До слуха Дэниела донесся звук шагов. Пока он искал, куда спрятаться, на кухню вошел отец. Заметив кота на стуле возле стола, он стащил с ноги тапок и запустил его в кота. Дэниел взвизгнул, когда тапок врезался ему в бок, чуть не сбив со стула. Спрыгнув на пол, кот метнулся в коридор, но по дороге успел получить пинок под зад от Эвана Макмилана.

– Я тебе покажу, как лезть на стол, – пробурчал Эван Макмилан, надевая на ногу тапок. – Знай свое место, кот.

Дэниел влетел в свою комнату и спрятался под стол. Его кошачье сердце колотилось, глаза готовы были выскочить из орбит.

«Идиот. И это еще отец называется, – Дэниел закрыл глаза и попытался успокоиться. – Пинки, летящие в мою сторону тапки – вот мое будущее в этой квартире. Я здесь никому не нужен, так зачем мне здесь оставаться? Жизни здесь для меня все равно не будет. Или тапочком убьют, или умру от объятий матери, а то и чего доброго с ума сойду в четырех стенах с шизофреником Тайги. Нет, не могу я здесь оставаться. Лучше там, – Дэниел выбрался из-под стола и снова выскочил на балкон. Взобравшись на подоконник, он снова устремил взор в сторону невидимых отсюда Грампианских гор. – Там… там никто меня не будет пинать. И тапочки в меня кидать никто не будет, – Дэниел почувствовал соленую воду на губах. Скатываясь с глаз, она прокладывала тонкие дорожки на шерсти, увлажняла его кошачью мордочку и падала на деревянный подоконник. – Далеко? Ничего страшного… Не пойду так далеко… Вон туда пойду, – Дэниел сместил взгляд правее от холма Говен. – К Лох Ломонду. В лесу у Лох Ломонда спрячусь и буду жить себе в тишине и спокойствии. И никто меня там не найдет, потому что никому я не нужен».

Раздался раскат грома. Небо пронзила молния, и на землю хлынула вода. Пронзительно задул ветер, засвистел, застонал и попытался сбросить кота с балкона. Но тот вцепился когтями в подоконник и все смотрел и смотрел в сторону Лох Ломонда. Ни завывания ветра, ни косые струи дождя, ни грохот небесных барабанов, ни вспышки небесных огней, – ничто, казалось, не способно было отвлечь Дэниела от далекого Лох Ломонда. Он еще долго так сидел, промокший, продрогший, но не отступивший. В конце концов, утомленный борьбой со стихией, он вернулся в комнату, забрался под стол и уснул.

Дэниел открыл глаза и потянулся. Выбравшись из-под стола, он прислушался. В квартире было тихо, если не брать во внимание посапывание Тайги. Тот лежал на кровати, поджав ноги, и спал. Дэниел обернулся. На улице было светло. Солнечные лучи играли на окнах, прыгали по шторе и спускались на пол. Ветерок колыхал штору, шелестел в листве берез, росших во внутреннем дворике.

Дэниел поднял лапу и накрыл ею солнечное озерцо, раскинувшееся прямо у его ног. Лучи заискрились на кошачьей лапе, шерсть вспыхнула, словно пламя костра, лизнувшее сухую ветку. Дэниел выбрался на балкон и вскочил на подоконник. Яркое утреннее солнце заставило его зажмуриться. Едва Дэниел оказался на подоконнике, неугомонный ветерок оставил в покое листву деревьев и устремился к нему. Дэниел почувствовал, как шерсть ожила под легкими, неуловимыми касаниями ветерка.

Дэниел открыл глаза и окинул взглядом внутренний дворик. Откуда-то неслись голоса, где-то слышался смех, играла музыка. Парочка воробьев затеяли игру в догонялки. Прыгая друг за дружкой, они оглашали округу громким чириканьем. Прилетела горлица, уселась на березовую ветку и стала наблюдать за воробьями.

Дэниел устремил взгляд вверх, туда, где невесомое стадо белых упитанных барашков лениво двигалось по белесо-голубому небу. Дэниел вытянул шею и повел носом. Прохладный майский утренний воздух приятно холодил ноздри, забирался глубже и наполнял его маленькие кошачьи легкие. Странное чувство возникло в груди Дэниела. Легкое и светлое, как солнечный луч, оно с каждой секундой ширилось все больше и больше, и вот уже все кошачье тело Дэниела приятно трепещет, возбужденно вздрагивает, отзываясь на внутренние чувственные вибрации. Дэниелу казалось, что он никогда прежде не ощущал ничего подобного. В какой-то миг ему захотелось, чтобы это чувство никогда его не покидало. Оно было таким теплым, таким ласковым, таким влекущим и, как оказалось, таким мимолетным. Облако скрыло солнце, чириканье воробьев смолкло, горлица улетела, разговоры и смех поутихли. Приятное чувство начало покидать кошачье тельце, тая, как ночной туман тает на Стерлингской равнине под первыми лучами восходящего солнца. С неким сожалением Дэниел вспомнил последние минуты своей жизни. Тело его вытянулось, лапа скользнула вверх, выпуская когти, будто способные уцепиться за ускользающее чувство, схватить его, задержать. Но нет. Дэниел почувствовал разочарование, когда чувство покинуло его, оставив лишь легкое дразнящее послевкусие. Тихий вздох вырвался из кошачьей груди.

– Кьюткит! Котик мой! – Дэниел вздрогнул, услышав голос справа от себя. – Что ты тут делаешь?

Дэниел повернул голову на звук.

«Ее только здесь не хватало», – Дэниел почувствовал раздражение при виде вдовы Дженкинс. Та сидела в кресле в своем ужасном на вид, по мнению Дэниела, черном, больше похожем на траурное, одеянии и пила чай с конфетами. Одна рука старухи была занята чашкой, вторая гладила спину кошки, лежавшей на ее худых, иссушенных временем коленях. Кошка, с белой пушистой шерстью и большими зелеными глазами, вытянулась на всю длину старушечьих коленей и искоса поглядывала в сторону неба, покой которого то и дело тревожила пролетающая птица.

Вдова Дженкинс отпила из чашки и поставила чашку на подоконник. Освободившаяся рука потянулась за одной из конфет, горкой лежавших на стеклянной тарелочке.

– Познакомься, Кьюткит, – вдова Дженкинс опустила голову и посмотрела на кошку на коленях. – Это Куини. Куини, познакомься с Кьюткитом. Он очень красивый котик. Ты не находишь? – старуха бросила конфету в рот, взяла обеими руками кошку и положила ее на подоконник. Та недовольно мяукнула и уселась на задние лапы. Внезапно уши кошки навострились, взгляд упал на траву внутреннего дворика. Парочка воробьев после небольшой передышки возобновила игру. Воробьиные крики вновь наполнили окрестности и привлекли внимание кошки.

– Разве она не прекрасна, Кьюткит? – вдова Дженкинс провела рукой по спине любимицы. – Я думаю, вы были бы с ней неплохой парой. Как думаешь, Мэри согласится чтобы ты э-э-э… подарил моей Куини несколько миленьких кьюткитиков? – старуха хихикнула и погладила кошку по голове.

«Чтоб тебя! – тихое шипение вырвалось из груди Дэниела, когда он представил, как „дарит“ этой глупой кошке котят. – Озабоченная старая дура. Видеть тебя не могу. Сама дари своей кошке таких же, как и она, тупых котят».

Дэниел спрыгнул с подоконника и вернулся в комнату. Тайги все еще спал, что было впрочем-то и неудивительно, учитывая наличие в его голове кошачьих мозгов.

«Спит да ест, ест да гадит, гадит да спит, – Дэниел фыркнул. – Был никчемным животным, стал никчемным человеком».

Почувствовав жажду, Дэниел покинул комнату и двинулся на кухню. По дороге он заглянул в гостиную, отец все еще спал, впрочем, по воскресеньям он всегда долго спал. В отличие от матери, которая, судя по звукам, доносившимся из кухни, уже была там и готовила завтрак. Дэниел принюхался. Баранья похлебка! Его любимая! Дэниел мысленно облизнулся. С горохом, перловкой, капустой и много еще чем.

«Чертово кошачье тело», – на Дэниеля снова накатила волна ностальгии по прошлому, в котором ему ничто не мешало съесть пару наваристых тарелочек вкусной похлебки.

Дэниел вошел на кухню. Запах похлебки щекотал ноздри и будил аппетит.

– Привет, Тайги, – сказала Мэри, заметив кота. Грустная полуулыбка появилась на ее лице. Дэниел присмотрелся, глаза матери были потухшими. Под глазами появились темные круги. Веки казались слегка припухшими. Что-то кольнуло в груди Дэниела. Жалость к матери тихой, крадущейся поступью попыталась скользнуть в сознание, но тут же была выгнана. Дэниел ненавидел, когда его жалеют, ненавидел он жалеть и других.