Хотя был он тут человеком чужим, сторонним, но и его тревожному сердцу открылось — с какой стороны нависла над ними опасность. Чтобы до конца удостовериться в этом, вернулся к полабам, стоящим на меже между надвигавшимися германцами и благодушными славянами. Подружился с ними и узнал много нового.

В немалой истории этого народа были и светлые, и черные дни. Почти тысячу лет назад, покоряя одно племя кельтов за другим, римляне вышли к берегам здешнего моря-океана. Железные легионы Юлия Цезаря уже готовились праздновать победу, когда кельтов поддержали венеды. Но главное сражение они с кельтами проиграли, и расправа с побежденными была жестокой. Вот уж где вволю потешился кельтский бог Смертиус со своей супругой Росмертой. А Жиль де Кэр со своим конем еле успевал отвозить погибших в загробный мир.

Но на этом сопротивление завоевателям не прекратилось, восстания следовали одно за другим. И так длилось много лет.

Слава богам, римлян не стало, однако покоя не было и теперь: на смену им пришли германцы, тоже жаждавшие жизненного пространства. Создавая свою империю, Карл Великий и его наследники покорили своей короне также саксов и тем самым открыли себе дорогу в славянские земли. Первыми, на кого обрушились мечи их рыцарей, оказались полабы.

Силы были несопоставимы, тем более что другие княжества их не поддержали, даже ближайшие родственные соседи. Полабские крепости были взяты, в них разместились чужие гарнизоны, а вольнолюбивые полабы стали вассалами Карла.

Но и великий Карл был не вечен. После его смерти полабы дружно изгнали его войско, однако вновь обрести полную независимость уже не смогли.

Полабы вообще были стойким народом. Когда славянский князь Само на отнятых у аваров землях создал свое государство, они уже тогда вместе с ним отбивали наскоки франков. После распада этого государства и возникновения на месте разгромленного Аварского каганата Великоморавского славянского княжества полабы не забыли старых друзей и сами пользовались их поддержкой. Но вот под ударами угров-мадьяр пала и эта Держава, и западные славяне оказались с германцами одни лицом к лицу.

Давление с запада усиливалось год от года. На землях полабов, вагров, ободритов появлялось все больше иноземных крепостей, гарнизонов, монастырей. Ходил Зарян по этим землям, и тревога его росла. И не только за здешних братьев-славян, но и за любимую Русь, над которой нависают такие же невзгоды и беды.

[Забегая вперед, скажем, что тревоги и предчувствия эти были небезосновательны. Очень скоро наступление германцев на западных славян пошло полным ходом. Минуло всего два-три столетия — и от их княжеств ничего не осталось. Население уничтожалось, ассимилировалось и забывало свой язык, своих богов, обычаи и культуру. И сейчас разве что названия их прекрасных рек, озер, городов напомнят пытливому уму о трагическом прошлом этого благодатного края. Да и они звучат уже на новый лад: так, Бранибор стал Бранденбургом, Стари-град — Ольденбургом, Ратибор — Ратценбургом, Вологощ — Вольгастом, Зверин — Шверином, Щетин — Щецином, Аюбиц — Любеком, Коданьск — Гданьском… — и так, как говорится, до конца списка. В каждом втором «немце» и сегодня течет венедо-славянская кровь, но он об этом даже не подозревает.]

…Зарян уже обдумывал свой обратный путь на Русь, как однажды на рассвете на городок, в котором он задержался на ночь, напали какие-то вооруженные люди. Городок не успел и глаз со сна протереть, как был ограблен, избит, брошен, как обглоданная собакой кость.

Корабли, что дожидались этих вояк на реке, и до того не пустые, вмиг были завалены всяким добром. Туда же запихали и несколько десятков горожан, после чего разбойничьи драккары подняли паруса и, подгоняемые ветром с континента, помчались к морю.

— Ну вот, — сказал сам себе Зарян, — опять поволокут на торг, опять кабала, рабство. Чем я так прогневал наших богов?..

Пока плыли рекой, а потом морем, было время обдумать свое положение, присмотреться. Предводителем на корабле и, похоже, всей этой эскадры был рослый средних лет мужчина с резким повелительным голосом и шрамом на правом виске. Команда слушалась его беспрекословно, хотя особых различий между собой они не делали. Звали его просто — Соколом. И еще — Рориком. Значит, из здешних славян, обрадовался Зарян, нужно поговорить.

В разговоре он рассказал о себе все. Тот выслушал его молча, помял широкой ладонью бородку и, уставившись взглядом в синюю даль, спросил:

— Значит, и ваши славяне не лучше наших? Все бы волю им, все бы величаться, все бы наперекор?

— Выходит, что так. Не к добру это. У нас одни новгородцы еще стоят.

— Воля, оно, конечно, хорошо, — продолжал, думая о своем, Сокол-Рорик. — Вон, взять море, — какая воля, на все стороны воля. Но и у моря есть берега. Даже у моря воля не безгранична. Разумеешь?

— Я-то разумею, — осмелел Зарян, — народы наши не разумеют. Все как отроки, хотя бороды седы и тьма лет за плечами.

— Что — народ? Народ — стадо. От пастыря зависит, куда оно пойдет и какую траву есть будет.

— Избаловало нас вече наше, а времена крутые идут, сильных мужей требуют. Как Отец Орий, Кий, Бус… Вот ты к нам в Сурож пошел бы?

Последнее сорвалось с языка как-то само собой. Еще подумает, что хочу лестью умилостивить, спохватился Зарян. Чего доброго, еще осерчает. Хотя, по всему, муж силен, умудрен, — нам бы такого в воеводы. Или даже в князья…

Подняв глаза на сурового предводителя, обрадовался— тот смеялся.

— Бывал я на вашем Русском море. И о Тавриде вашей слышал. Как это вы умудрились такую землю каким-то хазарам и грекам отдать?

— А как вы тут германам полабов отдали? А король датчан у вас княжество ругов-русов отобрал. Как?

Взглянув в лицо предводителя, Зарян не на шутку испугался. Оно негодовало. Всеми своими морщинками, чертами, движениями, глазами, устами — всем. Ну вот, что-то не так сказал, разговорился не в меру. Теперь опять — на торг, в кабалу, в рабство…

— Прости, брат. Вижу — больно тебе. Вот так же больно и мне. Больнее этого ничего нет.

На этом их разговор пресекся. Но когда их корабли пристали к какому-то городу, Сокол сам подозвал Заряна.

— Понравился ты мне, русич. За самое сердце задел. Ступай в свою Русь, только от моря и здешних рек держись подальше. Тут у нас… очень бойко. А пойдут купцы в Византию — пристань. Дойдешь с ними до дунайских порогов, а там… Деньги-то у тебя на провоз есть?

Зарян растроганно моргал, не зная что сказать. Какие деньги?..

— Тогда, будь добр, прими. Может, еще встретимся когда. Поклон Сурожу твоему…

До Дуная добрался. Но уже не вольным человеком, а в общей связке угоняемых на невольничий рынок пленников.

— И вот, слава богам, я дома…

Это долгое взволнованное повествование отняло у отца немало сил. Ягила видел, как он сник, уронил на колени немощные руки, но не удержался, спросил:

— Выходит, правда, что на Венедском море сейчас такой разбой творится? Все говорят, варяги это какие-то, готы-германы. Все чужим жить хотят?

— Бойко там, верно. Только это не одни германы. Там будто все с ума посходили. И норманны, и свей, и эсты с финнами, и даны-датчане, и славяне с русами. А кличут их по-разному: англы — датчанами, франки — норманнами, у вендов, как и у нас, — варягами.

Ягила задумался.

— Не пойму — с чего это?

— Началось с того, что в наем в чужие войска шли, в охрану к купцам. Да, видно, захотелось большего. Тот муж, что меня освободил, мог бы сказать, да я заробел. А ведь тоже варяг, как ты судишь, из славян. И зовут по-нашему — Сокол.

— Боевой, значит! А русы там есть?

— Есть и русы. Из тех, что вместе с нами от готов ушли. Мы на восход, а они на запад солнца. Иные кличут их то ругами, рогами, то руцами, русенами, рутенами — кто как выговорит… Есть, сыне, есть…

Напоив отца целебным травяным отваром, Ягила отвел его в дом и уложил в постель.