Елена поморщилась и вздохнула, с упреком взглянула на меня, точно спрашивала, зачем я ее сюда привезла. Она тосковала оттого, что не могла отделаться от Аркадия, что ожидало ее бурное, мучительное объяснение с ним, что предстояло нести наказание за свой поступок, а какое это будет наказание — неизвестно. Действительно, зачем я ее притащила с собой? Это для меня здесь лучше, чем в родном доме, — здесь Алеша, вот он, рядом, я ощущала тепло его плеча. Елене все это чуждо. Я даже почувствовала свою вину перед ней...
— Лена, хочешь, пойдем куда-нибудь все вместе? В кино или в парк? Потанцуем...
— Я прошу вас подождать, — сказал Скворцов. — Скоро придет Петр.
— Кино надоело, — лениво проговорила Елена. — Все одно и то же: герои для вида поссорятся из-за пустяков, для вида помучаются, а потом обязательно обретут согласие, мир и счастье. И на танцах тошно. Молодые люди с прилизанными волосами танцуют с серьезными, даже скорбными лицами, точно выполняют какую-то важную обязанность. Мыслители со щепоткой мозгов в черепной коробке! А девчонки млеют под музыку. Смотреть на это со стороны, да еще в плохом настроении, ужасно...
Скворцов нетерпеливо завозился, громоздкий и какой-то мохнатый в сумерках.
— Скажите, Елена, — я хочу понять, — почему вам скучно? Молодая, красивая...
— Не знаю, — отозвалась Елена резко. — Добрых и сердечных людей мало, вот в чем наша трагедия. Зато мерзавцев хоть отбавляй. На каждом шагу. Если бы я могла, если бы мне дали такое право, то я душила бы их. Без всякой жалости! Удивительно: человечество совершило такой трудный путь к своему совершенству — через века! А подлецов не убавилось, они увеличиваются в геометрической прогрессии.
Я незаметно надавила ей колено, чтобы она не наговорила еще больших резкостей. Но она отшвырнула мою руку:
— Знаю, что говорю.
Скворцов произнес задумчиво;
— Добрых людей мало... Странно! А может быть, вы их не в той стороне ищете? Может быть, проходите мимо них, не умеете замечать?
— Может быть.
— Вот, например, Гордиенко. Присмотритесь-ка к нему. Это человек простой и в то же время сложный. Отличный строитель, учится на третьем курсе института... Не «работяга», по выражению некоторых чванливых молодых людей, а творец — извините за громкое слово — с большой задачей в жизни, с высокой целью. Прикажи пробиться к звездам, или в морскую глубь, или повести в атаку батальон — поведёт, пробьется, приказ выполнит. А в остальном — чувство прекрасного, поэзия, музыка, — этом он вам не уступит. И женщину чтит превыше всего на свете. Это я знаю точно...
— Что и говорить — идеал, — обронила Елена тихо, с издевкой.
— Если хотите, идеал, — согласился Скворцов. — Я это говорю только потому, что вы мне тоже нравитесь... А вообще, девушка, для собственного утешения думайте, что грусть и печаль — большое духовное богатство!..
— Такого богатства, печали и грусти, у меня девать некуда. Миллионерша! — Елена усмехнулась невесело. — Пойдем отсюда Женя.
Рывком распахнув дверь, вбежал Петр Гордиенко, встревоженный и запыхавшийся. Увидев всех нас в сборе, он облегченно вздохнул, включил свет.
— Ух, жарко!.. Занятия не состоялись: преподаватель заболел.
Мы засмеялись. Скворцов мотнул лохматой седой головой:
— Мы так и думали...
Петр, должно быть, догадался, почему мы так думали, и отвернулся, чтобы скрыть смущение. Елена слабо улыбалась, опустив глаза. Петр сел на стул и бросил себе на колени пиджак.
— Боялся, не застану вас...
Елена с появлением Петра оживилась, даже преобразилась. Это хорошее предзнаменование!
Мы выбежали из общежития. Синева над головой загустела и отяжелела. Ветер нес от березовых рощ горьковатые запахи и темноту. Над городом еще не зажигались огни.
— Вы хорошо сделали, что вернулись, — сказала Елена Петру. — Скажите, почему вы вернулись? Только честно.
— Преподаватель заболел.
— Врете.
Петр взглянул ей в глаза:
— Из-за вас, Елена.
— Спасибо, Петр. — Она подхватила его под руку.
Возле университета мы разъединились.
— Давай улизнем от них, — шепнула я Алеше.
— Неудобно как-то. Обидятся.
— На что? Разве они не поймут, что нам хочется побыть наедине? Им тоже. Сейчас я у них спрошу. — Я приостановила Елену, Петра и объявила почти торжественно: — Мы вас покидаем, не сердитесь.
Елена живо отозвалась:
— Желаем весело провести время.
— Вам так же! — крикнула я и, убегая, схватила Алешу за рукав.
Мы побежали мимо шумных, играющих огнями, как бы пенящихся фонтанов, жадно вдыхая воздух, насыщенный водяной пылью. Мокрая пыль омывала лица. Безотчетный восторг охватил меня. Перед нами лежал простор. Внизу над Москвой вспыхнул свет. Красноватое зарево плеснулось ввысь, окатило берег, и у Алеши на кончиках волос, на бровях вспыхнули капельки воды. Он нетерпеливо пожал мне пальцы и посмотрел под гору. Я поняла. Мы слетели по лестнице вниз, на первой же затененной дорожке остановились и поцеловались. У меня было такое ощущение, будто земля качается, уплывая из-под ног.
— Не могу больше, — прошептала я, отрываясь от него. — Я, наверно, ужасная, совершенно безвольная. Я тебя люблю, Алеша. — Я приложила обе ладони к его груди. — Пусти меня сюда, навсегда...
— Ты давно здесь Женя. — Шепот его был сдавлен волнением. — Моего тут ничего не осталось, все твое. Навсегда...
— Я начинаю побаиваться себя, Алеша. Надо что-то делать.
— Да. — Он был бледен, глаза прикрыты, точно ему было очень больно.
— Я не могу прожить без тебя и одного дня.
— Я тоже.
Мы опять обнялись — щека к щеке. Над головами шумело счастье, как весенняя роща. Мир распахнулся настежь, и перед нами открылось чудо— бесконечная голубая дорога в вечность.
— Я решилась, Алеша. Мы должны быть вместе, мы поженимся. Ты согласен?
— Да.
— Я все обдумала. Первое время мы будем жить у нас.
— У вас я жить не стану.
— Это же ненадолго, Алеша, не упрямься...
— Все равно не стану. Я буду...
Я закрыла ему рот ладонью.
— Замолчи. Я знаю, что ты скажешь: будешь чувствовать себя связанным, зависимым, несвободным и все такое. Понимаю. Но ведь это временно, Алеша. Ну, месяц, два, не больше. А там придумаем что-нибудь. Не понравится — уйдем, снимем комнату. Ты, пожалуйста, не думай, что мои очень строги или горды. Я немножко наговаривала тебе на них. На самом деле они очень простые. Мама сделает так, как захочу я. А папа сделает так, как захочет мама. Вот и все. Кроме того, я знаю, что ты в обиду себя не дашь! В воскресенье, послезавтра то есть, ты приедешь к нам — просить моей руки. Я тебе объясню, как проехать и найти нашу дачу.
Алеша рассмеялся, вздохнул.
— Ох, трудная это работа — просить руки!.. — Он взял мою руку и прижал к своей щеке, к губам. Глаза его неестественно блестели в темноте.
АЛЕША: Я всегда испытывал какой-то трепет перед свиданием с матерью после каждой отлучки. В детстве я возвращался из школы с таким ощущением, будто не виделся с ней страшно долго. В армии, неотступно преследуя, тревожила одна и та же картина. Вот я взбегаю по шаткой деревянной лесенке, вот отворяю дверь, в коридоре стоит мать, и я вижу ее глаза. Когда на глаза ее набегают слезы, то кажется, что они мерцают, как звезды, рождая лучики света. Она являлась перед моим взором всегда добрая и обеспокоенная. Эта обеспокоенность родилась в ней, должно быть, в тот момент, когда я сделал первый самостоятельный шаг, и не покидала ее до сих пор: не споткнулся бы, не упал бы... Казалось, тоска и нежность всех сыновей прошедших тысячелетий заполнили мое сердце.
Сердце мое тревожно вздрогнуло, когда я вошел в свою комнату и увидел мать. «Неужели случилось что?» — подумал я в первый момент. Она сидела на моей койке, худенькая, притихшая, кроткая — терпеливо ждала меня. Голова ее была повязана белым чистым платком — по-старушечьи.
