А Мэри, по крайней мере вначале, напротив, хотелось задержать Кэтрин подольше и таким образом доказать самой себе, что она вовсе не влюблена в Ральфа.

Ральф, сделав глоток чая и ставя чашку на стол, принял решение: если мисс Хилбери начнет собираться, он уйдет вместе с ней.

– Я, например, что-то не замечала за собой никакого вранья и, думаю, что и Ральф тоже, правда, Ральф? – не унималась Мэри.

Кэтрин засмеялась – нарочито весело, как показалось Мэри. Ведь над чем смеяться-то? Ясное дело, над ними. Кэтрин встала, обвела взглядом полки, бумажные прессы, шкафы и всю машинерию конторы, словно без них ее злорадство было бы неполным. Мэри заметила это и теперь смотрела на нее с неприязнью, как на птичку с обманчиво красивым оперением, которая уселась на самой макушке дерева и без зазрения совести клюет самые спелые вишни. Да, невозможно даже представить себе двух женщин, столь непохожих друг на друга, подумал Ральф. А уже через минуту он тоже встал и, кивнув Мэри, пока Кэтрин прощалась, придержал перед ней дверь и вышел следом.

Мэри осталась сидеть за столом и даже не сделала попытки удержать их. Секунду-другую после их ухода она с ненавистью смотрела на закрытую дверь, однако в ее взгляде к суровости примешивалось и некоторое замешательство, но вскоре она отставила чашку и отправилась мыть чайную посуду.

Этот порыв Ральфа был все же результатом очень недолгих размышлений, так что собственно порывом его вряд ли можно назвать. Просто ему вдруг пришла в голову мысль, что если сейчас он упустит возможность поговорить с Кэтрин, то потом, когда он останется один в своей комнате, ему вновь явится разгневанный образ и начнет обвинять его в постыдной нерешительности. Так не лучше ли рискнуть сейчас и даже потерпеть фиаско, чем весь вечер потом придумывать извинения и сочинять невероятные сцены с участием своего бескомпромиссного «я». Ибо с тех пор как он побывал у Хилбери, «дух» Кэтрин не отпускал его – он являлся в минуты одиночества и отвечал на все его вопросы, был рядом с ним и увенчивал его лаврами во всех воображаемых победах, которые он одерживал чуть не каждый вечер, пока шел по тускло освещенным улицам из конторы домой. Идти рядом с Кэтрин во плоти – означало дать призраку новую пищу (а как вам скажут все, кому знакомы подобные мечты, время от времени это бывает просто необходимо) или отшлифовать ее светлый образ до такой степени, что он потеряет всякое жизнеподобие, но и это для мечтателя не худший выход. Все это время физический образ Кэтрин вовсе не присутствовал в его мечтах, поэтому при личной встрече он очень удивился, обнаружив, что реальная Кэтрин не имеет ничего общего с его мечтами о ней.

Когда они вышли на улицу и Кэтрин заметила, что Денем не отстает от нее, она поначалу сочла это излишней назойливостью. Она тоже была не лишена воображения, но именно сегодня эта туманная область ее сознания требовала полного уединения. Если бы ей позволено было идти намеченным маршрутом, она вскоре миновала бы Тотнем-Корт-роуд, а там села в кеб и вскоре была бы уже дома. Увиденное в конторе было похоже на странный сон. Миссис Сил, Мэри Датчет и мистер Клактон казались ей обитателями заколдованного замка, опутанного паутиной, а канцелярские принадлежности – страшными орудиями некроманта, – до того нереальными и оторванными от обычной жизни были эти персонажи в доме, полном бесчисленных машинисток, бормочущих заклинания, замешивающих зелье и раскидывающих свои липкие сети над бурным потоком жизни, что проносится по улицам внизу.

И оттого, что в ее фантазиях было много преувеличений, она не хотела делиться ими с Ральфом. Она полагала, что для него мисс Датчет, сочиняющая листовки для кабинета министров в окружении пишущих машинок, является олицетворением всего самого интересного и подлинного, а потому резко отсекла их обоих от этой людной улицы с бусами фонарей, светящимися окнами, толпами мужчин и женщин – и, увлекшись такими мыслями, чуть не забыла о своем спутнике.

Она шла очень быстро, лица прохожих мелькали перед глазами, так что у нее и у Ральфа слегка закружилась голова, и этот вихрь словно еще дальше отбрасывал их друг от друга. Но она не забывала о приличиях и почти машинально продолжала беседовать со своим провожатым.

– Мэри Датчет прекрасно справляется с работой… Это очень ответственно, я полагаю?

– Да, от остальных вообще мало толку… Удалось ей обратить вас в свою веру?

– Конечно, нет. То есть я и без того обращена.

– Но она не уговаривала вас работать на них?

– Конечно, нет, да это и бесполезно.

Так они прошествовали по Тотнем-Корт-роуд, то расступаясь, то снова сходясь вместе, – Ральфу казалось, он говорит с вершиной тополя в бурю.

– Может, сядем на тот омнибус? – предложил он.

Кэтрин согласилась, они забрались наверх и оказались одни на верхней площадке.

– Вам в какую сторону? – спросила Кэтрин, еще не вполне очнувшись от уличной круговерти.

– Мне в Темпл[34], – ответил Ральф, брякнув наобум первое, что пришло в голову.

Он чувствовал, что она стала какой-то другой, когда они уселись и омнибус тронулся с места. Он представлял, как она смотрит на бегущую им навстречу улицу честными и грустными глазами, один взгляд которых, казалось, создает между ними непреодолимую дистанцию. Но вот ветер, бьющий в лицо, приподнял на секунду ее шляпку, она достала булавку и ее пришпилила – простой жест, который почему-то сделал ее еще более трогательной и уязвимой. Ах, если б эту шляпку и вовсе сдуло и она, растрепанная, с благодарностью приняла бы ее у него из рук!

– Как в Венеции, – заметила она, указывая куда-то рукой. – Я хочу сказать, автомобили так быстро проносятся и сияют огнями.

– Я не был в Венеции, – ответил он. – Оставлю это и некоторые другие дела на потом, поближе к старости.

– Другие – это какие?

– Венецию, Индию – и Данте в придачу.

Она засмеялась:

– Уже думаете о старости! А если б вам предложили сейчас посмотреть на Венецию, вы бы отказались?

Вместо ответа он задумался, стоит ли откровенничать с ней, и, даже еще не решив окончательно, уже рассказывал о себе:

– С детства я привык разбивать свою жизнь на этапы, чтобы было интереснее. Видите ли, я всегда боялся упустить что-нибудь стоящее…

– И я тоже! – воскликнула Кэтрин. – Но в конце концов, – добавила она, – почему обязательно что-то упускать?

– Почему? Да хотя бы потому, что я беден, – продолжал Ральф. – Вот вы, полагаю, можете поехать в Венецию или в Индию и Данте можете почитать в любой день, стоит только захотеть.

Она не ответила, но положила руку без перчатки перед собой на поручень и задумалась о разных вещах, в том числе и о том, что этот странный молодой человек произносит «Данте» именно так, как однажды при ней уже произносили это имя, затем – что его взгляд на жизнь тоже ей хорошо знаком. А вдруг он не так прост, как кажется, и общение с ним может оказаться очень даже интересным? Почему же она сочла его недостойным внимания? Она поспешила освежить в памяти их первую встречу – вспомнила разговор в комнате, набитой реликвиями, и тут же перечеркнула половину своих тогдашних впечатлений, как перечеркивают плохо написанную фразу, когда найдена другая, правильная.

– То, что ты можешь себе позволить какие-то вещи, вовсе не означает, что ты можешь их получить, – произнесла она взволнованно и смущенно. – Ну как могу я, к примеру, поехать в Индию? Кроме того… – быстро и с жаром продолжала она, но вдруг умолкла.

Появление кондуктора прервало их беседу. Когда тот удалился, Ральф ждал, что Кэтрин договорит, но она больше ничего не сказала.

– У меня есть новость для вашего отца, – вспомнил он. – Может быть, вы передадите ему? Или лучше мне самому зайти…

– Заходите, конечно, – ответила Кэтрин.

– Но я все-таки не понимаю, почему вы не можете поехать в Индию, – начал было Ральф, надеясь задержать ее этим вопросом, поскольку увидел, что она собирается сойти.