– Угомонись, Эми, – устало буркнул Винс.

Но Эми продолжала, словно не слыша его:

– Моя жизнь разрушена. Бизнесу конец, брак развалился, а ты волнуешься из-за сотни долларов? Поищи другую работу, Анжелина…

– Эми, – Винс поднялся на ноги, – я сказал, уймись!

Он подошел к ней и, ухватив за плечи, потащил через всю комнату. Оглядываясь на Анжелину, он что-то злобно прошептал жене. Когда он отпустил ее, на загорелой коже остались бледно-желтые следы пальцев.

Эми покосилась на Анжелину, коротко вскрикнула и выскочила из комнаты. Стук каблучков дорогих босоножек эхом разнесся по коридору.

Винс не двинулся с места, опустил голову – воплощение поражения.

Анжелине больше всего хотелось оказаться подальше отсюда. Она затолкала конверт в сумочку, на прощанье тронула плечо Винса и вышла, не оглядываясь.

Домой она вернулась в полном изнеможении. Небо набухло чернотой, но гроза все никак не начиналась. Мир застыл в напряженном душном ожидании. Во рту после всего случившегося остался мерзкий кислый привкус. С тяжелым вздохом Анжелина бросила на диван плащ и сумочку и побрела наверх, с трудом ориентируясь в пространстве, словно по ошибке зашла в чужой дом.

Если уж на прошлой неделе она беспокоилась о деньгах, то сегодня ситуация стала гораздо, гораздо хуже. Она смутно помнила о страховом полисе на небольшую сумму и профсоюзной страховке и по дороге домой решила, что ей ничего не остается, кроме как сесть и разобраться с этими документами, – и чем скорее, тем лучше. Перед шкафом Фрэнка она помедлила, глубоко вдохнула, решительно распахнула дверцу и включила свет.

Все бумаги хранились в обувных коробках, часть – в его шкафу, часть – в ее. Опустившись на четвереньки, она порылась на полках. Перебирая вещи, она касалась одежды, все еще хранившей его запах, – нет, здесь нельзя задерживаться надолго.

Первая коробка не содержала ничего интересного, если не считать, что все это принадлежало Фрэнку: корешки старых билетов на бейсбол, стопки монеток, аккуратно завернутые в бумагу, швейцарский армейский нож, ошейник собаки, которая была у него в детстве. В уголке коробочки от «Фратто» она обнаружила чек на ее обручальное кольцо. От руки написано: «Обр. кольцо 1 карат».

После свадьбы Фрэнк рассказал ей, как однажды подслушал разговор двух секретарш в офисе. Одна из девушек похвасталась, что у нее колечко в «три четверти карата», и его поразило в тот момент, насколько неправильно это звучит, словно процент от сделки. И подумал тогда, что его жена ни за что не будет носить дроби.

Во второй коробке хранились именно те документы, которые она искала, – закладные, свидетельство о браке, профсоюзный страховой полис на сумму около восьми тысяч. Она разобрала бумаги на официальные, юридические и остальные, потенциально важные, решив внимательно просмотреть их позже.

И этим все заканчивается? Пять обувных коробок и стопка бумаг?

В последней коробке Анжелина нашла пачку фотографий. Сидя на полу, она принялась перебирать снимки. Начала снизу, переворачивая одну карточку за другой. Семейные фото, память о давних празднованиях Рождества и дней рождения. Здесь была фотография первого кота Фрэнка. Надпись на обороте рукой Фрэнка: «Это мой кот» – заставила ее улыбнуться. Сам Фрэнк на фото гордо стоял рядом с котом, в джинсах и белой футболке, такой худенький и серьезный, но милый – уже заметен мужчина, которым он станет. В середине стопки нашлась фотография, на обратной стороне надпись: «Девушка, на которой я женюсь!»

Анжелина перевернула фото. Фрэнк и Анжелина, лет шесть-семь назад, в купальниках на пляже Авалона. Она помнила тот день, они тогда впервые уехали за город вдвоем. Попросили каких-то девчонок сфотографировать их вместе. Ели моллюсков и спагетти, до полуночи пили божоле в какой-то закусочной, названия которой она не запомнила. Она не могла глаз отвести от него, как не может и сейчас. На фотографии они склонили головы друг к другу, он обнял ее за плечи, и она почти почувствовала тепло солнца на их коже, тепло их объятий. Он написал дату на обороте – как всегда, когда хотел сохранить в памяти важное событие.

Она сумела вдохнуть, только когда раздался звонок в дверь. Анжелина раздраженно вскочила и спустилась в прихожую. На пороге она с удивлением увидела Дотти из соседнего дома, та ласково улыбалась, протягивая кастрюльку – вероятно, горячую, потому что держала она ее прихватками.

– Привет, Энджи. Вот, принесла тебе перекусить. Ты занята?

Дотти, пухлая и добродушная, была постарше Анжелины, в ее соломенных волосах уже пробивалась седина. Бездетная вдова, она известна была своим добрым нравом, никогда не сплетничала и готова была снять с себя последнюю рубашку для ближнего. «Я теперь тоже вдова, – подумала Анжелина. – Две вдовы стоят на пороге».

– Нет, нет, я совсем не занята, Дотти, входи, пожалуйста.

Дотти решительно шагнула через порог, показала взглядом на кастрюльку:

– Может, я отнесу это в кухню? Еще горячее.

– Конечно, проходи.

В кухне Дотти поставила кастрюлю на плиту, на крошечный огонь. Анжелина молча села за стол.

– Оставлю на маленьком огне, чтобы ты потом поела теплого.

Дотти подсела к Анжелине, придвинула стул поближе. Анжелина смотрела на фотографию, которую так и не выпустила из рук, но перевернула ее, когда Дотти села рядом, – не хотела сейчас обсуждать снимок.

– Как ты, дорогая? – Дотти сочувственно тронула ее за руку.

Целых пять секунд – тишина.

А потом плотина рухнула и Анжелина зарыдала.

– Боже мой, бедняжка, иди сюда. – Дотти привстала, прижала голову Анжелины к своему плечу, выудила из кармана смятый платок. – Поплачь, поплачь. Отпусти все, вот так.

Дотти обращалась к ней, как к маленькой девочке, но именно это сейчас нужно было Анжелине, и она была благодарна, и все плакала и плакала.

– Ох, Дотти, мне так грустно. Так грустно! Я даже скучать по нему не могу, потому что все жду – вот он сейчас войдет в дверь, – всхлипывала Анжелина в паузах между приступами рыданий. – Такая печаль на всю жизнь? Не думаю, что… это когда-то прекратится. Знаешь… если это навсегда, тогда уж лучше прямо с моста…

– Господи…

– Или уплыть в океан…

– Боже милостивый.

– Я просто суну голову в духовку…

– Ну-ка, высморкайся. – Дотти прижала платок к носу Анжелины, та громко фыркнула, а потом рассмеялась, а потом они обе помолчали, не совсем понимая, что делать дальше.

Анжелина вновь начала плакать, но уже тише, без стонов и рыданий.

Дотти достала пачку носовых платочков, Анжелина промокнула глаза.

– Ну вот, – вздохнула Дотти. – Теперь полегче?

– Кажется, да.

Дотти повела ее в гостиную.

– Послушай, милая, – начала Дотти, – я сейчас дам тебе три таблетки аспирина, промою тебе глазки теплой водичкой, и ты ляжешь на диван.

Анжелина шмыгнула носом и послушно кивнула.

– Я посижу с тобой, пока ты не уснешь. Супчик оставлю на плите. Когда проснешься, поешь, и готовить не надо.

– Хорошо.

Дотти устроила Анжелину на диване, отыскала плед, укутала ее. Потом задернула шторы, напоила Анжелину аспирином, вручила влажный тампон для глаз.

– Я знаю, это тяжело, но поверь, со временем все наладится, – приговаривала она, прижимая тампоны к глазам Анжелины и поправляя подушки.

– А он какой?

– Ты о чем, дорогая?

– Суп. Какой суп ты принесла?

– Эскароль, с эндивием[8].

– Спасибо, Дотти.

Через несколько минут Анжелина выключилась, будто лампочка. Дотти тихонько отложила журнал, подобрала с пола влажные салфетки, включила маленькую лампу на столике в коридоре, чтобы Анжелина не проснулась в темноте. Хорошо поплакать и хорошо поспать – вот что ей сейчас нужно.

Дотти на цыпочках выбралась за дверь, аккуратно защелкнула замок и оставила мирно посапывающую Анжелину.

Анжелина проснулась глубокой ночью. Плед сбился комком, и ноги у нее замерзли. Она медленно приходила в себя, восстанавливая в памяти события, приведшие ее на диван. Ночь. Суббота. Она что, проспала весь день? И проголодалась. Что она готовила на обед? И где Фрэнк?