Вначале я пожалел, что задержал здесь Нюшу, встреча с ней обострила уже утихшую боль. Но тут же решил: пускай свыкается с тем, что есть. Значительное и настоящее без боли не достается...

...В горячей сковороде еще шипело и потрескивало масло.

— Я никогда не ел таких вкусных котлет, какие делаешь ты.

Мне и в самом деле казалось; все, что делалось Жениными руками, было самым лучшим, хотя я знал, что котлеты покупные. Женя просияла.

— Слушай, Алеша. У меня сердце сжимается от счастья, когда мы садимся за наш стол, когда все у нас есть, все чисто, уютно и я могу смотреть на тебя сколько хочу. — Женя выпила вина, глаза ее заблестели, щеки заалели.

Я знал, что она станет теперь нести всякую милую несуразицу.

— Думаю, не слишком большое удовольствие — смотреть на меня.

— Что ты.. Если бы мне запретили видеть тебя хоть неделю, я бы, наверно, умерла. И если бы людям пришлось наказывать нас за что-нибудь, то самое страшное наказание было бы — разъединить нас. Для влюбленных страшнее разлуки ничего нет. Налей мне еще вина немножко. Только знаешь, Алеша, чего я хочу? Чтобы никогда у нас не было однообразия в жизни, чтобы она не походила на заведенный механизм: изо дня в день одно и то же. Утро, день, ночь... Завтрак, обед, ужин... Институт, работа, общежитие... Беспросветно, как глухая стена. Иные свыкаются с этим, даже находят в этом счастье.

— Я с тобой согласен, — сказал я великодушно. — Однообразен примитивный, лишенный взлетов человек — мещанин в быту, чиновник в своей деятельности: все размеренно, рассчитано, никаких отклонений от нормы, все спокойно, а главное, благополучно. Постоянного счастья нет. Есть постоянное благополучие. Счастье не в обладании счастьем, а в достижении счастья, в движении к нему. Мы с тобой, Женечка, в пути.

Женя потерла руки и засмеялась.

— Вот это верно. Алеша! Мне нравится быть в пути.

— Знаешь, Женя, — заговорил я негромко, — человечество не так уж бедно, если оно смогло создать столько удивительных умов и сердец, столько гениев. Аристотель, Кампанелла, Гомер, Лев Толстой, Линкольн, Циолковский, Эйнштейн, Пушкин... Не хватит вечера, чтобы перечислить всех лишь по именам. И вот, когда я остаюсь один или когда мне тяжело и горько, я незаметно подкрадываюсь в их общество и тихо слушаю. Они учат мудрости, доброте и жизнелюбию. Нет, не навязчивой назидательностью, а примером своей жизни, своей борьбы.

— В следующий раз, когда ты будешь прокрадываться в их общество, Алеша, возьми и меня с собой, — попросила Женя то ли в шутку, то ли всерьез. — Мне тоже бывает иногда и тяжко и горько.

— Ладно, возьму, — пообещал я. — За короткую жизнь они совершают столько всего, что поражаешься, как выдерживает простое человеческое существо! Иные испытали в жизни страшные лишения, муки, но все равно утверждали: «Жизнь прекрасна!» Иные горели на кострах, а провозглашали: «Правда восторжествует!» Двери в будущее, в невиданное открываются людьми настоящими, бесстрашными и, знаешь, беззаветными. Я уверен, что уже расхаживают по земле мои ровесники. Они уже приглядываются, прищурясь, к звездам, уже прикидывают в уме, когда можно будет махнуть, скажем, на Венеру и за сколько времени можно покрыть это расстояние. И горючее для космических кораблей добывают — настоящее, и варят сталь, создают сплавы, которые не горят ни на каком огне, — настоящие, и преграждают путь рекам — настоящие!

— И строят дома — настоящие, — подсказала Женя.

— Да, и строят дома. Будущее-то за нами, трудовыми, Женечка. И главное — на какой лад себя настроить. Пессимисты, например, всем недовольны, все у них мрачно и беспросветно, все осуждают, как будто от этого им лучше жить. Я настроен на другую волну. Я ненавижу зло, корысть, подхалимство, зависимость, душевную бедность. Все это я отчетливо вижу. Но все равно жизнь прекрасна Женя! Счастье вот оно, за углом...

— За каким углом-то, Алеша? — спросила Женя с мягкой иронией.

— За ближним Женя. — Я сам был смущен своей беспорядочной речью.

Женя провела по моим волосам рукой.

— Мечтатель ты мой! Мой настоящий... Только ты способен, находясь в этой норе с единственным окошечком, видеть красоту мироздания и верить, что зло скоро исчезнет. Я согласна с тобой, Алеша: будущее за нами. Но пусть и сегодняшнее будет тоже нашим. Давай жить и наслаждаться сегодня и тем, что у нас есть. Алеша, обними меня крепко-крепко!.. Скорее!..

В это время по коридору, отдаваясь во всех углах, прокатился гул: с улицы ввалилась веселая толпа. Без стука распахнулась наша дверь.

— О, целуются! — воскликнул кто-то, смеясь.

Другой прибавил великодушно:

— Пускай целуются. Вася, затвори дверь!

Женя рванулась от меня, отвернулась, поправляя волосы на висках, досадливо пожимая плечами.

— Наша комната на самом перекрестке, — проговорил я, оправдывая ребят.

— Я ничего, — сказала Женя. Она резко забарабанила в стену.

— Зачем ты так? Они подумают, что-то случилось.

— Ну и пусть! — Она опять застучала.

Вошел Петр.

— Я вам нужен, ребята? — спросил он, входя.

Мы завтра собираемся на каток, — сказал я, — пойдешь?

Петр вопросительно взглянул на Женю. Она поняла значение этого взгляда и чуть кивнула:

— я ей скажу. Она придет.

Петр увесисто хлопнул меня по спине, как бы вкладывая в этот удар всю вдруг нахлынувшую на него радость от предстоящей встречи с Еленой. Затем, потирая руки, ухмыляясь, обошел стол.

— Пировали? Одни. И не позвали... — Налил в стакан портвейна и выпил. — Женя, я за тобой хоть на край света!

— Если на том краю будет ждать Елена, — добавил я. — Удивительно! Даже умные, солидные и мужественные люди, влюбившись, делаются до нелепости смешны и сентиментальны. Стыдно смотреть!

— Гляди, Женя, как он заговорил! А давно ли сам сбросил с себя перья влюбленного?..

Женя молча отвернулась к окну.

— Ты не в духе? — спросил ее Петр.

Она попросила смущенно, не оборачиваясь;

— Петр, скажи ребятам, чтобы не врывались к нам так...

— А... Понял. Скажу, Женя. Обязательно скажу! Это они по старой привычке. — Петр опустился на табуретку. — Сядь сюда, Алеша. Меня зачем-то вызывают в трест. — Резкие черты, затвердев, придали его лицу жестковатое выражение. — Кажется, они назначают меня прорабом. Ты заменишь меня в бригаде?

— Конечно, заменит, — отозвалась Женя, не задумываясь. Она остановилась сзади меня и положила руки мне на плечи.

— Погоди, Женя, не торопись. Надо подумать.

— Чего же тут думать, Алеша? — настаивала Женя. — Ты же справишься.

— Женя смелее тебя, — сказал Петр. — Конечно, справишься.

— С ребятами надо посоветоваться. С Трифоном, с монтажниками, со штукатурами...

— Тебя достаточно хорошо знают теперь. Мы к этому разговору еще вернемся. А ты пока подумай.

— Мы вместе подумаем, — сказала Женя. — Вот я схожу к вам на стройку, посмотрю, как он работает, Алеша мой, и тогда решим. Непременно приду!

ЖЕНЯ: Мое посещение стройки состоялось дня через два после этого разговора. Петр Гордиенко, по каким-то делам задержавшись дома, уходил на работу позже всех, и я упросила его взять меня с собой.

На Боровском шоссе я забежала в продовольственный магазин. Мне ужасно хотелось принести Алеше что-нибудь вкусное. Я долго стояла у прилавка и смотрела на ананасы, желтоватые и шершавые, похожие на огромные еловые шишки.

Стоили они очень дорого. Но соблазн был настолько велик, что я невольно стала подсчитывать свои тощие ресурсы, оставшиеся до получки. Мысленно я урезала немножко от одного, немножко от другого, вычеркнула посещение кино и на выкроенные таким образом деньги купила ананас И еще попросила продавца взвесить сто граммов «мишек». Алеша часто приносил мне «мишек» теперь я ему принесу.

Петр Гордиенко в лохматой заячьей шапке ушанке, надвинутой на самые брови, стоял в сторонке и наблюдал за мной.

— У тебя так азартно блестят глаза. Женя что приходит нелепая мысль; будь у тебя много денег, ты закупила бы, наверно, полмагазина и все это привезла своему Алеше.