— Ники, милый…

— Да?

— Ты все еще в ужасе… насчет Стива и остального?

— Полагаю, нет, мама.

— Мы должны бороться, дорогой. Ты поймешь это, когда станешь старше. Если хочешь добраться до вершины и остаться там, нужно бороться, бороться каждую минуту.

— Да, мама.

Она сняла с себя украшения и положила перед собой.

— Дорогой.

— Да, мама?

— Я так устала, что едва держусь на ногах. Убери это, пожалуйста.

Она протянула мне драгоценности. Шкатулка стояла на розовом столике перед зеркалом. Я открыл ее, и тут мне в глаза бросился листок фотокопии. У меня мороз пошел по коже. Чтобы унять дрожь, я встряхнулся, как Трай. Но это не помогло. Под фотокопией лежало письмо. То самое, которое, по словам Сильвии, никто никогда не найдет. Не просто письмо, а письмо. Я понял это сразу, узнав почерк Нормы. Я тупо разглядывал оба листа, «…не только я. Спроси моего бывшего мужа, Роже Ренара. Он был там, когда она это сделала…» Я мгновенно пробежал глазами эти строчки.

«Это сделала»! Что сделала? Вступила в тайный брак? Но про брак так не говорят. Значит…

— Мама… — Голос мой дрогнул. Что мне делать, как быть? Хотелось умереть.

— Что? — спросила мать вдруг разом охрипшим голосом и бросилась ко мне. Она тоже увидела фотокопию и письмо. — Ники, Ники…

Я отвернулся.

— Значит, это сделала ты? Сперва Норма… Теперь, зная, что Стив все сделает для тебя… Сильвия.

— Ники!

Мать вложила в это слово все свое возмущение, но это уже не действовало на меня.

— Ники! — вскричала она и крепко обняла меня, прижала к себе. — Ники, милый, поверь, я впервые это вижу! Клянусь тебе. Кто-то подложил их сюда. Кто-то… Ники, дорогой…

— «Если хочешь остаться на вершине, — мой голос дрожал и срывался, — нужно бороться каждую минуту».

Слез не было, глаза мои оставались сухими, но голова раскалывалась. Я разомкнул крепкие объятия и направился к двери.

— Ники, сынок, не уходи…

Но я уже выбежал из комнаты и побежал куда глаза глядят, прочь от этой ужасной гасиенды.

На улице было светло. Высоко в небе светила луна. В моей разгоряченной голове мелькнула мысль: если мать побежит за мной, я убью себя.

Не знаю, как долго я пробыл в таком состоянии. Казалось, вечность. Я стоял и смотрел на луну. И вдруг почувствовал чужую руку.

— Николас.

Всем своим существом я почувствовал, что Прелесть — единственный человек в мире, который мне сейчас близок. Я обнял ее.

— Ники, — голос ее звучал мягко, как ветерок в пустыне, — Ники, милый, что случилось?

— Мать… — начал я.

— Ты имеешь в виду, что ей не нравится мое участие в выступлении? Она все время придирается. Но ты не думай, я не обижаюсь. Она ведь знаменитость, звезда. А звезды все такие. От них нельзя ожидать снисхождения к бедным девушкам, которые пытаются…

— Это сделала она, — выдавил я с трудом. — Она убила Норму. А теперь… теперь убила Сильвию. Она что-то натворила в Париже, и Норма знала об этом. Сильвия узнала…

Не выпуская Прелести из объятий, я рассказал ей все — о мертвой Сильвии в ванной, об отпечатках собачьих лап, о Стиве Адриано, о письме в шкатулке для драгоценностей.

— Вот так обстоят дела. Но меня это не касается. Что с того, если она убийцй? Кого волнует это старое чудовище…

— Ники!

— Ты скажешь — она моя мать, но мне все равно. Я же не виноват, да? Я-то здесь вообще ни при чем! Меня не спрашивали, хочу ли я родиться…

— Ники, успокойся. — Я почувствовал, что она гладит мои руки. — Выслушай меня. Ты напрасно думаешь, что Сильвию убила Анни.

Прелесть прижалась ко мне, вглядываясь в лицо. Я видел при лунном свете, как блестят ее глаза.

— То, что произошло в Париже… Я об этом не знаю. Ничего не знаю. Но она не убивала Сильвию, не убивала Норму. Послушай, Ники. Днем, после нашего возвращения от Сильвии, когда вы все разошлись, Анни пришла ко мне.

— Пришла?..

— Да. Я не успела войти в комнату, как пришла она. И с места в карьер принялась читать мне нравоучения и песочила почти до самого представления. Понимаешь? У нее просто не было времени ни для чего другого.

— А собачьи лапы? А письмо в ее шкатулке?

— Это не она, Ники. Могу поклясться. Это сделал кто-то другой.

Собачьи следы. Значит, это не Ронни. Он не мог заполучить Трая. Остается Пэм, владелица пса. Пэм, которая могла знать о Париже. Пэм, которая была бы рада отдать за мать душу. Пэм, которая в вечер падения Нормы находилась поблизости. Она сама так сказала!

Сказала!

Но если Пэм, безумно преданная матери, убила двух ее соперниц, то от этого никому не легче. Нет, легче! Пэм не мать. О Пэм можно думать, ее можно подозревать.

Я все крепче прижимал к себе Прелесть. Я более не сомневался, что люблю ее. Потому что она принесла мне облегчение? Или потому, что она Прелесть? Кто знает?

— Милая, когда я думал, что убийца — моя мать… я готов был умереть.

— Бедняжка!

— Но, надеюсь, теперь все в порядке.

— Ники, ты со мной. Я всегда рядом. Я целовал ее губы, щеки, волосы.

— О, Ники, я поклялась, что не скажу тебе, потому что у тебя Моника и ты сын Анни Руд, а я — простая девушка… Но все же… Ники, я люблю тебя.

— Прелесть!

Луна над нами сияла ровным холодным светом.

Когда я проснулся, был уже полдень. Мне вспомнился вчерашний разговор с Прелестью, ночной Лас-Вегас, и я поспешил к матери. Она сидела на кровати и читала газету. Я обнял ее, в ответ она поцеловала меня, и мы оба почувствовали огромное облегчение. Я присел рядышком.

— Привет, ма! *

— Ники, милый, взгляни-ка, какие ужасные вещи пишет «Таймс».

О смерти Сильвии Ла-Мани трубили все газеты. Ее в семь утра обнаружила в ванной горничная, которой было приказано доставить Сильвии чашку чая «по доброй английской традиции». Как установил доктор Вудсайд, смерть наступила в результате сердечного приступа, который явился следствием неправильного питания и горячих солевых ванн. По утверждению врача, данный случай полностью аналогичен смерти кинозвезды Марии Монте, также умершей в ванне. Режиссер Рональд Лайт, с которым беседовали в отеле «Тамберлен», «потрясен потерей еще одной претендентки на роль Нинон де Ланкло». «Может, все дело в «Вечной женщине»? — вопрошали газеты. Похороны Сильвии были назначены на среду в Беверли-Хиллс.

И все. Старина Стив поработал на славу. О матери ни слова. Инспектору Робинсону нечем разжиться.

Тем не менее мать не забыли. Все газеты писали об успехе ревю «Анни Руд и ее семья». Приводились фотографии знаменитостей, почтивших своим присутствием наше выступление, интервью с выдающимися деятелями — от Майка Тодда и до губернатора Калифорнии. Летти Лерой прямо-таки захлебывалась от восторга: «Выступление Анни Руд в «Тамберлене» произвело неизгладимое впечатление на публику…»

— Кажется, им понравилось, верно? — Мать сняла очки. — Но не следует почивать на лаврах. Теперь, я полагаю, пришла пора поговорить о Сильвии с остальными. Если они еще не читали газет. Будь другом, милый, сходи за ними. Клеони, пожалуй, не стоит приглашать. С ней придется поговорить отдельно.

Я позвал всех в комнату матери. При виде Пэм я понял, что не хочу там оставаться. А так как необходимости в моем присутствии не было, я взял купальные принадлежности и отправился в бассейн. К моему удивлению и несказанному смущению, все меня узнавали, и вскоре окружили любители автографов.

Потом я немного поплескался в воде и, возвращаясь, зашел к Ронни. Признаться, он выглядел значительно лучше. А когда я рассказал ему о найденном письме и фотокопии, и вовсе воспрял духом.

Мы отправились в гасиенду. Из дверей спальни матери выходили наши домашние. Лица у них были явно испуганными.

— Анни! — воскликнул Ронни.

— Ронни! — В дверях появилась улыбающаяся мать в розовом халате. — Прости, дорогой, мне нужно кое-что обсудить с Клеони. Подождите в гостиной, я скоро буду.