И пусть в дальнейшем государь стал более рассудительным, мысль о проливах все равно не покидала российский истеблишмент. Например, в 1913 г. Морской генеральный штаб России всерьез полагал, что цель России «в ближайшие годы – в 1918–1919 гг. – овладеть Босфором и Дарданеллами»[28]. Нужно ли говорить, что подобные планы откровенно не нравились традиционным внешнеполитическим противникам России: Великобритании, Германии, США, Японии.

Под стать задачам росли и военные расходы. За 1908–1912 гг. траты Военного министерства увеличились на 14,1 %, в 1913 г. – еще на 10,1 %, Морского министерства, соответственно, в 1,9 раза и на 39,1 %. Если в 1912 г. расходы Военного и Морского министерств суммарно составили 22,2 % всех расходов бюджета, то в 1913 г. – 24,4 % всех расходов, что, тем не менее, способствовало экономическому подъему[29].

В то же время коррупция и воровство – непременные спутники российской государственности – и здесь проявляли себя во всей красе. Так, содержание флота обходилось казне в среднем в три раза дороже, если считать по количеству и размерам судов, чем Великобритании, Франции или Японии, а постройка новых кораблей стоила в 1,5–2 раза больше в сравнении с названными государствами. Еще один пример: в начале прошлого века правительство для военных нужд ежегодно закупало 100 тыс. пудов железа по средней цене 1 руб. 70 коп., тогда как в Европе цена на железо колебалась от 90 коп. до 1 руб.[30].

Не в укор коллегам-институционалистам[31], но столь впечатляющих результатов дореволюционная российская экономика достигла при весьма слабом развитии политических, социальных, правовых институтов, хотя современные институционалисты не устают доказывать, что именно институты, точнее, их качественное улучшение способно вытащить современную экономику нашей страны из той трясины, в которой она оказалась.

Как российская дореволюционная экономическая история, так и современная зарубежная (Бразилия, Индия, Китай, а ранее – Тайвань, Южная Корея, Япония и другие) практика свидетельствуют, что институты не опережают, а скорее, сопутствуют экономическому рывку. Не зря же во всех поименованных странах долгое время существовали заградительные таможенные барьеры, защищающие внутренний рынок, игнорировались требования развитых стран об ужесточении законодательства в области защиты прав интеллектуальной собственности и укрепления национальных валют, систематически и разносторонне оказывалась помощь ведущим компаниям, часто созданным или выбранным исходя из субъективных критериев.

Можно долго рассуждать о событиях трагического в российской истории 1917 г., вспоминать об участии в февральском заговоре и октябрьском перевороте иностранных разведок, вновь и вновь приводить высказывание Уинстона Черчилля об уничтоженной Российской империи: «Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была близка»[32]. Бесспорно одно – цивилизационный слом был осуществлен прежде всего руками наших соотечественников, тех самых «маленьких людей с непомерными амбициями». Как с горечью писал Андрей Коломиец, «все эти будущие политические самоубийцы полагали, что путь России широк и ясен и главное препятствие на нем – император и императрица. В данной точке сошлись разнонаправленные мнения; здесь на краткий миг множество мелких и крупных льдин спаялось в монолитный «айсберг». В верхней части «айсберга» соединились заговоры противников России, ее «союзников», подрядчиков, которым только безвластие давало шанс избежать заслуженной виселицы, «государственных младенцев» правой и левой ориентаций, догматиков и профессиональных авантюристов… Тысячи малограмотных активистов и неграмотных статистов верили, что все происходящее имеет высший смысл, например, создание «свободной России», «освобождение пролетариата»[33].

Насчет «будущих политических самоубийц» следует уточнить, что никто из принимавших участие в февральском заговоре против царя, через несколько месяцев приведшем к Октябрьскому перевороту и последующему геноциду русского народа, не задержался на вершине политического Олимпа. Больше того, некоторые достаточно быстро и преимущественно насильственным путем ушли не только из общественно-политической, но и из физической реальности. К примеру, один из самых активных участников февральского заговора, главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Николай Рузский, тот самый, что, по воспоминаниям очевидцев, грубым насилием принудил императора подписать в Пскове заранее приготовленное отречение от престола, повторяя: «Подпишите, подпишите же. Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остается. Если Вы не подпишете – я не отвечаю за Вашу жизнь»[34], – уже 25 марта 1917 г. потерял пост главкома, через полтора года, 11 сентября 1918 г. в Ессентуках был арестован большевиками, а 1 ноября 1918 г. выведен на Пятигорское кладбище и заколот кинжалом (по другой версии – зарублен шашками).

Впрочем, тот же Коломиец верно замечает, что «желавшие избавиться от императора Николая лидеры генералитета, бюрократии, «общественности», как свидетельствуют дальнейшие события, так и не смогли понять, что к концу войны политика «союзников», которая все больше формировалась под влиянием Англии и США, исходила из представления, что победоносная Россия не менее опасна, нежели победоносная Германия. И чем большие словесные уступки под влиянием необходимости были сделаны в пользу России в отношении послевоенного устройства мира (в первую очередь в вопросе «о праве России на проливы и Константинополь»), тем большим было желание воспользоваться удобным моментом, чтобы от России избавиться»[35].

Мог ли Николай II изменить свою судьбу, судьбу своей семьи и России? Предполагал ли, к каким катастрофическим последствиям приведет его отречение? Верен ли он был завету своего прадеда Николая I: «Помни всегда, что Государь, получив от Бога скипетр и меч, не должен никогда убегать от возмущения; если суждено ему умереть, он должен умереть на ступенях трона»? Вопросы без ответов, вот уже столетие витающие в обществе.

Менялись формации, на смену самодержавию пришла сначала «власть народа», а затем «социальное государство», но представления россиян о взаимоотношениях власти и индивидуума остались прежними: мудрому руководителю следует денно и нощно заботиться о каждом. Не зря же большинство наших сограждан, не стесняясь, одобряет деятельность белорусского Батьки, азербайджанского Наследника или казахстанского Папы.

В этом нет ничего удивительного – еще в середине 90-х западный политолог Сэмюэл Хантингтон утверждал: «Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными»[36].

После того как Горбачев потерял управление страной в конце 80-х, после младореформаторских преступлений 90-х, когда Ельциным и Ко. двигала не экономическая целесообразность, а, по их же собственным признаниям, смертельная боязнь потерять власть, значительная часть нашего общества надеется на приход «сильной руки», эдакого просвещенного монарха, Хозяина, способного вернуть людям пусть призрачный, но порядок и, конечно, уверенность в себе. Не институты являют собой оплот государственности в России, не независимый суд или правоохранительная система, а единоначалие, хотим мы того или нет. Бессмысленно повторять либеральный путь, по которому развитый мир пришел к очередному кризису.