Голицын надел очки и развернул английский журнал. Крылов вышел к секретарше.

– Все в порядке? – спросила она. – Я всегда верила в вашу звезду.

Крылов постоял перед ее столом.

– Ксюша, это невозможно, – сказал он и вернулся в кабинет Голицына.

– Я не могу, – сказал он с порога. – Это ж бездоказательно.

Голицын удивленно вскинулся:

– Вы еще здесь? – Он отшвырнул журнал. – Как вы сказали?

– Бездоказательно, – повторил Крылов. – Простите меня, Аркадий Борисович, но я не вижу, в чем Тулин ошибается…

– Заключение и не требует подробного разбора. Вы, дорогой мой, читали статьи Тулина?

– Читал.

– Как по-вашему, у него достаточно обоснованы выводы? А? То-то!

– У него есть вещи спорные, но…

– Послушайте. – Голицын нахмурился. – Вы никак собрались меня поучать. Вы что же, хотите, чтобы я благословил Тулина на его авантюру? Не ожидал от вас.

– Это не авантюра. Пусть местами его выводы не вполне корректны, но тем более он имеет право удостовериться…

– Не имеет! – закричал Голицын. – Настоящий ученый не имеет права на такую торопливость. Накопит материал, тогда посмотрим. Пока у него одна самоуверенность.

– Сколько можно копить факты, когда-нибудь надо…

– Сто лет, тысячу лет – сколько потребуется!.. Зеленые яблоки рвать ума не надо. – Он успокоился. – Вы же знаете, Сергей Ильич, я не против любого метода активных воздействий. И его метод тоже во своевремении. Рано еще, миленький вы мой. Слишком мало мы знаем. В данном случае нужна обстоятельная подготовка, чтобы не скомпрометировать… – Собственная терпеливость настраивала его на отеческий лад. Ведь все это когда-то было и с ним самим. Упрямо сведенные брови, опущенная голова, старый осторожничающий профессор – как смешно повторяется жизнь!

– Я тоже начинал с этого, – сказал он. – И мы требовали действий, мы твердо были уверены, что именно нам удастся покорить небеса. Мы надеялись стать громовержцами. – Он прикрыл глаза, вглядываясь в прошлое. – Строптивая юность… милая, строптивая, мечтательная юность. Им все кажется просто, легко, они парят над землей, не желая задумываться над мелочами. Но это пройдет, они поймут.

«Посыпалось! Сейчас заведет про Гриднева», – подумал Крылов.

– Тем более, – начал он, – вы можете меня…

– Старики вроде Гриднева или Оболенского казались нам… Любопытно, кем я кажусь вам сейчас? Окурок? Старая песочница?

– Почему ж окурок? – Крылов покраснел, и Голицын вдруг проницательно усмехнулся:

– Понимаю и ни в чем не виню. И даже Тулина готов понять. А знаете, понять – значит наполовину оправдать. Терпеть не могу ученых, которые никогда не ошибаются. Завиральные идеи полезны, но… – он наставительно поднял палец, – до той поры, пока они не мешают главному направлению.

Дверь приоткрылась, показалась голова Агатова. Голицын кивнул, и Агатов осторожно протиснулся, скользнул вдоль стены, прислонился к шкафу, стараясь не мешать Голицыну, который, заложив руки за спину, ходил, как на кафедре во время лекции.

– В одна тысяча сотом году Альхазен открыл рефракцию, вычислил высоту атмосферы. Увы, науке это понадобилось лишь пять столетий спустя, и тогда Торричелли пришлось открыть все заново. Научные идеи должны идти в ногу со своим временем. – История науки была его коньком, тут он мог говорить часами.

Крылов протянул заключение Агатову.

– Вы читали?

– А что ж Альхазен, – громко спросил Агатов, – так и пропали его труды?

– Вот именно, – сказал Голицын. – Их обнаружили совсем недавно.

Крылов посмотрел на Агатова, потом на Голицына.

– Аркадий Борисович, неужели вы сами составляли это заключение? – внезапно спросил он.

Голицын остановился обеспокоенный.

– А что?

– Не похоже. Тут не ваши выражения: «авантюризм» или вот «псевдонаучная аргументация».

– А-а, как бы ни браниться, лишь бы добиться – несколько смущенно запетушился Голицын.

– В научной полемике ни к чему дипломатничать, – сказал Агатов.

Голицын обернулся к нему:

– Но, Яков Иванович, мы тут посылаем это в несколько иные сферы.

Агатов твердо сказал:

– Как раз военным нужны четкие определения.

– Возможно, возможно. Нам тут соперничать с Яковом Ивановичем не резон, да и я не вижу нужды, была бы суть… Так на чем я остановился? Ах да, вот представьте, лет через сто отыщут идею Тулина, и какой-нибудь историк напишет про смелый, не понятый современниками проект. Жил-де некий Голицын, называл Тулина фантазером, не понял, не оценил. Заклеймит этот историк всех нас. Пригвоздит к столбу, – проговорил он с восторгом. – Видите, насколько я беспристрастен.

– Да, вы беспристрастны, – медленно сказал Крылов, – но к кому вы беспристрастны?

– Однако!

Голицын умел отвечать на дерзости уничижительным достоинством. В такие минуты он становился недосягаемым, под стать портретам Франклина и Ломоносова, старинному кабинету черного резного дуба, где все стояло незыблемо с тех пор, как Голицын пришел сюда.

– К вашему сведению, Сергей Ильич, у меня с Тулиным никаких личных взаимоотношений нет. И он мне не конкурент. – Крылья его носа высокомерно дернулись. – Надеюсь, это ясно? Делить мне с ним нечего. Мне пора, как говорится, о Боге думать.

– Скорее вы, Сергей Ильич, не беспристрастны, – сказал Агатов, отделяясь от шкафа.

– Я?

– Вы ж друзья с Тулиным. Он ведь вас просил похлопотать.

– Что за чепуха? – изумился Крылов. Агатов укоризненно покачал головой:

– Ну зачем же вы так, Сергей Ильич? Тулин специально за этим приезжал к вам сегодня.

– Как? – поразился Голицын. – Тулин сегодня был здесь? – И, не слушая Крылова, покрасневшего, желающего что-то объяснить, сказал: – Так-так, за моей спиной… После этого вы еще требуете беспристрастности. А я-то, старый дурак, считал вас…

– Но Тулин про это не говорил ни слова! – в отчаянии воскликнул Крылов, понимая, что сейчас не удастся ничего объяснить старику.

– Вы чего, собственно, добиваетесь, Сергей Ильич? – спросил Агатов многозначительно и уличающе.

– То есть как?..

– Сознаете ли вы, на что вы толкаете Аркадия Борисовича? Вы требуете другого заключения. Но заключение-то будет его, не ваше. В случае чего Аркадий Борисович понесет всю ответственность. Вы этого добиваетесь?

– Не говорите глупостей, – сказал Крылов. Вдруг он вспомнил и поразился: – Погодите, Яков Иванович, но вы же сами были за подобные исследования. Только сегодня мы с вами говорили.

Агатов нисколько не смешался, он словно ждал этого.

– Лучше не стоит касаться нашего разговора, Сергей Ильич, – сказал он.

– Почему же, я не вижу тут…

– Значит, сами настаиваете? Ну что ж, Аркадий Борисович, я бы никогда не стал огорчать вас, – торжественно начал Агатов, – но мои слова искажаются, я должен…

Голицын замахал рукой:

– Пожалуйста, избавьте меня.

– Нет, разрешите. Сегодня мы с Крыловым обсуждали планы лаборатории. Сергей Ильич заявил, что мы занимаемся никому не нужной тематикой. Не буду приводить неподобающих выражений. Руководство плохое, подавляет инициативу. Правильно я излагаю, Сергей Ильич? А ваши слова были, что Аркадий Борисович избегает современной физики? Отстал, не способен и прочее. Ну а что касается этой записки, то как я могу утверждать обратное, если я сам ее готовил по просьбе Аркадия Борисовича?

– Да, да, – упавшим голосом подтвердил Голицын.

– Не мое дело судить вас, Сергей Ильич, но некрасиво все это, некрасиво.

Крылов ошеломленно молчал. С тупым любопытством отметил, что голос Агатова срывается от совершенно искреннего волнения и на бледном лице проступили большие печальные глаза.

– Лучше горькая правда, Аркадий Борисович, чем сладкая ложь. Мне противны интриги. Если бы Сергей Ильич прямо, по-честному… Я знаю, конечно, он ваш протеже и я пострадаю на этом, зато совесть моя будет чиста.

Агатов повернулся к Голицыну:

– Разрешите, Аркадий Борисович, я сам отвезу Южину наше заключение.