Во всех своих поступках Алексей Орлов сообразовывался со своими представлениями о чести и совести; никогда он не ломал себя, не прикидывался кем-то другим, а всегда был самим собой. Всегда его отличала какая-то особая «русскость»: он был русским до мозга костей, и это видно по всем фактам, какие только можно о нем раздобыть. Он не старался нравиться простому русскому люду; он по сути дела принадлежал к нему, как пишет один из биографов Алехана, «в силу того, что у него с народом были общие вкусы, общие радости, общие стремления и общие верования»{65}. В нем было все лучшее и худшее в русском человеке, причем в огромном количестве: бесшабашность и верность, мужество и безрассудство, сила и желание всегда ею хвастать. Современники утверждали, впрочем, что лучшего было, несомненно, больше: «Он любил простую русскую жизнь, песни, пляски и все другие забавы простонародья; он любил все истинно русское, дыша, так сказать, русским, он любил до страсти и все отечественные обряды, нравы и веселости. Бойцы, борцы, силачи, песельники, плясуны, скакуны и ездоки на лошадях, словом, все то стекалось в его дом, что только означало мужество, силу, твердость, достоинство и искусство Русского», и «не редко (sic!) в кругу друзей своих представлял он собою чудеса той мощности, которою Творец благословил любезнейшему из его чад — Русскому народу»{66}.
Алексей Орлов и смерть отрекшегося императора Петра III
Переворот свершился, и свергнутый император в день собственных именин, 29 июня, был отправлен из Ораниенбаума сначала в Петергоф, а оттуда в Ропшу, где в маленьком уютном дворце он и провел свои последние дни, ни на что особенно не жалуясь, под охраной людей, преданных Екатерине. Зачем такие перемещения были надобны, неизвестно. Ходили слухи, что Екатерина надумала засадить своего мужа в Шлиссельбургскую крепость; сама Екатерина утверждала, что обещала супругу отправить его в милую его сердцу Голштинию, едва все в стране поутихнет. Несколько раз император обращался к своей супруге с просьбами, о чем она вспоминает в своих «Мемуарах». Возглавлял группу, охранявшую Петра Федоровича, Алехан Орлов, верный и преданный Екатерине, которому она доверяла, как и его брату Григорию, возможно, даже больше. Через некоторое время, 18 июля, Петра Федоровича обнаружили мертвым. Никаких других фактов, свидетельствующих о событиях июля 1762 г., не существует.
Мы рассмотрим сначала версию, принятую большинством отечественных учебников истории, — версию убийства Петра III графом Алексеем Орловым и его единомышленниками. Личность этого Орлова, «человека, абсолютно ни перед чем не останавливающегося», для которого «ни моральные, ни физические, ни политические препятствия… не существовали, и он даже не мог взять в толк, почему они существуют для других»{67}, как утверждают историки, вполне вписывается в такое представление о давних событиях.
Никто не сомневался, что Петр Федорович, мешавший своей амбициозной супруге, умер не своей собственной смертью (ему исполнилось лишь 34 года!), а был убит приспешниками Екатерины Алексеевны, стремившейся к неограниченной власти. В насильственной смерти отрекшегося императора не сомневались ни русские, ни представители иноземных держав. Так, например, французский посланник Беранже писал министру иностранных дел Франции герцогу Шуазелю, что в убийстве невозможно сомневаться, и он имеет доказательства, подтверждающие распространявшиеся со скоростью лесного пожара всеобщее мнение: кожа трупа, выставленного для последнего поклонения, была черна, «сквозь кожу его просачивалась кровь, заметная даже на перчатках, покрывавших его руки»{68}. И Андреас Шумахер, служащий датского посольства, подтвердил в своих записках, что внешний «вид бездыханного тела, лицо у которого было черно, как это обычно бывает у висельников или задушенных»{69}, ясно говорит о насильственной смерти Петра.
Странным казалось уже то, что тех, кого все-таки допустили к телу умершего императора, записывали представители Тайной канцелярии. И по Петербургу, затем и по Москве, да и по всей России и за ее пределами поползли истории, в коих полуправды было меньше, нежели прямого вымысла; рассказывали, например, что вероятно, бывший император был отравлен! Яд, остававшийся на губах покойного, отравлял и тех, кто по старинному русскому обычаю прикладывался поцелуем к губам умершего: губы потом распухали, и человек, отдавший последний долг Петру III Федоровичу, заболевал…
Новые версии произошедшего множились день ото дня. Одни обвиняли в смерти императора Алексея Орлова, которому помогал князь Федор Барятинский, другие — Григория Теплова, про которого Клод-Карломан Рюльер, секретарь французского посольства, пишет как о «достигшем из нижних чинов по особенному дару губить своих соперников»{70}; кто-то же прямо, правда, шепотом и в письмах к верным людям, обвинял Екатерину в мужеубийстве. Остальные верили или не верили, но в пересказах история смерти несчастного Петра III, которого «черт догадал родиться внуком Петра Первого»{71}, звучит страшным образом, пополняясь все новыми и новыми ужасающими подробностями. Мы приведем в пример лишь один вариант событий, случившихся летом 1762 г. местечке под названием Ропша, неподалеку от Петербурга. К.-К. Рюльер, оставивший о том времени воспоминания, которые были опубликованы лишь после смерти Екатерины Великой, писал (правда, его запискам историки не слишком доверяют, уж слишком красочные подробности он приводит): «Один из графов Орловых…, тот самый солдат, известный по находящемуся на лице знаку…, и некто по имени Теплов…, пришли вместе к несчастному государю и объявили при входе, что они намерены с ним обедать. По обыкновению русскому перед обедом подали рюмки с водкою, и представленная императору была с ядом. Потому ли, что они спешили доставить свои новости, или ужас злодеяния понуждал их торопиться, через минуту они налили ему другую. Уже пламя распространялось по его жилам, и злодейство, изображенное на их лицах, возбудило в нем подозрение — он отказался от другой, они употребили насилие, а он противу них оборону. В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его крики, которые начали раздаваться далеко, они бросились на него, схватили его за горло и повергли на землю… трое из сих убийц [по рассказу Рюльера, на помощь Орлову и Теплову прибежали князь Барятинский и Потемкин, караулившие двери в покои Петра III], обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора, между тем как Орлов обеими коленями давил ему грудь и запер дыхание; таким образом его задушили, и он испустил дух в руках их»{72}.
Впрочем, как уже говорилось, уже в первые дни после смерти Петра III появились версии, оправдывающие графа Орлова. Так, согласно одной из них, не безвинный Орлов, а тот самый Г. Теплов руководил убийством, подговорив шведского офицера из окружения Петра убить того. Офицер задушил императора ружейным ремнем, и случилось это не 18 июля, как показывали общепринятые сведения, но тремя днями раньше. Оттого и тело убитого распухло и стало черным. Эта версия упорно замалчивалась, ведь она означала только одно: Теплов, в отличие от Орлова, обладавшего известной свободой действий, не мог бы предпринять столь решительного шага в обход Екатерины; то есть признать, что убийца — Теплов, значило признать, что Екатерина Алексеевна принимала в убийстве нелюбимого мужа прямое участие.
Однако свидетельства говорят: о смерти супруга Екатерина узнала впервые от Алексея Орлова, который явился в Петербург из Ропши, «растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости»{73}, чтобы сообщить ей вести возможно скорее и без лишних свидетелей. По свидетельству Никиты Панина, императрица, услышав дурные известия, рухнула в обморок и некоторое время была ни жива, ни мертва. Лишь на следующий день, по совету того же Панина, она сообщила всем, что Петр скончался в Ропше от сильного приступа геморроя. Сегодня невозможно даже предположить, какова была ее роль в смерти Петра. Воспоминания современников говорят: она опасалась за свою репутацию, ведь весь мир теперь должен был подумать, что она, пусть и чужими руками, убила мешавшего супруга. Но, что бы ни думала Екатерина, в ее устах официальная версия смерти Петра III выглядит неприглядно, однако вполне естественным образом: «Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух <…>. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что <…>, умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено»{74}. Впрочем, Европа поняла все, исходя из кровавой истории собственных королевских домов. В европейских газетах печатались статейки; авторы их сопоставляли смерть Петра III с судьбой короля Эдуарда III Плантагенета, которого руками наемных убийц отправила на тот свет его супруга, королева Изабелла, вошедшая в сговор с представителями дворянской оппозиции. Пусть Фридрих Прусский и утверждал, что «императрица ничего не знала об этом убийстве, она услышала о нем с непритворным отчаянием; она предчувствовала тот приговор, который теперь все над ней произносят»{75}, но большинство европейцев верило в причастность Екатерины к смерти Петра Федоровича, внука двух великих императоров — Петра I и Карла XII.
