В это время к ним подошел Петруша. Осторожно подтянув брюки, он опустился на стул.

– Я на Олега не обижаюсь, – сообщил он. – Нет смысла обижаться, он все еще мыслит в коротких штанишках. Жизни не знает. Сейчас все перестраиваются. – Он поправил очки, у него были великолепные очки с золотыми дужками. – Эх, Сережа, быт – проклятая штука. Вот я и считаю, что его надо устраивать, поскольку он определяет… – И он улыбнулся Аде.

– Где ты теперь? – поинтересовался Крылов.

– Внедряю автоматику. Крылов удивился:

– Но это ж не по твоей специальности?

– Моя специальность… – Петруша снял очки, глаза у него стали светлые, грустные.

Возницын всплеснул руками:

– Что может быть лучше автоматики! Автоматизация облегчает труд. Возьмите, к примеру, метеослужбу, передачу и обработку сведений…

Вернулся Олег и, к удивлению Крылова, спокойно подсел к Петруше, налил ему вина.

– Но откуда ты знаешь автоматику? – спросил Крылов. Петруша отпил вина, по-кошачьи зажмурился.

– Чудак, зачем мне ее знать, я ее внедряю. А известно, что внедрять можно годами. – Он смотрел на Крылова, но Крылов чувствовал, что говорится это не для него. – Специальность – средство существования материи.

– Существуешь на косности, – сказал Тулин. – Новый тип паразита. Ну и как, увлекательная работа?

Петруша обрадовался:

– А я увлекаюсь другими вещами. Муки научного творчества – это для избранных вроде тебя. Куда уж нам!.. У меня теперь интерес материальный. Принцип материальной заинтересованности. Слыхал? Сокращенно «примазин». Отличное средство, действует на любой организм. Ты принимаешь?

– Вроде бы рановато, – сказал Тулин. – А ты без этого не способен?

Петруша хихикнул. Насмешки Тулина соскальзывали с него, но он не прощал ни одной, подзуживая Тулина своим цинизмом.

– И не боишься ты влипнуть? – полюбопытствовал Тулин. Петруша посмотрел на него как на ребенка.

– Ошибается тот, кто экспериментирует. А я никогда себе этого не позволю. Невыгодно.

– Бизнесмен, – сказал Тулин.

Петруша взял двумя пальцами ломтик лимона.

– Вы оторвались от жизни. Нехорошо. Деньги есть деньги, они определяют заслуги человека в нашем обществе. – Он разговаривал тоном, не требующим ответа, так говорят с кошками или собаками. – Каждому по труду, от каждого как?

– По способностям, – обрадованно подсказала Симочка.

– Именно.

– Ты все переворачиваешь. Деньги, деньги… У тебя как на Западе, – сказал Крылов.

Петруша посмотрел на него серьезно, и Крылову опять показалось, что за толстыми стеклами очков мелькнуло что-то грустное и тотчас растаяло в поддразнивающей ухмылке.

– Зачем Запад? С деньгами и у нас можно не хуже, чем на Западе. Производство товаров возрастает.

– Да, да, жить становится все лучше, – обрадовался Возницын, – не сравнить…

– Счастье – это не деньги, это трудности борьбы за светлое будущее, – сказал Петруша. – Берите мои трудности, дайте мне вашу зарплату.

– Перестань пылить, – сказал Крылов. – Неужели ты стал таким?

– Он всегда был таким, – сказал Тулин. – Он всегда был пижоном. У него ничего не остается в жизни, как жрать, покупать и халтурить.

Петруша пососал лимон.

– Фу, как грубо! За что вы на меня злитесь? За откровенность? Подводите идеологическую базу? Ты, Олег, всегда был бдителен. Это ведь ты прорабатывал меня за джаз, за то, что мы не занимались наукой.

– Да, ведь ты играл на трубе! – вспомнил Крылов.

– …Ты, Олег, конечно, личность исключительная, тебе не нужны деньги, тебе нужна слава. А к славе приложится и остальное. Тебе не нужна своя машина, тебе достаточно казенной. А я больше не играю на трубе. Ты перевоспитал меня. Я стал как все, рядовой работяга. Между прочим, у тебя какая зарплата? В три раза больше моей? Поэтому твоя действительность в три раза прекрасней, чем моя. – Он подмигнул Аде. – И соответственно раза в четыре приятней, чем ваша. Поэтому идеалы Олег может иметь более высокие, его муки творчества – это не для нас, нам бы десятку-другую наишачить.

– Ах ты, поросеночек, – сказал Тулин. – Как ты вырос! Ты стал философом.

Давно уже с какой-то мыслью Крылов следил за Петру-шей. И вдруг сказал:

– Жаль, что ты бросил играть на трубе. Может, это и было твое призвание.

Петруша живо повернулся к нему, хотел что-то ответить, но махнул рукой и зло рассмеялся:

– Ужас какие вы все положительные! Особенно ты, Сере-га. Как был карась-идеалист, так и остался. Никакого прогресса. Удивляюсь, как это тебя еще терпят в институте! Когда тебя выставят, двигай ко мне, так и быть, устрою.

Ада неумело закурила сигарету и сразу же притушила.

– Ну а теперь катись, – сказал Тулин. Петруша положил обсосанный лимон.

– Диспута не получилось. Извините за компанию. – Он встал. – Принимайте «примазин» – поможет, особенно в семейном положении. – Сунул руки в карманы и, позвякивая мелочью, удалился к своему столику.

Первой прыснула Симочка, за ней остальные. Крылов тоже смеялся, не зная чему. Они почувствовали себя вдруг очень молодыми, очень голодными и накинулись на остывшие шашлыки. «Экземпляр! Ну и экземпляр!» – повторял Возницын. Его все приводило в восторг. На него было приятно смотреть. Шашлык, который он ел, был самый лучший, тулинская тема – самая перспективная, Петруша – диковинное явление, нетипичное, отныне разоблаченное и обреченное…

– Сережа, – сказала Ада, – что у тебя все же случилось?

– У меня? Ничего!

Тулин внимательно посмотрел на него.

– Вытри нос, у тебя нос потеет, когда врешь.

– Отцепитесь вы, – сказал Крылов. – Ну, поругался с Голицыным, что особенного?

– Ага, поругался! – сказал Тулин. – Твой Голицын – скелет, хватающий за горло молодые таланты, старый колпак, наследие прошлого.

– Хуже всего, он несправедливый человек, – свирепо добавил Крылов, и все рассмеялись, как будто он сказал глупость.

– Давай, давай! Мне, брат, мало, чтобы меня хвалили друзья, мне надо, чтобы ругали моих врагов. Но… – Тулин поднял шампур. – Но ты, Сереженька, должен быть с Голицыным кроток и ласков, ибо он будет курировать наши полеты, и надо, чтобы он перепоручил это тебе.

По мере того как Тулин разворачивал свои хитрые планы, Крылов мрачнел. Наконец он решился:

– Это невозможно. Дело в том… – Во рту у него вдруг пересохло, он жадно хлебнул вина. – В общем, я ушел из института.

– Я чувствовала, – сказала Ада.

Они заставили его рассказать все. Поощренный их вниманием, он приободрился. Почему бы ему не рассказать? Чего ему стесняться? Ничего страшного. По отношению к Тулину его поведение было подвигом. Он заслуживал похвалы, утешения, благодарности. Он пал жертвой, защищая правое дело, и мог требовать почестей.

Тулин молча ел шашлык. Крылов кончил рассказывать, а Тулин продолжал есть шашлык, густо мазал горчицей каждый кусочек, жевал его так, как будто истреблял что-то живое. На него было страшно смотреть. Ада и Симочка притихли. Наконец Тулин вытер губы, скомкал салфетку и принялся обозревать физиономию Крылова.

Он приглашал всех полюбоваться на этого цветущего, упоенного жалостью к себе идиота. Он водил их, как экскурсовод, обращая внимание на достопримечательности этого редчайшего образца человеческой тупости.

– Заметьте, он ждет, что мы кинемся ему на шею, женщины будут всхлипывать, а мужчины прочувствованно трясти руку. Так вот почему приехал Агатов! Кто тебя просил соваться со своими принципами! – зарычал он. – Надо было ехать, а не корчить из себя… Ох и нагадил же ты! – Тулин схватился за голову. – Мы бы Южина повернули совсем по-другому. Я-то надеялся, что из вашего курятника ты сумеешь страховать меня… Все испортил… Услужливый дурак, юродивый. – Лишь присутствие женщин как-то сдерживало его.

Ада попробовала вступиться – раз Крылов не разделяет взглядов Голицына, то, естественно, он обязан… Как же иначе… Каждый человек…

Может, она и добралась бы до самого важного для Крылова, но Тулин не дал договорить, он высмеял ее, под его ударами все превращалось в труху.