Литмир - Электронная Библиотека

Зоя Петровна погладила мужа по плечу.

— Это ты, старый, меня всю изгвоздал. Ты да сыны твои.

— Да ты еще раньшей меня управишься.

— Вот тогда они тебе покажут ебейную мать, — невесело усмехнулась Зоя Петровна. — Заклюют напрочь. Витька-то меня который раз зарубить намеряется. Я уж и так лицом в стенку сплю — чтоб топора не видеть. Пока терпит — денег жалко: у меня же пенсия оккупантская — шесть тыщ, по удостоверению «Узник фашиста».

— Да что это вы, друзья, не воскресный разговор затеяли, — всунулся я. — Вам Тамара Яковлевна привет передавала.

— Томка?! Как у ней самочувствие?..

— Давление.

— У нас тоже что-то в этом году все старухи разом посыпались, — закивала Зоя Петровна.

— Какой ты узник? — запоздало ворчал Франц. — Узник она!.. Ты под немцами была. И давала им… Предатель!..

— Кому я давала! — возмутилась Зоя Петровна. — Чего несешь, старый идол!.. Это Панка Кобылянская давала!.. Ты лучше скажи: зачем сынов споил?

— Я тебе скажу, все скажу! — Франц погрозил клюкой неопределенному врагу. — Вот поправлюсь и подохну, заметь — имей в виду.

Он не бредил. Два года назад битый Витькой по пьянке, он, обидевшись, выпил пузырь уксусной эссенции. Полгода висел на капельнице, но выжил.

— Не торопись на тот свет, — заправляя выбившееся ухо шапки мужа на место, усмехнулась Зоя Петровна. — Там кабаков нет, никто не поднесет… Петушка, что ль, Томке в подарок зарубить?..

Из сарая вылезла огромным брюхом вперед пьяная краснорожая баба.

— Я беременная — курятинки хочу, а вы, мама, — чужим предпочитаете.

Зоя Петровна с трудом поднялась и запихнула тетку назад в сарай.

— Родишь рахита, то-то смеху будет. И так полон дом кловунов.

Франц до эссенции, несмотря на малый рост, был в любви передовиком, хоть на доску Почета. Но Зоя Петровна была к мужу всегда снисходительна и теперь допускала, что живот снохи — дело его рук.

Тем временем Франц, закинув голову, сосредоточенно наблюдал за толстой бурой жабой, замершей у голенища заплесневелого сапога возле канавы. Из голенища вылетела оса, жаба выкинула красный ровный язык, насекомое прилипло к нему и, забеспокоившись, тихо уехало на нем в жабу.

— Все гнездо перевела, — оживился Франц, но, вспомнив, что он злой, буркнул: — Чего стоишь? Иди, куда шел.

Боцман в очках на веревках вместо дужек зашивал галифе.

— Пошел с Ларочкой в церковь браком обвенчаться — матушка собаку спустила, портки порвал и крест потерял.

— Пусть Ларка зашьет, ты иди помойку вырой, двести у.е.

— Время будет — сделаю, — незаинтересованно кивнул Боцман. — Ларочка в клуб умчалась: там Газманов с Аллегровой приехали, у них шоу типа двойников. Все-таки роковая женщина.

— Аллегрова?

— При чем здесь! Ларочка. Ложки взяла, кастрюлю алюминиевую, раскладушку без брезента — все вынесла, а рукомойник не тронула. Потому что — с водой. Выходит, рачительная, а то все: блядь да блядь.

Боцман поймал за хвост пробегавшую мимо тощую кошку с ободранной шеей и выщипанным у основания хвостом, зажал коленками, капнул ей на лоб из чашки.

— У нее тут лишай. Ларка говорит: фукарцин надо, а лучше самогона на лишай — и нет ничего. — Он подул на лечёбу и смахнул кошку с колен. — Так-то лицом она красивая, глазки зеленые, но как человек — говно.

— Ларка?

— Кошка… И что главное: у чужих Ларка не берет, а здесь заимствует без возврата.

В избе его действительно было пусто. Не только ложек и кастрюли не хватало, не было также икон и календаря с голыми барышнями. Иконы Боцман возобновил, нарисовав самостоятельно: Иисус получился с усиками, похожий на грузина, а Богородицу он окружил детьми разного возраста. Портрет Высоцкого, правда, висел на своем месте.

Черно-белое кино - i_005.jpg

Я со своим любимым героем и соседом по даче — в этой книге он назван Петром Васиным.

— На Владимира Семеновича тоже покушалась, — поймал мой взгляд Боцман. — Пришлось ударить, да сам упал.

С помойкой мы не договорились: Боцман на днях продал нерусским свой пай в колхозе и в деньгах не нуждался.

— Лешку Саранцева спроси в Алексине, он уже свой пай пропил. Тетя Тома как поживает?

— Давление.

— Мочу надо гнать от сосудов. Черноплодку пусть ест живьем и брусничный лист заварит.

У церкви в Алексине толпился народ. Я помахал из-за ограды соседям с младенцем Владиком на руках. Тамары Яковлевны, конечно, не было, с Богом она предпочитала общаться на дому. И я не пошел в церковь, озабоченный помойной ямой. Лешку Саранцева я не застал — на днях его с белой горячкой увезли в сумасшедший дом под Гагарином.

Я решил вырыть помойку самостоятельно, наточил лопату, разметил яму и до темноты зарылся на полкорпуса…

— Сере-ега!..

Меня или Серегу? На всякий случай отозвался. Оказалось, меня — отмечать крестины.

Праздник был в разгаре. За столом преобладала разнокалиберная корейская родня Тамары Яковлевны. До последнего времени Тамара Яковлевна относилась к ней настороженно: родня была немногословная, а главное — непьющая. Ледок в отношениях растопил старший правнук. Ночью Тамара Яковлевна проснулась от плача: мальчик под одеялом молился, чтобы Фросины котята остались живы. Растроганная прабабушка котят не потопила и сквозь правнука распространила свою любовь чохом на всю узкоглазую родню.

— За Москву и Московскую область! — сомкнула паузу Тамара Яковлевна и пошла за холодцом.

На пороге она споткнулась, тихо осела и медленно повалилась набок.

— Бабушка упала! — засмеялся правнук, спаситель котят. Он подбежал к ней и схватил за руку, чтобы помочь. — Вставай, баба…

Тамара Яковлевна не слушалась. Родня выскочила из-за стола, стали засовывать ей в рот бесполезные таблетки…

— Мама, ты слышишь меня? — кричал ей в ухо сын. — Ма-ма?!

— Фро-о… — прошелестела Тамара Яковлевна. — Фро-о…

— Кошку хочет, — догадался я. — Фрося, кыс-кыс-кыс…

Заспанную Фросю достали с печки, положили на грудь Тамаре Яковлевне под темную жилистую руку с обрезанным на одну фалангу указательным пальцем. Короткий палец шевельнулся, стараясь погладить кошку, но, не совладав с бессилием, замер. Глаза Тамары Яковлевны затуманились и остановились.

Второй сосед Тамары Яковлевны, мощный пенсионер Петр Васин, на крестины зван не был. Он, приватизируя участок, заступил при межевании пядь земли, признать неправоту отказался и таким образом сокрушил многолетние отношения с соседкой. Тем не менее я взял алкоголь и пошел к Васину на досрочную тризну. Помянули. Подтянулся еще один бравый пенсионер — Вова Грек. Грек — сторож в церкви и поет на клиросе. До церкви он был парторг и конструктор по лазерам. Всю жизнь работал и учился: в ремеслухе, вечерней школе, техникуме, техническом институте, в университете марксизма-ленинизма. В последнем он уверовал в Бога, слегка рехнулся на третью группу и бросил работу, не дойдя до пенсии. Васин, правда, уверяет, что Грек заразился полоумием от сына, вернувшегося из Афганистана без кости в голове — инвалидом первой группы. Грек знает все, если слушать его советы, можно жить не напрягаясь. Но кроме меня его в нашем околотке никто не слушает. На участке у него ветхая халупа, косо вросшая в землю, пять ржавых разрозненных автомобилей, под навесом старый кульман, иногда хозяин на нем чертит что-то таинственное. Рядом самогонный аппарат модернизированной конструкции; самогон он гонит хороший, но слабый. Грек умудряется два раза в год ездить в дармовой санаторий. Старость его не берет. На поминки Грек пришел в зеленых легинсах, явно с чужого бедра, при галстуке.

Мы еще помянули Тамару Яковлевну. Грек встал и завел речитативом: «Попомним об убиенных, кои лежат ныне в сырой земле дождевыми каплями, яко стрелами, пронзенными. И будь святой Пантелей им в помощь». Мы с Васиным почтительно переглянулись, встали, ошибочно чокнулись. Васин вспомнил, как в войну делал своей бабушке Анисье гроб из стенки деревенской уборной, а могилу копал дезертир из Ивантеевки за буханку хлеба. Мы еще помянули, в дело пошел уже самогон Грека. Обоим дедам я классово чуждый, но Грек меня уважает, а Васин терпит.

6
{"b":"213591","o":1}