может, я все-таки увижу океан!
Много змей, особенно водяных гадюк. Не говорить этого Харку!!!
§ 4. Наипаче важна полная неожиданность, поэтому сподвижникам планы не открывать до последнего момента. На-деюсь, к августу Господь даст знак.
§ 5. Проблема пополнения. Будет ли приток к нам? Недавняя заметка в “Саутсайд Репортере”: там сказано, что черные в Семптоне по численности превосходят белых в отношении 6/4; я еще удивился, думал наоборот. Это к лучшему.
§ 6. Бесконечное терпение и вера в Бога.
§ 7. Терпеливо ждать Его последнего знамения.
§ 8. Ни в коем случае не допускать надругательства над женщинами. Не следует нам делать с их женами того, что они делали с нашими. Кроме того, нам дорого время.
§ 9. Убивать всех. В плен не брать, пощады не давать, жалости не поддаваться. Всех. Иначе нельзя никак.
§ 10. Да будет рука Твоя над мужем десницы Твоей, над сыном человеческим, которого Ты укрепил Себе. Господи, Боже сил восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся! Аминь.
Господи, когда?
Число моих последователей — тех, кто пришел ко мне через библейский класс, собиравшийся на задах рынка, — достигло человек двадцати. Многим неграм почти совсем или даже вовсе не было дела до учебы, они меня едва слушали — эти быстро отпадали, сливаясь с шумливой толпой на галерее. Но другие оставались, и, когда я говорю “последователи”, я разумею тех негров (в том числе трехчетырех свободных), которые показали, что верят в меня и тяготеют ко мне — показали либо тем, что внимательно и вдумчиво слушали мои рассказы (где я излагал то священную историю, то события истории новейшей, сколько я был о них наслышан еще со времен лесопилки Тернера), либо жадной, неуемной готовностью учиться азам географии (мало кто из них знал даже, что они живут в стране под названием Виргиния, и большинство считало землю плоской как стол), радостным любопытством к устройству небес (кое-кто думал, что звезды так близко, что их можно сшибить зарядом дроби), либо тем, как они замирали, когда я рассказывал им о Наполеоне Бонапарте, чьи подвиги, нескончаемо прославлявшиеся старшими Тернерами и их гостями, явились частью моего каждодневного обучения в детстве и кого я хитроумышленно превратил в трехаршинного черного гиганта, грозу всех белых. Боже, как силился я вложить в их невежественные головы образ черного Наполеона! Естественно, я старался сеять также и семена негритянской воинственности, и был вознагражден, видя, как под моим мудрым водительством они начинают сочувствовать этому кровавому завоевателю. Подобно Иисусу Навину и Давиду (которые в моих коварных устах тоже превратились в негров), он сеял разгром в мире белых, что твой ангел Апокалипсиса. Я рисовал Наполеона в виде африканца, восставшего, чтобы уничтожить и смести с лица земли белые племена Севера. Пусть по-детски, но они поверили в этого черного полубога; когда я рассказывал о его завоеваниях, их глаза блестели, и мне казалось, что в обращенных на меня взглядах я вижу нарождающееся мужество — первые искорки, едва заметные проблески кровожадного пламени, и когда-нибудь оно вырвется и взовьется по одному лишь мановению моей руки. Впрочем, от того, чтобы учить этих простых и неграмотных негров чтению и письму, я воздерживался. Кому за двадцать, кому за тридцать — староваты для таких изысков; кроме того, ну какой им с этого прок, в конце-то концов? И, разумеется, ни словом, ни знаком не намекал я им на истинные мои великие цели. Теперь, когда близился роковой час, довольно было, чтобы они преклонялись передо мною, бесперечь нежились в моем сиянии — а я знал, что изливаю на них свет непреоборимой мудрости и мощи.
Моя “четверка верных”, как я их называл — тех, в чьей надежности я крепче всего был уверен, и кто, когда пробьет час, сможет стать командирами в моем войске, — состояла из Харка, Нельсона, Генри и Сэма. Из них двое, Нельсон и Генри, были самыми старшими среди моих адептов, и я ценил в них не только опыт прожитых лет, но и природный ум, полученный, видимо, от рождения. Я чувствовал, что они признают за мной полное интеллектуальное превосходство и право увлекать и водительствовать, но они не трепетали передо мной, как некоторые другие. Язык у них в моем присутствии не отнимался, и между нами происходили ничем не стесненные, свободные беседы, причем у меня хватало мудрости, чтобы иногда помолчать и послушать, извлекая из их советов немалую пользу. Нельсон, которому перевалило за пятьдесят, при всей своей ненависти к белым и невоздержанности на язык, был медлителен и невозмутим, двигался неторопливо, говорил серьезно и умно, а надежен был, как колода из мореного дуба. Я чувствовал, что могу доверять ему: любой приказ он выполнит без колебаний. То же самое с Генри, который, несмотря на глухоту, а может быть благодаря ей, ориентировался в окружающей обстановке с чуткостью, поистине звериной, лучше всех негров, кого я когда-либо знал. Приземистый и коренастый, черный как смолокуренная яма, он был моложе — лет сорока. Кто-то из негров уверял, будто Генри чует, где коптят грудинку, за пять миль, способен по следу опоссума идти не хуже гончей, а там, куда он укажет корявым пальцем ноги, можно копать смело: в земле обязательно окажется тайное гнездо, где черви для наживки кишмя кишат. Чуть ли не единственный в этом плане из моих учеников, он ревностно относился к религии, так что его внутренний мир, несмотря на кладбищенскую тишь, лучился светом и кипел работой ума и фантазии. Когда я говорил, его губы двигались и трепетали, к тому уху, что получше, взлетала ладонь ковшиком, а когда я рассказывал о какой-нибудь битве в древнем Израиле, он не сводил с меня горящих, восторженных глаз; я чувствовал, что из всей моей негритянской компании никто так не предан мне, как Генри, за исключением, разве что, Харка. Но было нечто поважнее их опыта и способностей, что заставляло дорожить Нельсоном и Генри и позволяло безоговорочно доверять им. Дело в том, что они оба (подобно Сэму, желтокожему цветному, младшему из четверки верных, отчаянному смельчаку и опытному беглецу, который у меня был самый предприимчивый, самый способный из всех), оба так упивались своей ненавистью и гневом, что готовы были из любого белого вырезать печень, угрызений совести при этом испытывая не больше, чем если бы потрошили кролика или хряка.
